Аменхотеп 4 (Эхнатон) 1912. Amenhotep IV (Echnaton).

Абрахам Карл

 

                                                                                             Перевод с немецкого С.Г. Жигулевой.

      В 1880 году недалеко от  египетской деревни Тэлль-эль -  Амарна было обнаружено  большое количество дощечек с  азиатскими текстами. Эти  дощечки оказались важными  историческими документами, и в  частности предоставили  поразительные объяснения о царе  Аменхотепе IV и времени его  правления. Сохранившиеся с той эпохи иероглифические тексты  вместе с дощечками из Амарны предоставили исследованию  возможность составить наглядное представление о личности царя.  Мы обладаем рядом книжных сточников и обработок  египетской истории, которые могут сообщить множество интересных фактов той эпохи. Они послужили основой данного исследования. Я главным образом ссылаюсь на работу Брестеда «История Египта», недавно изданную в отличной немецкой обработке, а также на превосходную монографию Вейгалла о жизни Аменхотепа IV.

       Египтологи с особенным интересом, даже с воодушевлением, которое должно показаться непосвященным странным и непонятным, взялись за «царя-еретика», который приписал себе позже объясняющееся имя Эхнатон. Ведь нас все же отделяют три тысячелетия и несколько столетий от периода Амарны! Но когда такой авторитетный исследователь как Брестед описывает царя как удивительный образ в древней восточной истории и склоняется к тому, чтобы предоставить ему в мировой истории совершенно особенное место, то мы желаем знать, благодаря каким качествам или поступкам Аменхотеп IV заслужил такое почетное положение.

Breasted, J.H. History of Egypt. — Chicago, 1905. Нем. издание: Breasted, J. H. Geschichte Ägyptens. / Deutsch von Hermann Ranke. — Berlin: Curtius, 1911. Breasted, J.H. Ancient Records of Egypt. — 2 Bde. — Chicago, 1906.
Weigall, A.E.P.B. The Life and Times of Akhnaton Pharao of Egypt. — Edin- borough und London, 1910.

Niebuhr, C. Die Amarna-Zeit. // Alte Orient. — Leipzig, 1899. — Jahrg. 1. — Helf 2.
Sethe, K. Urkunden der 18. Dynastie. (Band 4 der Urkunden des ägyptischen

Altertums). — Leipzig, 1906.
Petrie, Sir W. M. Flinders. A History of Egypt. — 2 Bde. — London, 1896.

      Аменхотеп IV, относящийся к восемнадцатой династии, жил в 14 веке до рождества Христова. Он не был ни завоевателем, ни политически мудрым властителем, как некоторые из его предков. Напротив, во время его непродолжительного правления основанное ими всемирное царство погибало, однако молодой царь пассивно наблюдал за катастрофой. Его величие заключается в другой, духовной области. Многие удивляются, когда узнают только в некоторых чертах содержание этой короткой жизни.

      В возрасте десяти лет Аменхотеп IV вступает на трон; в двадцать восемь лет он умирает. В непродолжительное время между этим он производит грандиозный переворот в области религии, этики, мировоззрения и искусства. Все, что мы узнаем об этой духовной революции, позволяет нам сделать выводы о том, что царь значительно опережал свое время. Он представляется носителем идей, которые частично были возобновлены лишь спустя более тысячи лет. Если его предки в действительности были могущественными, то последний прямой потомок восемнадцатой династии является до некоторой степени мечтателем, мыслителем и идеалистом, этиком и эстетом. Он первый великий человек в ряду умов, о котором сообщает история человечества.

      Тому, кто привык рассматривать все душевное с точки зрения исследований Фрейда, жизнь Аменхотепа IV бросит вызов, чтобы взглянуть на нее с точки зрения психоанализа. Потому что это с очевидностью позволяет познать, как в ту далекую культурную эпоху человек был подвластен тем же «комплексам», как в нем действовали те же психические механизмы, которые обнаружены Фрейдом и его школой в исследовании неврозов у индивидов наших дней.

      На время восемнадцатой династии выпало первое «мировое царство» Египта. Тутмос III, который основал его, был среди прямых предков Аменхотепа IV. Во время своего длительного правления он расширил границы своего царства вплоть до Евфрата. Это требовало ряда государственных ежегодно повторяющихся военных походов для укрепления египетского государства. Из всех этих мероприятий энергичный Тутмос выходил победителем. У его последователя, Аменхотепа II, было много хлопот, чтобы окончательно поработить азиатские народы. По воинственному духу, дикости и жесткости он превзошел всех своих предшественников. Его физическая сила была знаменита: ни один другой мужчина — так рассказывали, — не мог натянуть лук царя. Его сын, Тутмос IV, правивший непродолжительное время, обладал незначительной физической силой. Тем не менее, он поднял политическую мощь Египта не столько с помощью военных успехов, сколько благодаря женитьбе на азиатской принцессе Гилухипе, дочери царя Митанни (Месопотамии) Артатама. После смерти он оставил несовершеннолетнего сына, мать которого приняла регентство на себя, до тех пор, пока он сам не смог вступить на трон в качестве Аменхотепа III. Это регентство создавало азиатскому влиянию основу при египетском дворе. Во время правления Аменхотепа III пик египетского могущества был уже пройден. Ему еще больше, чем его отцу не доставало боевого духа. Он, напротив, был воодушевленным охотником, который завещал своим потомкам рассказы о своих охотничьих успехах в равной мере, как и его предшественники о своих воинских подвигах. Он окружил двор неизвестной ранее роскошью. Искусство могло процветать длительное мирное время. Но самым роковым образом был открыт путь чужому влиянию тем, что и этот царь также женился на чужеземке, именовавшейся Тейя. Она была дочерью одного, по-видимому, переселившегося из Азии проповедника, который был близок ко двору. Поскольку она не родила ему ни одного наследника, он взял себе вторую супругу. Она тоже была не египтянкой, а азиаткой: Тадухипа, принцесса Митанни, дочь тогда правившего там царя Тухратта. Аменхотеп III выбрал в ее лице кузину по материнской линии. Его первая жена Тейя позднее все же родила по-прежнему страстно желанного сына, ставшего впоследствии царем Аменхотепом IV.

      С годами правление все больше переходило от царя к царице. Вследствие этого внешняя политика страны не претерпела значительных перемен. В религиозной области, напротив, вскоре обозначился ощутимый переворот. Царица и ее свита пытались устранить традиционный культ Амона и отдавали предпочтение менее популярному до этого времени богу Атону.

      В то время Амон бесспорно являлся главным божеством Египта. Резиденция фараонов — Фивы — это важнейшее место его культа, и жрецы Амона из Фив обладали чрезвычайным влиянием как при дворе, так и в народе. Такую же доминирующую роль играл и прежде нижнеегипетский бог Ра (или Re) до тех пор, пока внутриполитические изменения не сосредоточили центр тяжести государственной и религиозной жизни в более молодой резиденции — Фивах. Все же культ Ра ни в коем случае не был устранен полностью — мы даже находим очень характерную для религиозных воззрений египтян попытку объединить оба соперничающих божества в одно — «Амон-Ра». Таких объединенных божеств существовало немало. Группа жрецов какого-либо менее признанного бога любила добавлять к его имени Ра или Амон, чтобы повысить тем самым его авторитет. Историки указывают на достойный внимания, ранее уже упоминавшийся факт, что отец царицы Тейи был жрецом одного из таких объединенных божеств, а именно Мин- Ра. Мин примерно соответствует Пану у греков; Мин-Pa означало, таким образом, соединение бога плодородия с животворным богом солнца. Культ одного из таких божеств, Адониса, существовал тогда в соседней Сирии. В то время азиатское влияние увеличивалось. А так как теперь отец царицы являлся, вероятно, переселившимся из Азии жрецом, то отсюда вытекает предположение, что эти азиатские влияния стали проявляться в культе Мин-Ра.

      В надписях более поздних лет правления Аменхотепа III часто упоминается имя бога Атона, который в далеком прошлом, наряду с Ра, почитался в качестве бога Солнца в нижнеегипетском царстве фараонов. Необычным является фонетическое сходство обоих имен Атон и Адонис. Адонис был богом заходящего солнца. Не следует игнорировать предположение, что старое имя Атон возникло из проникшего в Азию культа Адониса. Известные исследователи упоминают эту точку зрения.

      После смерти Аменхотепа III культ Атона, как уже отмечалось, принял большие размеры. На такое переходное время выпало начало правления несовершеннолетнего царя Аменхотепа IV (1375—1358 до р. X.).

Греки идентифицировали его со своим Зевсом.

      Молодой царь был хрупкого, слабого телосложения, не отличался крепким здоровьем и умер в возрасте двадцати восьми лет. Это также значит, что он страдал от «приступов» (о которых я, однако, нигде не смог найти более подробной информации), а еще от видений. Поэтому было высказано мнение о том, что он был эпилептиком; пожалуй, такие же несправедливые утверждения делались и относительно других знаменитых исторических персонах. Эпилепсия сопровождается постоянно прогрессирующим умственным разрушением больного. Если человек отличался особенным духовным талантом и до конца оставался полон этого дарования, то предположение об эпилепсии можно исключить уже по этой причине. Аменхотеп IV, как вытекает из всех источников, был идеалистом и мечтателем, который беспомощно противостоял важным требованиям жизни. Ему не была свойственна эпилептическая импульсивность; значительное вытеснение в его жизни влечений и выраженные образования реакций в его характере, напротив, напоминают нам поведение невротика. Давайте вспомним о том, что, согласно опыту, талантливые люди — поэты и художники — постоянно проявляют примесь невротических черт, таким образом, мы, скорее, причислим Аменхотепа IV к этому классу людей.

      Если бы молодой царь не был подвержен невротическим состояниям в большей или меньшей степени, то он наверняка совмещал с ними необычайно рано развившийся и разносторонний интеллект, на редкость эмоционально богатую жизнь. Мы снова узнаем в нем тип, который существует в наше время. Также и сегодня мы достаточно часто наблюдаем, как в семье приходят в упадок энергия и физическая способность, в то время как умирающий род порождает еще одного или другого отпрыска, в котором с духовной точки зрения, возможно, обозначится подъем, но гармоничному развитию его тела и души препятствует невротическая предрасположенность.

      Один взгляд на историю таких семей позволяет отметить, как из ее среды возвышается личность и пробивает себе дорогу своей активностью. Сын одного из таких мужчин часто способствует падению семьи. Зачастую ему не достает энергичной конституции отца. Если он ее унаследовал, то все равно он подрастает в тени могущественной личности, что препятствует свободному расцвету. Он продолжает дело отца, не превосходя его успехов.

      Его потребность влияния все больше проявляется в его повышенных требованиях к жизни, в склонности к удовлетворению и роскоши. Последующее поколение обычно еще больше сдает в энергии и активности, проявляет тенденцию к интеллектуальной изощренности и сентиментальности. Не справляясь с требованиями реальности, оно идет навстречу неврозу.

      Много сходных черт обнаруживается в процессе развития восемнадцатой египетской династии от ее древних могущественных представителей до Аменхотепа III и его сына, мечтателя и философа, личность которого теперь следует представить в психоаналитическом свете.

      Если мы применим на одном невротике психоаналитический опыт, то мы не удовлетворимся знаниями его судьбы и констатацией картины его болезни, мы проникнем в бессознательное пациента и раскроем его отношение к проявлениям невроза. В совместной работе с пациентом мы реконструируем историю его либидо, т. е. его состояние в детстве, воздействие сексуального вытеснения и возврат вытесненных порывов желаний в сознательное. Каждый случай болезни, который мы исследуем подобным образом, учит нас по-новому распознавать значение, которое в установке ребенка соответствует отношению к родителям.

     Однако мы узнали, что здоровый человек так же, как и невротик, скрывает в своем бессознательном такие же силы влечений, что у него бессознательное отношение к родителям также образует «ядерный комплекс». То, что либидо мальчика сначала устремляется к матери, и что его враждебно-ревностные порывы относятся к отцу, мы можем заново наблюдать у каждого индивида. Только здоровому индивиду удастся сублимировать те силы влечений, вытеснение которых необходимо по социальным причинам, и уравновесить между собой влечение и вытеснение, в то время как невротик бросается из одной крайности в другую.

      Чтобы сделать Аменхотепа IV объектом психоаналитического исследования, что должно быть совершенно фантастическим и бесперспективным занятием, мы не хотели бы собирать сведения о «родительском комплексе» молодого короля из его истории, полученные ненадежным способом. Но факты, о которых скоро пойдет речь, поражают значительной аналогией с практическими знаниями психоаналитиков.

      В браке его родителей, царя Аменхотепа III и царицы Тейи, последняя без сомнения имела перевес. Женщина с большим умом и предприимчивостью, она все больше и больше брала в свои руки бразды правления. В активности, инициативе и практической дальновидности она гораздо превосходила своего супруга, который, кажется, в последние годы жизни проявлял мало интереса к делам правления. В жизни их сына можно отчетливо распознать ее влияние во всем. Он должен был с детства быть особенно близок к ней. Его либидо в необычайной степени зафиксировалось на матери, в то время как в отношении к отцу выступает в такой же степени выраженное негативное отношение.

      Для постоянной фиксации молодого царя на своей матери, наряду с ее духовным значением, мы можем выявить и другую причину: это красота Тейи. Мы имеем возможность создать живое представление о внешности этой необычной женщины. Небольшой, находящийся в частном владении бюст (копией которого владеет Берлинский музей) показывает в ее чертах редкое объединение красоты, благоразумия и энергии. Она настолько оживленна, что также и сегодня не преминет произвести свое впечатление на посетителя. Даже созерцание репродукции — смотри иллюстрацию [в этом томе на С. 300], — подскажет осведомленному человеку, что этот утонченный, чувствительный сын в особенной степени был фиксирован на матери.

      Изображение взято из богато иллюстрированного немецкого издания Брестеда «История Египта»*, выпущенного издательством «Curtius». [При указании права собственности Абрахам, должно быть, допустил ошибку. Оригинал бюста находится во владении Государственного музея поддержки прусского культурного наследия, египетский отдел, Берлин. При изображении речь идет о копии бюста.]

‘[Breasted, J.H. History of Egypt. — Chicago, 1905. Нем. изд.: Breasted, J.H. Geschichte Ägyptens. / Deutsch von Hermann Ranke. — Berlin: Curtius, 1911. — S. 296.]

      Подобного рода сильная и постоянная привязанность либидо к личности матери раскрывает в дальнейшем определенное воздействие на эротику достигающего зрелости или взрослеющего сына. Во время пубертата это осложняет ему усилия — как я это уже указывал в одном их более ранних сочинений— освободить свое либидо от матери и перенести его на новые объекты любви; нередко совершенное освобождение не удается полностью. В большинстве случаев оно возможно не в полной мере, тогда вперед выступает склонность моногамно привязываться к одной личности, которая станет заменой матери. Осуществленный однажды перенос либидо обычно является окончательным, не подлежащим отмене.

      Как раз эта моногамная черта обнаруживается у молодого короля в ярко выраженной форме. Судьба его любовной жизни рассказана просто. После смерти своего отца, ему еще не исполнилось 10 лет, он вступил в брак. В супруги он получил азиатскую принцессу-ребенка. Следует отметить, что это был третий раз, когда в будущие царицы была избрана азиатка. Будущей — поскольку власть оставалось пока в руках царицы-матери Тейи и ее советников. Повзрослев, молодая царица родила несколько дочерей, в то время как желаемый наследник трона мужского пола отсутствовал. Аменхотеп IV все же не предпринял попытку жениться во второй раз, как его отец, он ограничился любимой им больше всего Нефер-Нефру-Атон. Этот факт становится еще более странным, если принять в расчет, что предыдущие цари согласно восточным обычаям содержали гарем. Аменхотеп IV, как правильно это отмечает Вейгалл, — единственный из фараонов, который жил в строго моногамном браке. Он ограничился одной единственной женщиной, которая к тому же вступила с ним в брак, когда он был еще ребенком. Таким образом, он отказался на всю жизнь от собственного выбора объекта. На своей супруге он был фиксирован с похожей силой, как и на матери. Когда он повзрослел, он предпочитал показываться на публике в сопровождении обеих женщин, которые также оказывали значительное влияние на его правление.

      Сразу после смерти Аменхотепа III вдовствующая царица дала понять, насколько она склонна к культу Атона и насколько для нее было важным сделать несовершеннолетнего сына инструментом своих реформаторских планов. При вступлении на престол Аменхотеп IV получает высочайший титул. К его имени Аменхотеп, которое означало «любимый Амоном», было добавлено: «Главный жрец Ра-Хоракти, который на горизонте пользуется своим именем: пламя Атона». Так мать словно указала сыну путь, которому он должен следовать согласно ее желанию.

Abraham, K. Die Stelling der Verwandtenehe in der Psychologie der Neurosen. // J. — 1909. — Bd. I. — S. 110—118 [наст, том, C. 61—71.]. Там я особенно принимал во внимание частые браки между двоюродными братьями и сестрами. Поэтому я указываю на второй брак Аменхотепа III с кузиной по материнской линии.

' Здесь можно упомянуть еще один незначительный факт. Среди объектов любви детства, на которых с упорностью фиксируется человек с невротической предрасположенностью, особенным предпочтением очень часто пользуется кормилица. Обычным делом является то, что кормилица остается в такой близости после отлучения ребенка от груди. Доставляющие удовольствие воспоминания ребенка о сосании груди кормилицы благодаря этому сохраняются от забывания, так что ребенок и дальше питает к кормилице особенную любовь. В психоанализах невротических личностей я довольно часто мог подтвердить последствия этой любви к кормилице. Какое значение придается кормилице в сновидениях взрослых людей, недавно подробно объяснил Штекель'. Теперь мы узнаем, что кормилица и ее муж играли значительную роль при дворе Аменхотепа IV.

      Атон теперь совершенно официально стал соперником Амона. Еще ничего не указывало на то, что спустя несколько лет он будет возвышен до единственного бога, как это и случилось, как только царь достиг совершеннолетия. Еще никто не подозревал о новом мировоззрении, в центр которого должен был выйти Атон. Тейя была умна и достаточно рассудительна, чтобы предотвратить быстрый переход к новому культу и вообще враждебно не относиться к сторонникам старого культа. В то время было бы безнадежным мероприятием сразу начинать борьбу с жречеством Амона. Все же первые меры ее регентства, к которому она стремилась, уже можно отчетливо различить.

* Stekel, W. Die Sprache des Traumes. — Wiesbaden: Bergmann, 1911.

      Первой постройкой, которая была возведена под (формальным) правлением Аменхотепа IV, был храм Ра-Хоракти – Атона в Карнаке. Установленное здесь изваяние показывает царя, почитающего Бога Амона, как это соответствовало его имени. Но это же произведение искусства также содержит символ Атона: находящийся на небе солнечный диск с лучами, которые переходят в руки и окружают царя. Пожалуй, мы должны распознать в этом вид осторожного внимательного отношения к жрецам Амона, что здесь царь устанавливает связь с обоими божествами. Но Фивы, столица и средоточие правления Амона, получает новое имя: город сияния Атона.

      Примерно в пятнадцать лет Аменхотеп IV сам принял правление. Теперь он находился в возрасте физического созревания. Пожалуй, вскоре проявилось, какая сильная индивидуальность была скрыта в юноше. Вероятно, со временем каждый должен был увидеть, что Аменхотеп пойдет своей дорогой. Тем не менее, было несомненным влияние матери, пока она была жива. Сын продолжал начатое ею дело с юношеским воодушевлением. В полной силе впервые проявилась его фиксация на матери, если для сравнения взять его стремления освободиться от отца.

      Все поведение молодого царя в последующие годы находится под знаком протеста против своего уже давно скончавшегося отца. К сожалению, мы совершенно не осведомлены о том, как он относился к нему будучи мальчиком, но его отношение во время пубертата и более поздние годы полностью совпадает с тем, что мы можем видеть сегодня у многих индивидов: они бессознательно зависят от отца, как в детстве. Когда они вырастают, то пытаются освободиться от этой внутренней зависимости. Внешне появляется видимость, как будто они борются против отца в личности. В действительности же это царящая в их бессознательном фиксация на отце, против которой они протестуют, это имаго отца, от господства которого они хотят избавиться. Только так объясняется то, что часто невротик ведет борьбу, которая — в соответствии с его внешним проявлением — направляется против умершего.

      В молодом царе возникло противоречие двух партий, консервативной и революционной. Опыт показывает, что при таких обстоятельствах это ведет к психологическим образованиям компромисса.

      Согласно всему, что было сообщено о юноше до этого времени, нужно ожидать, что его протест против комплекса отца пройдет не в бурно-жесткой форме, а фактически проявится, как он сублимировал свой протест против отцовской силы и авторитета в идеальных стремлениях, которые, однако, самым решительным образом были направлены против сообщенной отцом традиции. Но несмотря на то, что позже с известной точки зрения насильственная революционная тенденция проявилась более открыто, мы сделаем вывод о силе внутренней борьбы, которая происходила в Аменхотепе. Революционной тенденции противодействовала, как уже было упомянуто, консервативная. У Аменхотепа IV мы наблюдаем процесс, который нам хорошо известен по невротикам. Они отклоняют авторитет отца в религиозном, политическом или другом отношении, заменяют его другим и откровенно показывают посвященным, что в действительности не потеряли потребность в отцовском авторитете.

      Вряд ли существуют более выразительные примеры для образований компромисса этого вида, чем предлагает история Аменхотепа IV. Вскоре после его вступления в управление государством он окончательно рвет с религиозной традицией, рвет с Амоном, богом своего отца, и переходит к Атону, которого наделил силой и авторитетом, чем до этого не обладал ни один бог. Тем самым он позволяет возродиться древнему нижнеегипетскому культу солнца в новой форме. Но пока он возвращается к культу Ра-Хоракти-Атона, он следует примеру старших царей, ведущих свое происхождение непосредственно от Ра. Чтобы задокументировать еще отчетливее, как он близок к ним, как далек от своего отца, он постоянно носит корону нижнего Египта, т. е. более древнего царства, и вообще с самого начала предпочитает нижний Египет. Другие достойные внимания симптомы присоединяются.

      В это время мы встречаем первые изменения стиля искусства, именно они очень характерны. Знатоку египетского искусства на картинах царя бросятся в глаза некоторые особенности, благодаря которым они с первого взгляда отличаются от произведений предшествующих лет: вытянутый в длину череп и шея, выступающий живот и чрезмерно широкие бедра и икры. Исследователи пытаются объяснить эти отклонения различным образом. Особенно они склонялись к предположению, что у царя была телесная деформация, которая отразилась в рисунках и скульптурах. Но эту гипотезу пришлось оставить, когда была найдена мумия царя. Потому что деформация, представленная на графических изображениях Аменхотепа IV, не была обнаружена в костях мумии. Вейгалл дает одной из таблиц очень содержательное сопоставление изображений древних времен египетского искусства и интересующей нас эпохи. Опора стиля этих последних лет на архаический стиль очевидна. Молодой царь создает особенно глубокую связь между самим собой и более старшими царями благодаря восстановлению старого стиля.

       Смысл этих первых введенных самим Аменхотепом IV изменений в культ и искусство очевиден: царь не хочет быть сыном и преемником своего отца, а хочет быть сыном бога Ра. Он хочет почитать не бога своего настоящего отца, а своего воображаемого отца Ра (Атона).

       Таким образом, это напоминает нам об известных явлениях, которые находят свое объяснение посредством психоаналитического исследования неврозов. Это так называемые фантазии о происхождении, которые также проявляются не только у невротичных людей.

        Отец изначально является для ребенка образцом силы и величия. Если против него выступают враждебные порывы, то часто в своей фантазии мальчик свергает с престола отца, в то время как сам возвышается до сына воображаемого царя, его настоящему отцу, напротив, определяется лишь роль приемного отца. Быть принцем — это одна из самых обычных фантазий мальчиков. У душевнобольных из таких отказов от отцов образуются бредовые идеи, содержанием которых является высокое происхождение больных. Похожий ход мыслей известен нам из мифов и сказок, в которых часто герой как сын воспитывается у родителей низкого происхождения до тех пор, пока позже не заслуживает звание властителя, которое полагается ему в соответствии с его настоящим происхождением. Это такие мифы, в которых выражается древний конфликт между сыном и отцом во всевозможных тайнах.

Новейшая история искусства предлагает в прарафаэлитах аналогичный пример для возвращения к примитивным образцам.

Ср. мое сочинение «Сновидение и миф» [Abraham, K. Traum und Mythos. Eine Studie zur Völkerpsychologie // Schriften zur angewandten Seelenkunde. — Helf 4. — Leipzig und Wien: Deuticke, 1909. — S. 40 {1—73}. (см. наст, том, C. 111.)], а также Rank, О. Der Mythus von der Geburt des Helden. // Schriften zur angewandten Seelenkunde. — Helf 5. — Leipzig und Wien: F. Deuticke, 1909.

      Аменхотеп IV совершенно испорчен в этом смысле: он отвергает происхождение своего истинного отца и помещает на его место более привилегированного. Но так как он в действительности был сыном царя, то не мог возвыситься над своим отцом посредством обычной для других фантазии о царском происхождении. Он уже должен был подняться на одну ступеньку выше — к богам. Нужно принять во внимание, что в то время египетский царь был властелином всемирного царства. Не было ни одного смертного, который бы превзошел его во власти. Поэтому у фантазии оставалась лишь одна возможность — связать свое существование с внеземным существом. Роль отца не могла достаться Амону; ведь он был божеством, почитаемым Аменхотепом III! Влияние матери указало на Атона или, соответственно Ра, который, сверх того, в древние времена считался прародителем первых царей.

      Так, правление Аменхотепа IV началось не с военных подвигов или других событий внешней политики, а с нововведений в духовной̆ области. Сначала, конечно, не было речи о переменах в прямом смысле, а, скорее, о возвращении к старому, доисторическому. Но чем больше царь взрослел, тем больше нового и собственного он добавлял в старое, к чему был привязан. В качестве доказательста того, что введенный переворот в искусстве происходил по личной инициативе царя, у нас теперь есть ценные свидетельства в паре надгробных надписей художников, которые выполняли постройки царя. В Египте был обычай, чтобы в надгробной надписи покойный в известной степени лично рассказывал о своей жизни. Как известно, мы обязаны этим сохранившимся в большом количестве надписям немалой частью наших знаний о египетской истории. Царский архитектор Бек, чьим произведением была упомянутая столица, сообщает в своей надгробной надписи, что его величество сам давал ему указания. В этом можно было бы углядеть направленную в адрес царя придворную лесть, но это совершенно неверно! Но также и без этих свидетельств мы в состоянии увидеть в художественном искусстве той эпохи дух царя, так как живопись и пластика его времени — это воплощение идеалов, заботе о которых самоотверженно посвятил себя молодой мечтатель. Ниже еще пойдет речь о неизменном подчеркивании истины в его этических учениях и о кажущемся современным реализме в искусстве его эпохи.

      Если его предки стремились к расширению и сохранению их политической сферы власти, то их потомок стремился к постоянному расширению своего духовного кругозора. Он обратил свой интерес к иностранному искусству, чужой религии и мифам; по всей видимости, ему также удалось заинтересовать авторитетные круги столицы занимающими его вопросами.

      Спустя два года после вступления на престол семнадцатилетний царь сделал шаг величайшей и принципиальной важности: он основал новую резиденцию, которая получает имя «Ахет-Атон» («Горизонт Атона»). Он приказал возвести этот город примерно на 450 км севернее бывшей столицы Фив. Тем самым он демонстративно удалился от старого города Амона и приблизился к дельте Нила (т. е. древнему царству). Новый город Атона находился на месте сегодняшней Телль-эль-Амарны, здесь также были обнаружены упомянутые в начале дощечки. Вскоре там выросли пышные дворцы и храмы. Кроме того, также в Нубии и Сирии было основано по одному городу, названия которых означали, что они были посвящены богу Атону. Спустя два года — в девятнадцать лет — Аменхотеп IV окончательно покинул Фивы и перенес свою резиденцию в Ахет-Атон. К этому времени он изменил свое имя и впредь звался Эхнатон, «угодный Атону»

Дочери царя уже при рождении получили имена такие, как «Мерит-Атон» (любимая Атона) и «Бекет-Атон» (служанка Атона).

      Между тем развивались сложные конфликты с жречеством Амона, которое не повиновалось нововведениям. Но Эхнатон осуществлял свое намерение с железным упорством. Он лишил владений враждебное к Атону жречество, и в то время, пока боролся с почитанием всех других богов, сделал Атона единственным божеством в стране. В особенности он объявил войну Амону. Эхнатон направил свое стремление на то, чтобы везде искоренить следы бога, в честь которого были названы его отец и он сам. Ненавистное имя больше нельзя было произносить вслух. Итак, он приказал таким же образом устранить из всех надписей и с памятников имя Амона и имя своего отца Аменхотепа. В этой странной акции чистки в агрессивной форме прорывается старая, долго сдерживаемая или сублимированная враждебность сына. Образ действия царя проявляется как осуществление древнего восточного проклятия против дьявола, которому обычно желают, чтобы о нем не помнили. Эхнатон пытался устранить память об Амоне и одновременно об отце. Позже, когда умерла его мать Тейя, он сделал последние шаги в этом направлении. Мумия Тейи была погребена не рядом с ее супругом, а недалеко от города Атона в новой гробнице, в которой однажды хотел покоиться и сам Эхнатон. В надгробной надписи она называлась супругой «Небмаара». Небмаара — это личное имя Аменхотепа III, которое он неофициально ввел будучи царем. Еще более примечательно то, что слово «мать» было написано не с помощью иероглифического письма символом коршуна, а буквенным способом. Символ коршуна означал не только «мать», а еще богиню Мут, которая была супругой Амона. Поскольку символ был хотя и косвенным, но отчетливым намеком на Амона, то по этой причине должен был быть опущен. Эхнатон хотел, таким образом, после смерти покоиться рядом со своей матерью, которую он разлучил с ее супругом. До самого гроба должно было проявляться его соперничество с отцом за обладание матерью! Так он осуществлял с мертвым то, чего не мог сделать с живым. Эта характерная черта особенно напоминает нам о поведении невротических индивидов.

      Так же демонстративно, как он избегал имени отца, царь использовал каждую возможность называть себя сыном Атона. Надписи об Ахет-Атоне показывают нам это очень отчетливо. Например, относительно района, который был посвящен богу: «Эта область от ... до ... должна принадлежать моему отцу Атону».

      С возведением новой резиденции и ее святилищ дальнейшая разработка новой религии шла рука об руку с разработкой ее культа.

      Атон является отцом Эхнатона, но все же не в том же смысле, как когда-то Ра служил отцом первых царей. Новый бог — это идеализированный отец, и он не только отец царя в буквальном смысле этого слова, но и отец всех созданий, источник всего. Он не бог рядом с другими или над другими — как Ра или Амон, — а единственный бог, не национальный бог, а универсальный, в равной степени близкий всем существам.

      Следует особо отметить, что Эхнатон не почитал солнце как божество, а персонифицировал в Атоне тепло солнца как животворную силу. Брестед справедливо отмечает: «Если Эхнатон не предпринял попытки скрыть идентичность своего нового божества со старым богом Ре, то все же это было не только почитание солнца, к которому он стремился. Слово Атон использовалось вместо старого слова «бог» (neter), и сам бог отчетливо отличался от небесного светила. К старому имени бога солнца добавили объясняющую часть предложения — «что значит: жар, которые содержится в солнце (Атоне)», в связи с этим его также называли «господин солнца (Атон)».

      Если Флиндерс Петри усматривает в Эхнатоне предшественника монотеизма, то, пожалуй, можно в значительной степени дополнить это суждение. Учение Эхнатона содержит не только существенные составные части ветхозаветного иудейского монотеизма, а опережает его в некотором отношении. Да, то же самое получается, если поместить идеи Эхнатона рядом с идеями на тринадцать веков более молодого христианства. И не меньше напоминает нам о современных, появившихся под влиянием ест естественных наук воззрениях!

      Сохранившиеся до наших дней молитвы и гимны, самые важные из которых будут приведены позже, позволяют хорошо изучить точку зрения Эхнатона относительно существования единственного бога. Атон — это любящее, всемилостивое существо, которое проходит сквозь время и пространство. Ранним египетским божествам абсолютно были чужды такая доброта и милосердие, точно так же, как и людям, которыми они почитались. Атон не знает ни ненависти, ни ревности, ни наказания, как бог Ветхого завета. Он был господином мира, а не войны. Он свободен от всех человеческих страстей. Эхнатон представляет его себе не телесным, — как старых богов, — а духовным и обезличенным. И поэтому он запрещает любое художественное изображение бога, в этом он проявляет себя предшественником иудейского законодательства! Атон — это животворная сила, которой все живое благодарно за свое существование.

Breasted, J.H. History of Egypt. — Chicago, 1905. Нем. издание: Breasted, J.H. Geschichte Ägyptens. / Deutsch von Hermann Ranke. — Berlin: Curtius, 1911. — S. 296.

      Вейгалл указывает на то, что точка зрения Эхнатона о боге больше похожа на христианскую, чем на иудейскую. Особенно правильно он замечает (стр. 117): «The faith of the patriarchs is the lineal ancestor of the christian faith; but the creed of Akhnaton is its isolated prototype».

      Весь мир воззрений и вся религиозная система Эхнатона показывают единственную в своем роде тенденцию к обожествлению. Отменяется не только живопись, а все, что раньше было приложением и балластом религии. Церемониал религии Атона внешне был прост — все было направлено по возможности на осознание. В нем не было мрачных мистерий, смысл новой веры был представлен в сочиненных царем гимнах в одновременно понятной и увлекательной̆ форме. Кроме того, отсутствовало все, что могло бы напомнить об уходе из мира или аскетизме. Также были устранены боги мертвых и подземного мира, Осирис тоже потерял свое значение. Адские наказания, которые составляли существенную часть старой веры, больше не упоминались. Покойнику приписывалось лишь одно единственное желание — снова увидеть солнце, т. е. сияние Атона; и молитвы умершего, относящиеся к этому времени, высеченные на надгробных памятниках, отныне касались только того, чтобы его душа увидела свет.

  [Вера в патриарха — это линейный прообраз христианской веры; но вероис­ поведание Эхнатона — это его отдельный прототип].

     Упоминавшийся уже большой гимн лучше всякого описания отражает религиозные идеи Эхнатона. Поэтому он приводится здесь полностью. Перевод взят из немецкого издания «История Египта» Брестеда. Он звучит так:

Сияние Атона.

Твое сияние так красиво на краю неба, Ты живой Атон, живущий в первый раз!

Когда ты восходишь с восточной стороны неба, То наполняешь каждую страну своей красотой.

Потому что ты красивый, великий и искрящийся, ты высоко над землей:

Твой лучи обнимают все страны, все, что ты создал. Ты Ра, и ты все их объял;
Ты пленяешь их своей любовью.

И хотя ты далеко, твои лучи на земле;
И хотя ты высоко наверху, следы твоих ног — это день!

Ночь.

Когда ты заходишь на западной стороне неба, То люди лежат в темноте, словно мертвые.

 Они спят в своих комнатах, Их головы покрыты,
Их носы заложены, и ни один не видит другого.

Украдено все их имущество, которое лежит у них под головами, Без их ведома.
Каждый лев выходит из своей пещеры, Все змеи жалят,
Царит темнота, мир молчит;
Потому что тот, кто создал их, ушел на небосклоне ко сну.

День и человек.

Светла земля,
Когда ты восходишь на небосклон, Когда ты светишь днем, словно Атон.

Темнота изгоняется, когда ты простираешь свои лучи, Обе страны  празднуют каждый день,
Бодрствуя и стоя на своих ногах,
Потому что ты поднял их.

Они умываются и берут свои одежды;
Когда ты появляешься, их руки поднимаются в знак поклонения тебе.

Все люди выполняют свою работу.

День, животные и растения.

Весь скот доволен своим пастбищем, Все деревья и цветы цветут,
Все птицы парят над своими болотами,

А их крылья поднимаются в знак поклонения тебе. Все овцы скачут на своих ногах,
Все птицы, все, что порхает —Они живут, если ты поднялся над ними.

Верхний и нижний Египет.

День и вода.

Корабли плывут вверх и вниз по течению, Каждый пролив открыт, пока ты светишь.

Рыбы в реке прыгают перед тобой,И твои лучи посреди большого моря.

Сотворение человека.

Это ты, кто создает мальчиков в женщинах, Семя в мужчинах;
Кто дает сыну жизнь в утробе его матери, Кто его успокаивает, чтобы он не плакал,

Ты кормилица в материнском теле.

Ты, кто дает дыхание, чтобы жило все, что ты создал! Если он выходит из утробы,

.. .в день своего рождения,
то ты открываешь его рот для речей, ты даешь ему то, в чем он нуждается.

Сотворение животных.

Цыпленок уже пищит в скорлупе,
Ты даешь ему дыхание, чтобы оживить его.

Если ты сделал полностью
Так, чтобы он мог расколоть скорлупу, То он выходит из яйца,
Чтобы пищать, сколько он может;
Он бегает кругом на своих ножках, Когда выходит из яйца.

Все творения.

Как разнообразны все твои творения,
Они скрыты от нас,
О, ты единственный бог, властью которого не обладает никто, Ты создал землю по своему желанию,
Пока ты был один:
Люди, весь скот, большой и маленький,

Все, что есть на земле, Что шагает на своих ногах;

Все, что высоко наверху, что летает на своих крыльях. Страны Сирия и Нубия
И страна Египет; ты садишь каждого на свое место
И даешь ему то, в чем он нуждается.

У каждого есть свое владение, и его дни сочтены.
Их языки говорят на разных языках, Также их образы и цвета различны,

Да, ты различил людей.

Орошение земли.

Ты создал Нил в преисподне,
Ты привел его вверх по своей воле, Чтобы сохранить людям жизнь,

Как ты их сделал себе,
Ты, всех их господин!
Ты солнце дня, страх каждой далекой страны, Ты также создаешь ее жизнь.
Ты поставил Нил на небо,
Чтобы он падал для них,

И волны ударялись о горы, как море,
И их поля орошались в их городах.
Как прекрасны твои планы, ты господин вечности! Нил на небе для чужих стран
И для дичи пустыни, которая ходит на своих ногах; Но (настоящий) Нил бьет ключом из ада для Египта.

Так питают твои лучи каждый сад,
Когда ты поднимаешься, то они живут и растут для тебя.

Времена года.

Ты придумал времена года, чтобы создать все твои творения. Зиму, чтобы охладить их, а также зной (лета).
Ты сделал далекое небо, чтобы взойти на него,
Чтобы осмотреть все, что ты создал,

Пока был один,
Светясь в твоем образе, как живущий Атон,
Рассветный, лучащийся, отдаляющий и повторяющий тебя.

Красота благодаря свету.

Из себя одного ты создал миллион образов. В городах, деревнях и поселках,
На улице или на реке —
Все глаза видят перед собой тебя,

Если ты дневное солнце над землей.

Атон и царь.

Ты в моем сердце,
Нет никого другого, кто знает тебя, Кроме твоего сына Эхнатона.

Ты посвятил его в свои планы И в свою силу.
Мир в твоих руках,
Каким ты его создал.

Если ты поднялся, то они живут (люди), Если ты заходишь, то они умирают. Потому что ты сам — время жизни,
И они живут благодаря тебе.

Все глаза смотрят на твою красоту, Пока ты не зайдешь.
Вся работа откладывается в сторону, Когда ты заходишь на западе.

Когда ты восходишь,
Они растут для своего короля.
С тех пор, как ты основал землю, ты поднял их,
Ты поднял их для своего сына,
Который произошел из тебя самого,
Для короля, который живет правдой,
Для господина обеих стран Нефер-Хеперу-Ре, Уа-Ен-Ре, Для сына Ре, который живет правдой,
Для господина короны Эхнатона, жизнь которого длинна; (И для) великой царской супруги, любимой им,
для госпожи обеих стран, Н сфер - Н ефру - Атон.
Она живет и цветет всегда и вечно.

      Язык этой поэзии настолько понятен, что не требуется никаких пояснений. Следует указать лишь на некоторые особенно характерные части.

Вводная строфа указывает на любовь Атона, благодаря которой он охватывает все страны и все существа. Пожалуй, впервые в духовной жизни человечества здесь восхваляется любовь как покоряющая мир сила. Затем, когда речь снова идет об этике Эхнатона, происходит возврат к предыдущей теме.

      Описание божественной доброты, которая достается всем существам без различий, в большой мере напоминает об иудейской псалменной поэзии. Брестед и другие авторы особо обращают внимание на удивительное сходство между определенными местами гимна Атону и 104 псалмом. Особенно в стихах с 20 по 24 и с 27 по 30 проявляется примечательное сходство:

      «Ты создаешь темноту, так это ночь; в ней двигаются все лесные животные. Львы рычат о еде, в то время пока они требуют себе пищу у бога. Когда восходит солнце, они идут обратно и ложатся в свои норы. Человек идет на свою работу и работает до вечера. Как много твоей работы, Яхве! Ты создал их всех в мудрости; земля полна твоих созданий...».

      «Они все ждали тебя, чтобы ты дал им в свое время пищу. Ты даешь ее им, они собирают; ты подаешь свою руку, они насыщаются добром. Ты прячешь свое лицо, они смущаются; ты вдыхаешь, и они снова ложатся на землю. Ты посылаешь свое дыхание, они создаются; и ты обновляешь лицо земли».

      Следует предположить, что 104 псалом появился под прямым влиянием поэзии Эхнатона

Вейгалл предполагает, что 104 псалом также обязан своим своеобразным видом этому влиянию. В стихах с 6 по 7 речь идет о солнце (род которого в иудейском языке мужской):
«И он выходит наружу, как жених из своей комнаты, и радуется, как герой, идти по своему пути. Он восходит с одной стороны неба и идет к другой, и ничто не может скрыться от его пламени».

Определенно здесь речь идет об остатках гимна богу солнца; вопрос о том, еги­ петского ли они происхождения, остается нерешенным.

      Флиндерс Петри в своем обсуждении гимна Атону отмечает, что он не только свободен от всего, что могло бы напоминать о политеизме, но также упускает все антропоморфное в мнении о единственном боге. Это, однако, теперь соответствует, не совсем без ограничения, а несомненно в большей степени, как какое-либо другое монотеическое мнение. Следует принять во внимание, что культ Атона согласно своему самому глубокому смыслу означает почитание силы природы, обезличенный принцип.

      Как уже упоминалось, Атон не был представлен образно. Его заменяет символ: солнечный диск, каждый луч которого переходит в руку. А руки охватывают графическое изображение царя и его супруги или также его детей.

Если царь видел в Атоне своего отца, то брал свое начало в буквальном смысле от обезличенной силы. Благодаря этому мы вспоминаем о зачатии Христа от святого духа. Только Эхнатон зачат не от Атона и женщины-человека, — как минимум нет указаний на такое представление, — Атон является для него одновременно отцом и матерью.

      Религия Эхнатона не должна рассматриваться в одиночку. Она становится понятной лишь в полном объеме, если во внимание принимается его этика, которая собственно стоит в центре его интересов, его религиозного ощущения и его образа жизни.

      В своей этике Эхнатон отвергает — как спустя много веков по аналогии с ним Христос, — любое проявление ненависти, любое насилие. Он хотел, точно так же, как говорится в гимне, править через любовь. Он противник кровопролития в любой форме. Им приказано повсюду устранить изображения человеческих жертв. Ему чужды страстные военные стремления. Так как он почитает Атона как господина мира, то также не хочет знать о войне в своем государстве. Особенно интересно сравнить в этом отношении Эхнатона с его предшественниками. Пусть это будет воинственный и жестокий Аменхотеп II, о котором говорится, что он приказал повесить на своем корабле сирийских государей, которых взял в плен во время одного из своих походов, и так с триумфом вел свой корабль по Нилу. А отец Эхнатона, не такой воинственный, как его предок, еще в некоторой степени следовал своим агрессивным пристрастиям, пока страстно предавался охоте. Сын подавил почти каждое проявление агрессивных и жестоких тенденций. Его этика в первую очередь основывается на необычно широкой сублимации садистского компонента влечения. Упрямое следование этим этическим принципам не могло не обернуться самыми тяжелыми последствиями для него самого и его государства.

      Особенно после смерти матери Эхнатон пытался претворить в жизнь свои идеалы, не считаясь с препятствиями, которые должны были встретиться ему. Он хотел осчастливить свое царство согласием, т. е. в смысле того времени — весь мир. При этом он полностью упустил из вида, что его время не готово для таких идеальных стремлений, совсем не заметил роль, которую играет в жизни отдельного человека и народов ненависть, жадность и т. п. Он стоял во главе могущественного царства, которое должно было развалиться, если его не будет удерживать сильная рука. Но он пытался, как это приписывал Атону, заковать мир в цепи своей любви.

      Эхнатон не только пренебрегал расширением или сохранностью своего царства посредством силы, но также не хотел и в мирное время применять силу властителя. Он стремился сблизиться с народом как человек. Это означало надлом всей дворцовой традиции. Фараоны издавна пользовались в стране почти божественным почитанием. Эхнатон же выступал скромно и просто, без позы властителя. На всех художественных изображениях он появляется в естественной для человека манере. Здесь нет ничего от героических жестов старых изображений фараонов. Он предстает перед народом — как это изображено на различных картинах, — со своей семьей. Он всегда сообщает народу, что не является надменным и строгим правителем, каким его привыкли видеть люди, что он не радуется власти и царскому изобилию, а что ему знакома лишь эстетическая радость. Он предпочитал называться царем, «который живет в истине».

      Именно это стремление к истине требует особой признательности. После появления Эхнатона прошло много веков, прежде чем наиболее значительные культурные народы пришли к осуждению лжи! Но Эхнатон превзошел этическое значение правды, возведя ее до принципа в искусстве. Как выразился Брестед, Эхнатон учил художников своего двора заставлять «рассказывать резец и кисть о том, что они действительно видели». «Успехом, — так говорится дальше, — был простой и красивый реализм, который видел яснее и правильнее, чем это раньше делало какое-нибудь искусство. Расположение зверей фиксировалось, как в моментальной картине: охотящаяся собака, убегающая дичь, прыгающий хищник; потому что все это принадлежало правде, которой жил Эхнатон».

      Сексуальная этика Эхнатона требует особого упоминания, хотя некоторые относящиеся к ней черты уже затрагивались. Его моногамная фиксация уже упоминалась. Все доступные нам источники показывают, с какой искренней любовью Эхнатон относился к своей супруге. Он отказался жениться на второй женщине, когда не было наследника трона. Более того, он использовал каждую возможность показаться народу в кругу своей семьи. Нефер-Нефру- Атон родила ему четырех дочерей, которых он нежно любил. Счастье, которое Эхнатон находил в своей семейной жизни, он выражал прежде всего тем, что во всех общественных объявлениях, надписях и т. д. особенно подчеркивал свое почитание царицы. Он приписывал ей различные титулы, такие, как «госпожа его счастья» и подобное. Он пытался создать в народе новое представление о браке, пропагандировал измененное отношение мужчины к женщине. Ранее уже указывалось на то, что при правлении Эхнатона женщины пользовались небывалым ранее влиянием.

      Нежность отношений между царем и царицей прекраснее всего изображает рельеф, который находится в Берлинском музее. Он изображает царя в юном, почти девическом образе, опирающимся на посох, и напротив него царицу, дающую ему понюхать букет цветов. Нигде в более раннем египетском искусстве нельзя найти изображение, которое могло бы быть поставлено рядом с этим относительно содержания или восприятия.

      Характерным для искренних чувств, которые связывали фараона с близкими, является также изображение на надгробном памятнике одной из его дочерей, которая рано умерла. Никогда прежде скорбь семьи об умершем ребенке не находила такого выражения.

      А какую нежность чувств показывает гимн Атону! Следует вспомнить лишь изображение вылупляющегося цыпленка.

Ср. репродукцию из немецкого издания: Breasted, J.H. History of Egypt. — Chicago, 1905 (нем. изд.: Breasted, J.H. Geschichte Agiptens. / Deutsch von Hermann Ranke. — Berlin: Curtius, 1911)..

      В тесной взаимосвязи с уклонением от всего жестокого находится у Эхнатона страх перед чем-либо безобразным, потребность в красоте. Гимн Атону содержит описание красоты бога. Эхнатон заботился не только об изобразительном искусстве. Он разбивал великолепные сады и любовался там красотой цветов и животных. С особенным интересом он относился к музыке. Так в разнообразных формах выражались его потребность в благородных наслаждениях, порыв к сублимации.       

Религия, мировоззрение и этика Эхнатона образуют в совокупности произведение, которое удивляет нас не только великолепием концепции, а также и последовательностью внутреннего оформления. Но если царь хотел провести такие всеохватывающие, глубоко затрагивающие жизнь народа реформы, то ему была необходима величайшая энергия и не меньшая практичность, чтобы, продвигаясь вперед, удостоить вниманием те силы, которые могли воспрепятствовать его пути. Юноша, который унаследовал всемирное царство, планировал ни много ни мало, как введение в мировую религию единственного всемирного бога. Однако в то время, пока он начинал создавать господство бога, он потерял свое собственное.

      Ясно, что Эхнатон мог укрепить господство Атона только в том случае, если бы сохранил свой собственный авторитет в качестве царя. Но чем больше он, следуя своему идеализму, стирал различия между собой и народом, чем больше он становился врагом жрецов старых божеств, чем радикальнее проводил свои реформы, тем больше утрачивал свое влияние на народ. Для его религии, кроме него самого, во всяком случае, созрела лишь маленькая часть избранных, в то время как они никоим образом не принимали во внимание потребности масс. Вейгалл сравнивает введение культа Атона и христианство. Он приходит к мнению, что христианство только потому смогло найти такое быстрое и всеохватывающее распространение, что оно, согласно потребности масс, обеспечило определенное пространство, чувственно ощутимые и антропоморфные объекты почитания. Потому что здесь, наряду с единственным Богом, существовал намного более близкий людям образ Христа, потому что существовал дьявол, ангелы, святые, духи и т. д. Вера в единственное божественное существо, невидимое для людей, точно не нашла бы отклика у народа. Этим правильно подмеченным Вайгаллом обстоятельством объясняется, пожалуй, также небольшая привлекательность иудейского монотеизма, который вскоре последовал за культом Атона.

   Так много мы узнаем из источников о внутренних переворотах, которые происходили при правлении Эхнатона, и так мало мы узнаем о событиях внешней политики. Не произошло ничего. И именно потому, что ничего не произошло, из-за разбойничьих племен границы империи стали небезопасными. Одновременно восстала часть сирийских вассальных князей и атаковала тех, кто оставались верными. Те обратились за помощью к Египту. Но все их просьбы оставались неуслышанными. Тогда на шестнадцатом году правления Эхнатона произошло вторжение хеттов в Сирию. В это время царь уже страдал болезнью, которая через два года должна была унести его жизнь. Питая антипатию к любому насильственному вторжению, он предоставил находящуюся в тяжелом положении азиатскую провинцию самой себе. К этому времени относится та достопримечательная корреспонденция, которая почти полностью стала известна нам благодаря обнаружению дощечек поблизости от Эль-Амарны. Речь идет о большом количестве клинописных дощечек, которые в течение недавнего времени были доставлены из Азии. Они содержат неотложные жалобы азиатских вассалов, которые больше не могли бороться с мятежниками и вторгающимися варварами. Здесь будет представлен характерный раздел одного из таких прошений о помощи, которое Брестед цитирует по «Амарнским письмам» Кнудтзона. Старейшины находящегося в осаде города Тунипа просят о помощи против мятежного князя Азиру в следующих словах: «Если Азиру вторгнется в Симиру, то он будет делать с нами все, что ему заблагорассудится, на территории нашего господина, царя, и несмотря ни на что наш господин держится от нас в стороне. И ныне плачет твой город Тунип, и текут его слезы, и нет для нас помощи. Уже двадцать лет мы посылаем гонцов нашему господину, царю Египта, но никакого ответа мы не получили, ни одного слова».

      Беспорядки в провинциях все больше возрастали, и важнейшие города и опорные пункты египетской власти один за другим терялись, так города и, соответственно, районы, Аскалон, Тирус, Сидон, Симира, Библос, Ашдод, Иерусалим, Кадет, Тунип, кроме в красоте. Гимн Атону содержит описание красоты бога. Эхнатон заботился не только об изобразительном искусстве. Он разбивал великолепные сады и любовался там красотой цветов и животных. С особенным интересом он относился к музыке. Так в разнообразных формах выражались его потребность в благородных наслаждениях, порыв к сублимации.

      Религия, мировоззрение и этика Эхнатона образуют в совокупности произведение, которое удивляет нас не только великолепием концепции, а также и последовательностью внутреннего оформления. Но если царь хотел провести такие всеохватывающие, глубоко затрагивающие жизнь народа реформы, то ему была необходима величайшая энергия и не меньшая практичность, чтобы, продвигаясь вперед, удостоить вниманием те силы, которые могли воспрепятствовать его пути. Юноша, который унаследовал всемирное царство, планировал ни много ни мало, как введение в мировую религию единственного всемирного бога. Однако в то время, пока он начинал создавать господство бога, он потерял свое собственное.

      Ясно, что Эхнатон мог укрепить господство Атона только в том случае, если бы сохранил свой собственный авторитет в качестве царя. Но чем больше он, следуя своему идеализму, стирал различия между собой и народом, чем больше он становился врагом жрецов старых божеств, чем радикальнее проводил свои реформы, тем больше утрачивал свое влияние на народ. Для его религии, кроме него самого, во всяком случае, созрела лишь маленькая часть избранных, в то время как они никоим образом не принимали во внимание потребности масс. Вейгалл сравнивает введение культа Атона и христианство. Он приходит к мнению, что христианство только потому смогло найти такое быстрое и всеохватывающее распространение, что оно, согласно потребности масс, обеспечило определенное пространство, чувственно ощутимые и антропоморфные объекты почитания. Потому что здесь, наряду с единственным Богом, существовал намного более близкий людям образ Христа, потому что существовал дьявол, ангелы, святые, духи и т. д. Вера в единственное божественное существо, невидимое для людей, точно не нашла бы отклика у народа. Этим правильно подмеченным Вайгаллом обстоятельством объясняется, пожалуй, также небольшая привлекательность иудейского монотеизма, который вскоре последовал за культом Атона.

      Так много мы узнаем из источников о внутренних переворотах, которые происходили при правлении Эхнатона, и так мало мы узнаем о событиях внешней политики. Не произошло ничего. И именно потому, что ничего не произошло, из-за разбойничьих племен границы империи стали небезопасными. Одновременно восстала часть сирийских вассальных князей и атаковала тех, кто оставались верными. Те обратились за помощью к Египту. Но все их просьбы оставались неуслышанными. Тогда на шестнадцатом году правления Эхнатона произошло вторжение хеттов в Сирию. В это время царь уже страдал болезнью, которая через два года должна была унести его жизнь. Питая антипатию к любому насильственному вторжению, он предоставил находящуюся в тяжелом положении азиатскую провинцию самой себе. К этому времени относится та достопримечательная корреспонденция, которая почти полностью стала известна нам благодаря обнаружению дощечек поблизости от Эль-Амарны. Речь идет о большом количестве клинописных дощечек, которые в течение недавнего времени были доставлены из Азии. Они содержат неотложные жалобы азиатских вассалов, которые больше не могли бороться с мятежниками и вторгающимися варварами. Здесь будет представлен характерный раздел одного из таких прошений о помощи, которое Брестед цитирует по «Амарнским письмам» Кнудтзона. Старейшины находящегося в осаде города Тунипа просят о помощи против мятежного князя Азиру в следующих словах: «Если Азиру вторгнется в Симиру, то он будет делать с нами все, что ему заблагорассудится, на территории нашего господина, царя, и несмотря ни на что наш господин держится от нас в стороне. И ныне плачет твой город Тунип, и текут его слезы, и нет для нас помощи. Уже двадцать лет мы посылаем гонцов нашему господину, царю Египта, но никакого ответа мы не получили, ни одного слова».

      Беспорядки в провинциях все больше возрастали, и важнейшие города и опорные пункты египетской власти один за другим терялись, так города и, соответственно, районы, Аскалон, Тирус, Сидон, Симира, Библос, Ашдод, Иерусалим, Кадеш, Тунип, кроме того, долины Иордана и Оронтеса и многие другие области. Однако Эхнатон оставался равнодушным ко всему этому, продолжая жить в своих идеалах и позволив погибнуть всему египетскому царству, которое его предшественники воздвигли величайшими жертвами.

      То, каким равнодушным оставался мечтатель на троне перед лицом всех этих нужд своего царства, он еще раз показал в последние месяцы своей жизни. Вместо того, чтобы воспрепятствовать опасности, пришедшей извне, он не думал ни о чем другом, как об устранении всех следов раннего политеизма. Последней важной мерой его правления, о котором имеются свидетельства, было то, что он приказал устранить отовсюду имена старых богов, если это не было сделано ранее. Даже обозначение «боги» было уничтожено.

      Подобное действие в этот момент требовалось менее всего. Так как тогда авторитет царя ослабел, нельзя было давать народу или, скорее, жрецам, которые влияли на него, никакого повода для возмущения. Тем не менее, Эхнатон допустил эту ошибку и, возможно, что только его смерть, которая последовала вскоре за этим, уберегла его от того, чтобы пережить насильственное окончание своей власти.

      Едва только Эхнатон умер, жрецы Амона осуществили контрреформацию. Вскоре они вновь внешне достигли власти. Потому что зять Эхнатона Сменкхара не был человеком, который защищает дело своего предшественника; ему также было отведено весьма короткое время правления. Эхнатон был заклеймен как еретик, и ( его дело было разрушено с такой же основательностью, с какой он сам уничтожал доставшиеся ему традиции. Его имя постигла точно такая же судьба, какую он уготовил именам своего отца и его бога Амона. Имя Эхнатона стерли и даже проникли в склеп, чтобы и здесь уничтожить ненавистное слово, напоминающее об Атоне. Не довольствуясь этим, убрали также мумию царицы Тейи, которая покоилась рядом с останками Эхнатона, и поместили ее рядомс Аменхотепом III. И как однажды Эхнатон отказался от имени Аменхотепа, так и один из его наследников, которые быстро сменяли друг друга, был вынужден преобразовать свое имя Тут-Анх- Атон на Тут-Анх-Амон.

       Эхнатон был революционером, конечно, не в обычном смысле слова. Потому что он в удивительной степени сублимировал свои агрессивные порывы влечения и преобразовал в изливающуюся на все существа любовь так, что сам не мог противостоять врагам своей империи насилием. Самая сильная враждебность направлялась против отца, которого она не могла встретить в действительности, потому что тот давно умер. Это удивительным образом напоминает нам поведение некоторых невротиков, которые слишком слабы для того, чтобы активно действовать против живых, изливают свою ненависть и мстительность на мертвых, часто, однако, лишь в фантазиях или в форме невротических симптомов.

     Как уже упоминалось, Эхнатон не мог — несмотря на все протесты против власти отца, — обойтись без представленного этой властью авторитета. Таким образом, он создал себе новую, приспособленную к его личным потребностям религию с отеческим богом в центре. Он наделил его безграничной властью — всемогуществом, которое каждый ребенок изначально отводит своему отцу. Он сделал его единственным богом, следуя образцу неповторимости отца. Тем самым он стал предшественником иудейского монотеизма, в котором единственный бог несомненно нес в себе черты патриарха, неограниченного властелина в семье. Но, кроме того, он приписал новому богу безграничную любовь и доброту, которые отличали его самого. Так он создал себе бога по своему собственному образу, чтобы затем — как это часто делали люди, — вывести от него свое происхождение. В Атоне, таким образом, отражается сам Эхнатон со всеми своими качествами. И если он обозначает Атона, который фактически был плодом его фантазии, духом от его духа, своим отцом, то в этом мы не прочтем ничего другого, кроме желания Эхнатона происходить от отца, который обладал бы такими же личными качествами, как он сам.

      Так и в наше время многие индивиды — как нам известно, особенно невротики — образуют себе частную религию, некоторые из них также частный культ. Они, как часто объясняет психоанализ, являются людьми, которые в глубине своего бессознательного восстают против отца, но переносят свою потребность в зависимости на божественное, т. е. также стоящее выше отца существо. Нередко они чувствуют себя призванными пропагандировать коренящиеся в их отцовском комплексе идеи, тогда они становятся основателями религий или предводителями сект.

      В других случаях сын пытается поставить на место настоящего отца созданный его фантазией отцовский идеал. Тогда он несет в себе, не ожидая ничего другого, все эти качества и характерные черты, благодаря которым сын надеется превзойти своего отца. В качестве ядра этих продуктов фантазии выявляется желание произвести самого себя, быть собственным отцом. Но об Атоне, который является для нас лишь снабженным отцовским всемогуществом, возвышенным до бога отражением Эхнатона, как раз и говорится в приведенном гимне, что он породил себя сам!

     Если его отношением к отцу объясняется то, что Эхнатон стал основателем монотеистического культа и религии любви, то еще остается ответить на вопрос, почему он ставит в центр нового культа именно Атона, а не какого-нибудь другого бога. Хотя выше уже были приведены различные причины, как, например, проникновение азиатского служения Адонису, предпочтение Атона царицей- матерью и ее влияние на малолетнего сына. Но этими внешними причинами не объясняется ни рвение, бросающееся в глаза в большом гимне, ни тот факт, что Эхнатон посвятил служению Атона все свои мысли, лучшие силы, даже жизнь. Исходя отчасти из психоаналитического опыта, отчасти из фактов народной психологии, я попытаюсь дать внутреннее обоснование поведению царя.

      Новейшие исследования указали нам на особое значение солнца в качестве символа отца. Доказательства этого значения обнаруживаются не только в психологии неврозов и душевных расстройств, но также и в представлениях самых различных народов. Но как символ единственного бога солнце подходит прежде всего потому, что оно, в противоположность другим небесным телам, в одиночестве совершает свой путь по небу.

Я особенно называю здесь: Freud, S. Psychoanalytische Bemerkungen über einen autobiographisch beschriebenen Fall von Paranoia (Dementia paranoides) (1911c [1910]). // G. W. — Bd. 8. — S. 239—316. Freud, S. Nachtrag zu dem autobiographisch beschriebenen Fall von Paranoia (Dementia paranoides) 

(1912a [1911]). // G. W. — Bd. 8. — S. 317—320.

      Эхнатон почитает теперь, как говорилось выше, не собственно само светило, но жар солнца. Солнечное тепло в жизни представлений народов приобретает значение порождающей, животворной силы. Так и в понимании Эхнатона. Но здесь встречается — в знак его необычайно сильной тенденции к сублимации, — второе значение солнечного тепла: оно становится символом всеобъемлющей любви Атона. Первые строфы гимна позволяют отчетливо понять это. Лучи солнца, которые обнимают все страны, идентифицируются с любовью Атона, которой он пленяет эти страны. Эта симво­ лика хорошо известна нам из сновидений здоровых и невротических личностей. Кроме того, в картине болезни неврозов очень часто проявляется аномальное чувство жары и холода. Большей частью они находятся в очевидной взаимосвязи, о которой в этом месте можно упомянуть лишь мимоходом, с эротикой больного.

       Позвольте сделать еще один шаг, который, однако, ведет в область чистой гипотезы. Однажды уже указывалось на связь между Атоном и сирийским богом Адонисом. Адонис почитался в образе прекрасного юноши, который рано умер. Если думать, что юный царь в почитаемом им боге создал только копию себя самого, то можно высказать предположение, что в своем представлении он сначала идентифицировал себя с Адонисом. Слабый и болезненный с детства, находясь постоянно под угрозой ранней смерти, он, пожалуй, мог сравнивать себя с Адонисом. И то, к чему он стремился, был не мужественный поступок, а жизнь в красоте.

      Со своим богом Атоном Эхнатон согласен относительно одной особенной черты своего существа: он тоже был одиночкой. Вероятно, он собрал вокруг себя небольшой круг приверженцев, но он не состоял в живом контакте со своим народом, несмотря на все попытки сближения. Чрезмерное сексуальное вытеснение мешает чувственным отношениям человека с другими людьми и лишает его связи с действительностью. Это ведет к встречающемуся у невротиков и нередко именно у одаренных личностей частому аутоэротическому сужению: собственные фантазии желания становятся исключительным предметом интереса. Тогда невротик больше живет не в мире действительных событий, а в мире, созданном его фантазией. Он становится безучастным по отношению к реальным событиям, как будто они вообще не существуют для него. Поведение Эхнатона полностью соответствует описанному. Живя полностью в мире своих мечтаний и идеалов, в котором существует только любовь и красота, он закрыл глаза на то, что в действительности среди людей господствуют ненависть и вражда, несправедливость и несчастье. Так же и в природе — гимн позволяет отчетливо понять это, — он игнорирует господство сильнейшего и нужду слабого, он видит все создания только резвящимися и прыгающими, преисполненными радостной благодарностью, слышит их ликование в честь их творца.

Ср. похожий образ Бальдура (бог света) в германских сказаниях.

      Так он и не услышал крики о помощи своих азиатских подданных, так и не видел ужасов, которые происходили в его провинциях. Его глаза видели только красоту и гармонию, в то время как его государство рушилось. «В Ахет-Атоне, новой и сияющей столице, пышный храм Атона отзывался хвалебной песней, которая воспевалась новому богу царства, — но само это царство больше не существовало» (Брестед).

      Греческая мифология рассказывает нам о юноше Фаэтоне, сыне Гелиоса, который осмелился вместо своего отца повести по небу солнечную колесницу. Он потерял власть над своими лошадьми и, выпав из колесницы, лишился жизни. Судьба этого сына солнца так же касается нас, как подобие истории Эхнатона. Он тоже начал свой путь с отважного полета мысли. Стремясь к высоте солнца, он упустил поводья, которые сильной рукой держали его предки, и над ним свершилась судьба многих идеалистов: в то время, пока они живут в мире своих мечтаний, действительность губит их.

Brested, J.H. History of Egypt. — Chicago, 1905. Нем. издание: Brested, J.H. Geschichte Ägyptens. / Deutsch von Hermann Ranke. — Berlin: Curtius, 1911. — S. 296.