Патологические организации у психотических, невротических и пограничных пациентов

Стайнер Джон

Нарциссические объектные отношения и патологические организации личности (обзор)

 

В этой главе дан обзор ряда предшествовавших работ по психическим убежищам и патологическим организациям личности. Литература по этой теме столь обширна, и саму тему рассматривают со столь многих точек зрения, что попытаться дать исчерпывающий обзор не в моих силах. В основном я ограничусь теми авторами, которые повлияли на меня лично. Подход, которому я следовал, восходит к замечаниям Фрейда о препятствиях прогрессу анализа, наиболее четко выраженным в его работе «Конечный и бесконечный анализ» (Freud, 1937).

 

Фрейд связывал эти препятствия с действием инстинкта смерти, который, по его мнению, устанавливает последний предел успеху борьбы человека с примитивными деструктивными силами. Эти силы, служащие помехой его способности к любви и созиданию, угрожают человеку извне и изнутри, и признание их реальности может оказаться столь затруднительным, что ему придется воздвигать всемогущественные защиты. Именно эти защиты, борющиеся с примитивными деструктивными элементами в личности, создают в анализе наибольшие проблемы и становятся видимыми в патологических организациях личности. Наиболее важные из них позднее стали относить к проективной идентификации,— но неявно они подразумевались уже в ранних исследованиях нарциссизма и нарциссических объектных отношений. Изучение нарциссизма началось опять-таки с Фрейда (Freud, 1910, 1914), было продолжено Абрахамом (Abraham, 1919,1924) в его исследовании нарциссического сопротивления и далее Райхом (Reich, 1933) в его работе по анализу характера и при обосновании им представления о «броне характера». Все это привело к исследованиям Мелани Кляйн и ее последователей, среди которых особенно влиятельными стали Бион, Розенфельд, Сигал и Джозеф.

 

Важно признать, что кляйнианский подход является лишь одним из многих, которыми руководствуются клинические психологи, изучающие эту и связанные с ней области психической жизни. Например, препятствия прогрессу и контакту часто изучаются в контексте тематики «расстройства характера» и «сопротивления характера». Иногда исследуются различные диагностические типы структуры характера, и в этой области важная работа была проделана Кернбергом (Kernberg, 1967,1975,1976,1979, 1983), который подробно описал и отделил друг от друга группы нарциссических и пограничных пациентов. Для каждой из них он предписал особые стратегии психологической помощи в том числе значительно отступающие от классической психоаналитической техники. Кернберг полагает, что возможно описать особые типы организации личности и классифицировать пациентов соответствующим образом. В своей работе он подчеркивает различия в типах патологической организации личности, тогда как я стремлюсь определить общие для всех них черты.

 

Многие другие авторы описывали расстройства характера с разных точек зрения, например: Нюнберг (Nunberg, 1956), Лёвальд (Leowald, 1962,1978), Гительсон (Gitelson, 1963), Лёвенстайн (Loewenstein, 1967), Джиоваччини (Giovacchini, 1975, 1984) и Купер (Cooper, 1986). Лэкс (Lax, 1989) выполнил обзор некоторых из этих работ, где препятствия прогрессу в анализе связываются с защитами характера.

 

Исследование стадий развития и влияния на них фиксаций и регрессий — другой подход, широко используемый при изучении проблемы состояний застревания и пациентов, находящихся вне зоны контакта. В работах Балинта (Balint, 1968) и Винникотта (Winnicott, 1958, 1965, 1971) делается акцент на регрессиях к состояниям психики, в которых развитие протекает медленно или вовсе отсутствует.

 

Кроме того, Винникотт исследовал ситуацию, когда настоящий контакт с пациентом затруднен развитием «ложной самости» (Winnicott, 1960), при определении которой использовалось данное Дойч (Deutsch, 1942) описание «как если бы» личности. Особенно важны в изучении психических убежищ работы Винникотта по переходным объектам и переходным пространствам (Winnicott, 1953,1971). Между переходными пространствами и психическими убежищами существует много общего, но есть также и важные различия. В частности, Винникотт придает переходной области особую значимость, которая заключается в том, что эта область является местом культурного и личностного развития. С моей точки зрения, это область бегства от реальности, где не происходит никакого истинного развития. На мой взгляд, убежище часто служит местом отдыха и способствует облегчению тревоги и боли, но истинный прогресс возможен только в том случае, если пациент выходит из него.

 

Многие авторы устанавливают связи с исследованиями детского развития, и эта область психологической помощи находится под сильным влиянием работ Маргарет Малер (Mahler, Pine and Bergman, 1975; Lax, Bach and Burland, 1980). Особенно значимо здесь исследование «сепарации индивидуации», где Малер сосредоточивается на сепарационной тревоге и развитии чувства отдельности у младенцев и маленьких детей. Несколько иной подход, также соотносящий патологии развития с психическими структурами и организациями, использует Фонаги. Он вводит важное понятие «теории души», описывающее развитие у ребенка способности рассматривать свои объекты как реальных людей с их собственными душевными состояниями. Фонаги (Fonagy, 1991) обсуждает эту идею в связи патологией одного пограничного пациента, получившего травму в детстве, и вместе с Мораном (Fonagy and Moran, 1991) описывает процессы развития, ответственные за различные виды сбоев в развитии, приводящих к пограничной патологии.

 

Подробный обзор этих и многих других работ на данную тему уведет меня слишком далеко от главной цели этой книги. Полагаю также, что не имеет практического смысла детально рассматривать здесь ряд базовых понятий, сформулированных в работах Кляйн и ее последователей. В частности, я предполагаю, что читатель в некоторой степени знаком с понятиями «проективная идентификация» (Klein, 1946; Rosenfeld, 1971b; Feldman, 1992; Spillius, 1988a, 1988b) и «контейнирование» (Bion, 1959, 1962a, 1963; Britton, 1992), необходимыми для полного понимания патологических организаций личности.

 

Нарциссические объектные отношения и проективная идентификация

 

Одно из последствий проективной идентификации состоит в том, что субъект относится к объекту не как к отдельной личности со своими собственными качествами, а так, как бы он относился к себе самому. Он может пренебрегать теми аспектами объекта, которые не соответствуют проекции, или же устанавливать контроль над объектом и принуждать или убеждать его исполнять требуемую от него роль. Этот тип нарциссических отношений Фрейд описал в своей работе о Леонардо (Freud, 1910) и далее исследовал в статье о нарциссизме (Freud, 1914). Он показал, что Леонардо обходился со своими подмастерьями так, словно они репрезентировали его самого как мальчика. В то же время он идентифицировался со своей матерью и относился к мальчику так, как он хотел, чтобы его мать относилась к нему самому. Фрейд говорит следующее (Freud, 1910, р. 100):

 

«Любовь к матери не может проделывать дальнейшего сознательного развития, она подвергается вытеснению. Мальчик вытесняет любовь к матери, ставя себя самого на ее место или отождествляя себя с матерью и принимая за образец свою собственную персону, по сходству с которой он выбирает свои новые объекты любви. Мальчики, которых теперь любит подросток,— это все-таки не более чем замещающие персоны и возобновления его собственной детской персоны, которую он любит так, как любила его мать, когда он был ребенком. Мы говорим, что он находит объекты своей любви на пути нарциссизма, поскольку греческое сказание называет юношу Нарциссом, которому ничего не нравилось так, как собственное отражение, и который превратился в красивый цветок с этим названием» (Перевод А. М. Боковикова).

 

Исследование объектных отношений нарциссического типа доказывает, что здесь задействованы множественные идентификации. В случае Леонардо младенческая часть самости спроецирована и идентифицирована с подмастерьем, а остальные элементы самости идентифицированы с матерью. В других случаях или у того же человека в другие периоды жизни идентификации могут смещаться, и мы часто видим обратную картину, а именно, что материнская часть самости спроецирована и идентифицирована с объектом, тогда как самость принимает младенческую идентичность. Джозеф (Joseph, 1985) обратила наше внимание на необходимость рассматривать в таких случаях то, что она назвала «тотальной ситуацией». Аналитики должны чаще напоминать себе, что элементы личности могут распределяться между объектами, с которыми пациент находится в отношениях не одним-единственным образом.

 

Нарциссические типы объектных отношений описывались многими авторами. Абрахам (Abraham, 1919) считал нарциссизм существенным источником сопротивления в анализе, а вслед за ним и Райх (Reich, 1933) в своем описании брони характера подчеркивал защитную функцию нарциссических отношений. Розенфельд (Rosenfeld, 1964, 1971а), подчеркивавший связь таких отношений с проективной идентификаций, показал, как при этом может происходить идеализация хороших аспектов, но также и деструктивных частей самости.

 

В своей ранней работе о психопатологии нарциссизма Розенфельд отводит особое место защитам, направленным против переживания отдельности, и предполагает, что механизмом, посредством которого отдельность отрицается, является проективная идентификация. Он пишет следующее:

 

«В нарциссических объектных отношениях защиты от всякого признания раздельности самости и объекта играют доминирующую роль. Осознание отдельности приводит к чувству зависимости от объекта и таким образом к тревоге. Зависимость от объекта предполагает любовь к нему и признание его ценности, что приводит к агрессии, тревоге и боли вследствие неизбежных фрустраций и их последствий. Кроме того, зависимость возбуждает зависть, когда распознается „хорошесть“ объекта. Поэтому всемогущие нарциссические объектные отношения устраняют как агрессивные чувства, причиняемые фрустрацией, так и всякое осознание зависти. Когда младенец всемогущим образом обладает материнской грудью, грудь не может его фрустрировать или вызвать зависть. Зависть особенно невыносима для младенца и усиливает трудности в переживании зависимости и фрустрации. Когда пациент притязает на обладание анализом, словно кормящей грудью, он относит на свой счет все удовлетворительные интерпретации психолога. Эта ситуация переживается как совершенная или идеальная, поскольку она усиливает у пациента во время аналитического сеанса чувство, что он хорош и значим. Похоже, у всех таких пациентов есть общее чувство, что они содержат в себе все то хорошее, что иначе бы переживалось в отношениях с объектом» (Rosenfeld, 1964, p. 171–172).

 

Мы видим, что проективная идентификация вызывает состояние, в котором истинная отдельность не переживается. Это душевное состояние обеспечивает избавление от тревоги и фрустрации, а также от зависти, и подвергается идеализации. Часто пациенты верят, что психолог также избавлен от этих неприятных эмоций, и потому делают вывод, что он тоже идеализирует нарциссические отношения.

 

Иногда проективная идентификация может использоваться более глобальным образом, когда вся самость ощущается спроецированной в объект. Розенфельд (Rosenfeld, 1983) описывает это как симбиотический тип объектных отношений, в которых пациент словно живет внутри своего объекта, и это временами сопровождается фантазией о том, что профессиональный психолог приветствует такого рода вторжение и отвечает взаимностью. Чаще вторжение является деструктивным и вызывает негодование объекта и истинная природа установившихся отношений оказывается паразитической. Однако пациент может их идеализировать и таким образом отрицать проективную идентификацию.

 

Тип нарциссической организации, основанной на деструктивности, описывал Мельцер (Meltzer, 1968). Он подчеркивал жестокость и тиранию этой организации, но еще не отдавал себе отчет в ее сложности. Обсуждая зависимое отношение к плохой части самости, включающее в себя подчинение тирании, он пишет:

 

«Иллюзия безопасности провозглашается всеведением деструктивной части личности и закрепляется ощущением всемогущества, которые порождаются перверсией или аддиктивной активностью. Тираническая, аддиктивная, плохая часть ужасающа. Важно отметить, что тиран может вести себя подобно преследователю, особенно если имеются признаки бунта, а полновесная власть над подчиненной частью самости достигается посредством ужаса перед утратой защиты от страха» (Meltzer, 1968, р. 105-106).

 

Позднее Мельцер (Meltzer, 1973) таким образом описал тиранию, осуществляемую нарциссической организацией:

 

«Итак, деструктивная часть самости представляет себя страдающим хорошим частям прежде всего как защитника от боли, затем как слугу их чувственности и тщеславия и только тайком — перед лицом сопротивления регрессии — как сатрапа, мучителя» (Meltzer, 1973, р. 93).

 

Однако наиболее четкое описание этого типа нарциссических отношений, основанных на идеализации деструктивных частей самости, дал в своей статье о деструктивном нарциссизме Розенфельд (Rosenfeld, 1971a). Эта важная работа посвящена проблеме совладания с внутренними и внешними источниками деструктивности, которые Розенфельд относит к действию инстинкта смерти. Данная тема отсылает к ранним идеям Фрейда об инстинкте смерти, позднее развитым Мелани Кляйн. Будучи сформулированной на немодном ныне языке теории инстинктов, эта базовая проблема, тем не менее, остается важнейшей для понимания наиболее глубоких корней тяжелой патологии. Здесь постулируется универсальный характер внутренних источников деструктивности, выражающихся в форме примитивной зависти и угрожающих разрушить индивида изнутри. Содержащая эти импульсы и бессознательные фантазии часть Эго отщепляется и эвакуируется с помощью проективной идентификации и таким образом атрибутируется другим. В этом процессе, при ощущении нападения завистливых, деструктивных импульсов на Эго извне, возникают параноидные тревоги и воздвигаются различные защиты для совладания с данным процессом.

 

Розенфельд продемонстрировал, что идеализироваться могут не только хорошие элементы Эго, состоящие в отношениях с хорошими элементами объекта, но и деструктивные элементы — и зачастую это составляет главный способ обращения с деструктивностью. Он приводит аргументы в пользу того, что слабая, зависимая часть самости (либидинозная самость) пытается установить контакт с психологом, но этому мешает альянс деструктивных частей самости вкупе с деструктивными объектами. Этот альянс Розенфельд называет нарциссической организацией и пишет, что зачастую он представлен в материале пациента как бессознательная фантазия о банде или мафии, которые идеализируются и представляют себя либидинозной самости в качестве помощника или союзника. По сути, эти деструктивные элементы захватывают личность и мешают всякому развитию и росту.

 

Они могут принимать психотическую форму и предлагать пациенту бредовый мир, сулящий свободу от боли и тревоги, и их главная цель — удержать власть над личностью и предотвратить всякий настоящий контакт с хорошим аналитиком и конструктивную аналитическую работу. Розенфельд пишет:

 

«Эта психотическая структура подобна бредовому миру или объекту, в который стремятся отойти части самости. Похоже, над ней господствует всемогущая или всезнающая, крайне беспощадная часть самости, создающая представление о том, что внутри бредового объекта полностью отсутствует боль, а также разрешено безбоязненно предаваться любой садистической активности. 
Деструктивные импульсы в этом бредовом мире иногда открыто проявляются в своей необоримой жестокости как смертельная угроза остальной самости в отстаивании своей власти, но чаще они проявляются замаскированно, как всесильные благожелатели или спасители, суля пациенту быстрое идеальное решение всех его проблем. Эти лживые обещания рассчитаны на то, чтобы нормальная самость пациента стала испытывать обычную или наркотическую зависимость от его всемогущей самости, на то, чтобы обманом завлечь нормальные, здравые части в эту бредовую структуру и заточить их там» (Rosenfeld, 1971a, р. 175).

 

Розенфельд повлиял на ряд авторов, которые продолжили его исследования. Так, Бренман (Brenman, 1985) показал, что нарциссическая организация приводит к сужению восприятия объектов, при котором многие аспекты их реальности не распознаются. Он работал с пациенткой, в психике которой жестокость играла важную роль, и предположил, что «хорошесть» пациентки была захвачена и извращена в сторону жестокости, чтобы придать ей силы и избежать катастрофы.

 

Сон (Sohn, 1985) подчеркивает то, каким образом нарциссические организации посредством проективной идентификации используют сложные и относительно стабильные отношения, в которых личность чувствует, что становится объектом, так что верит, сознательно или бессознательно что обладает всеми хорошими и другими качествами объекта. Объект такого типа, которым конкретно обладают, существует внутри пациента и является главным источником всемогущества — Сон называет его «идентификатом». Отношения между нуждающимися зависимыми частями самости и всемогущественной нарциссической частью опять же рассматриваются как перверсивные. Сон удачно иллюстрирует их, обращаясь к образу Крысолова:

 

«Процесс напоминает историю с Крысоловом: зависимые части личности постоянно уводятся в небытие, оставляя личность, как того хромого мальчика, который в сказке выжил. Одновременно такая же деформация направлена против психологической помощи». (Sohn, 1985, р. 205).

 

Розенфельд признает, что подобные нарциссические состояния в значительной степени ответственны за состояния тупика в анализе, которые он изучал в своих позднейших работах. В последней книге Розенфельда (Rosenfeld, 1987) ряд его воззрений претерпел изменения: больше внимания стало уделяться травме и особенно тому, как ранняя травматическая ситуация воспроизводится в анализе действиями психолога. На мой взгляд, Розенфельд, пожалуй, зашел слишком далеко в этом направлении (Steiner, 1989b), но его описание деструктивного нарциссизма служит основой для моего определения понятия патологических организаций личности. Я перечисляю, вслед за другими авторами, те элементы, которые придают этой структуре высокую степень организованности. Патологические организации можно рассматривать как сложные структуры, предназначенные для совладания с проблемой внутренней деструктивности, и изучение Розенфельдом деструктивного нарциссизма значительно продвинуло исследование этого вопроса.

 

Патологические организации личности

 

Наверное, было бы проще рассматривать всю литературу по патологическим организациям личности под рубрикой «нарциссические организации», но ряд авторов подчеркивали организованность защитных процессов, описывая по существу сходные психические структуры. Эти авторы стремились избегать термина «нарциссизм» и предпочитали делать акцент на организованности защит, говоря о «защитных» или «патологических» организациях. В то же время они понимали, что такие сложные структуры зависят от патологического расщепления и проективной идентификации, что предполагает использование объектных отношений нарциссического типа.

 

Спиллиус (Spillius, 1988a) переиздает несколько важных работ на эту тему и сопровождает их четким и глубоким комментарием. Я подробнее остановлюсь на нескольких из этих работ, чтобы показать, как они повлияли на мои собственные идеи.

 

Ривьер (Riviere, 1936) была, вероятно, первым автором, который изучал нарциссические объектные отношения и рассмотрел в них высокоорганизованную структуру, порожденную определенным образом связанными объектами и защитными механизмами. В своем раннем исследовании трудноизлечимых пациентов она занималась преимущественно маниакальными защитами, которые считала результатом нарциссических объектных отношений, подобных тем, что описывал Абрахам (Abraham, 1919). По большей части ее статья посвящена тому, как маниакальные защиты ограждают пациента от отчаяния и душевной боли депрессивной позиции; при этом она особо отмечает организованный характер защит:

 

«Наблюдения привели меня к заключению, что при ярко выраженном нарциссическом сопротивлении, приводящем к специфическому недостатку понимания и отсутствию терапевтических результатов, это сопротивление по сути является частью высокоорганизованных систем защиты против более или менее бессознательного депрессивного состояния пациента и функционирует как маска и личина для сокрытия последнего» (Riviere, 1936, р. 138).

 

Здесь Ривьер делает акцент на защите от депрессивных тревог, которая подтверждает прочную связь между манией и депрессией. Ниже я покажу, что патологические организации личности также ограждают пациента от тревог параноидно-шизоидной позиции и действительно могут развиваться прежде всего для того, чтобы справиться с этими более примитивными состояниями. Это ясно видно в случаях, изложенных Сигал (Segal, 1972) и О’Шонесси (O’Shaughnessy, 1981).

 

Сигал (Segal, 1972) описала патологическую организацию личности, основанную на всемогуществе. Ее пациент не был откровенно психотичным, благодаря, вероятно, обсессивным элементам, составляющим часть его организации, но система бреда, служившая безумным прибежищем, была чрезвычайно психотичной и функционировала как защита от повторения катастрофической ситуации. Хотя у пациента Сигал, несомненно, были отмечены сильные психические нарушения, многие из описываемых ею особенностей организации наблюдаются и у менее больных пациентов.

 

Этот пациент страдал от тяжелых навязчивых ритуалов и был озабочен своей миссией, а именно обращением людей в христианство, которую он должен был выполнять в высшей степени эффективно. С этой целью он предпринимал ряд действий, называемых им «операциями», которые поддерживали его представление о том, что он гениальный стратег. Операции эти были разнообразными и многочисленными, но все они были направлены против анализа, поскольку аналитик рассматривался как человек, находящийся на стороне реальности, и потому — как угроза «операциям» пациента. Все это можно считать попытками перехода к существованию «в матке» или иногда «в заднице», где у пациента были захватывающие отношения с «магическим отцовским пенисом». Выход из этой ситуации был чреват катастрофой, и Сигал связывает ее с опытом катастрофы в младенчестве, когда вскоре за резким отлучением от груди последовала смерть отца пациента, затем депрессия, а далее — отсутствие матери. Сигал полагает, что эти события вызвали у пациента смертоносные и каннибалистические фантазии и веру в то, что он убил своих родителей, а потому контакт с какими бы то ни было человеческими чувствами любви или зависимости был связан у него с ожиданием катастрофического конца.

 

В переносе этого пациента господствовали перверсивные аспекты, в частности крайний садизм, обладавший многими элементами описанной Розенфельдом (Rosenfeld, 1971a) нарциссической банды. Например, он говорил своему психологу «Гитлер знал, как обращаться с вами, люди» таким голосом, что ее мгновенно охватывала ненависть. Кроме того, его жестокость ассоциировалась с фантазийными отношениями с мощными, безжалостными фигурами, с которыми он хотел бы идентифицироваться. Например, десантник, хваставшийся тем, что ради развлечения расстреливал мирных граждан на Кипре из пулемета, стал для пациента объектом восторженного обожания и вожделения. Именно с такого типа партнером он предавался гомосексуальным и мазохистским практикам.

 

Сигал со своим пациентом узнали его инфантильную самость, которая называлась «малыш Джорджи», однако всякий связанный с нею опыт позитивного переноса подвергался жестокому нападению. Так, пациент убивал травмированных мелких животных, чтобы они не мучились, и это рассматривалось как нападение на инфантильную часть самости. Анализ стал борьбой за спасение этой инфантильной самости от бредовой всемогущей организации. Осознание зависимости приводило к страху катастрофического отлучения, и, когда интерпретация действительно обеспечивала понимание, она вызывала ужасающее ощущение пустоты.

 

Всемогущая активность пациента по большей части основывалась на необходимости восстановить утраченные объекты и утраченные функции Эго таким образом, который напоминает изложенный Фрейдом случай Шребера (Freud, 1911a). Сигал использует термин «реституция», а не «репарация», поскольку здесь преобладают деструктивные элементы, и вся система была атакой на реальность. Поэтому данная система гораздо больше сосредоточена на параноидно-шизоидной позиции, и элементы любви к объекту и заботы о нем, преобладающие в депрессивной репарации, здесь играют очень малую роль, хотя и не отсутствуют полностью.

 

Наконец, Сигал указывает на одну черту, характерную для большинства, если не для всех патологических организаций личности, когда она демонстрирует, что организация, созданная, чтобы избежать катастрофы, сама становится хронической катастрофой.

 

«Именно существование этой системы мешало ему установить контакт с доступными для него аспектами его матери и возобновить какой-то реальный контакт с ней после ее возвращения. Малыш Джорджи и его потенциал к росту были заблокированы не „катастрофой“, а бредовой системой, сформированной для предупреждения рецидива катастрофы» (Segal, 1972, р. 400).

 

О’Шонесси (O’Shaughnessy, 1981), обсуждая менее психотичного, но также временами сильно застревавшего пациента, дает подробное описание защитной организации, функция которой — ограждать его от контакта и тем самым от тревоги. Она подчеркивает, что пациенты могут стремиться к психологической помощи, поскольку они желают избежать контакта с самими собой и их объектами. Они используют помощь психолога для того, чтобы вновь установить защитную организацию, которая как таковая служит прибежищем, спасающим от внутренних и внешних объектов, причиняющих пациентам почти невыносимую тревогу.

 

Пациент О’Шонесси прошел в своем анализе через четыре фазы. В первой фазе его защитная организация развалилась и не смогла обеспечить желаемое ограждение, породив отчаянную ситуацию, которая вела к смятению и переполняющим его тревогам. Он ощущал угрозу, и жаждал неподвижности и неизменности, и чувствовал необходимость вновь обрести свою защитную организацию.

 

В ходе второго периода организация была вновь восстановлена в анализе, что вело к облегчению ценой ограничения объектных отношений. Подобно Ривьер (Riviere, 1936), О’Шонесси делает акцент на способе достижения облегчения путем совместного использования различных защит, всемогущего контроля и запрета, различных форм расщепления и проективной идентификации, чтобы организовать внутренние отношения между частями самости пациента и между ним и его объектами.

 

На третьей фазе О’Шонесси наблюдала эксплуатацию защитной организации для удовлетворения жестокости и нарциссизма, что заканчивалось состояниями, похожими на те, которые описывали Сигал (Segal, 1972) и Розенфельд (Rosenfeld, 1971a).

 

И наконец, на восьмом году психоанализа стали нарастать признаки более живого, менее скованного контакта и появление нескольких вызывающих доверие объектов позволило пациенту продвинуться в своем развитии.

 

О’Шонесси приходит к выводам, имеющим фундаментальное значение для понимания патологических организаций личности. Во-первых, она показывает, как у ее пациента подобная организация служит созданию прибежища, приводящего к вожделенному состоянию относительного спокойствия. Когда оно разваливается, начинают преобладать смятение и тревога; когда же оно устанавливается вновь, то, как показывает О’Шонесси, оно используется для сохранения перверсивных отношений с аналитиком. Подобно Ривьер и Сигал, она подчеркивает высокоорганизованный характер защитной системы и окрашенную отчаянием тревогу, угрожающую человеку в случае развала этой организации.

 

Она поднимает вопрос о том, действительно ли такая организация помогает пациенту развиваться, предоставляя вожделенное укрытие от тревоги и контакта, и предполагает, что, возможно, в обеспечиваемых анализом условиях она способна это делать. Самый значительный вывод следует из данного О’Шонесси описания судьбы организации, когда развитие действительно происходит. В этом случае организация не демонтируется, но в личности возникает расщепление и, несмотря на существование патологических организаций личности, укрепляется часть пациента, способная находиться в контакте с объектом и реальностью. Всемогущая часть пациента все так же находится в проективной идентификации с мощными деструктивными объектами, она препятствует реалистическим попыткам развиваться и презирает их. О’Шонесси считает, что существование расщепления такого типа — типичное следствие защитной организации. Ее пациент, ощущая преследование или чрезмерную вину, был склонен резко утрачивать интерес к своему объекту и становиться всемогущественным и перверсивным, но такие изменения стали преходящими, и он уже не находился всецело во власти организации.

 

В более поздней статье О’Шонесси (O’Shaughnessy, 1981) использует термин «анклав» для описания чего-то очень похожего на психическое убежище. Ее особенно интересует то, как пациент втягивает аналитика в ограниченные частично-объектные отношения, стесненные и слишком близкие. Такие взаимоотношения могут рассматриваться как гармоничные и идеализироваться, чего психологу трудно избежать. О’Шонесси противопоставляет эти «анклавы» тому, что она называет «уклонениями», а именно более или менее успешным попыткам пациента вынудить психолога отойти от областей сильной тревоги к деятельности, избегающей контакта с реальностью. Я полагаю, что анклавы и уклонения по сути очень похожи и оба являются разновидностями психического убежища и проявлениями патологической организации личности.

 

Ризенберг-Малкольм (Riesenberg-Malcolm, 1981) обсуждает особый тип психической организации, в которой преобладают перверсивные мазохистические элементы. Пациент обращается к самонаказанию, стремясь воспользоваться искуплением и страданием, чтобы избежать восприятия поврежденного состояния своих внутренних объектов и таким образом ускользнуть от вины. Это наказание назначается вместо репарации, т. е. восстановления внутренних объектов, подвергшихся нападению в фантазии; самонаказание оказывается дальнейшим нападением на объект, и в результате вина усиливается, а не ослабляется, что и приводит к тупику.

 

Тема мощной деструктивной части самости, тиранизирующей зависимую нуждающуюся часть самости и мешающей ей получить доступ к хорошим объектам, занимает центральные позиции в большинстве работ на эту тему. Перверсивный характер таких отношений между элементами в самости упоминается всеми психологами, пишущими на эту тему, и ему уделяет основное свое внимание Ризенберг-Малкольм. Наиболее подробно эти перверсивные отношения исследовала Джозеф (Joseph, 1982,1983), показав, как страдание пациента может использоваться для триумфа над той его частью, что способна к развитию и к установлению отношений с жизнью и с хорошими объектами, которые ее репрезентируют. То, каким образом патологическая организация личности может служить прибежищем, хорошо иллюстрирует сон пациента А., описанный в работе Джозеф под названием «Зависимость от близкой смерти».

 

«[Пациент] находится как бы в длинном гроте, практически пещере. Там темно и дымно и все выглядит так, как если бы он и другие люди были взяты в плен разбойниками. Ощущается спутанность сознания, словно все они пьяны. Пленники расположены вдоль стены, и он сидит рядом с молодым мужчиной. Это мужчина лет двадцати пяти, спокойный на вид, с бородкой. Вдруг он поворачивается к пациенту и хватает его за гениталии, как если бы он был гомосексуалистом, и замахивается ножом на пациента, которого охватывает ужас. Пациент знает, что при попытке сопротивления этот сосед ударит его ножом, и это будет очень больно» (Joseph, 1982, р. 129-130).

 

В патологических организациях личности перверсия играет центральную роль и, на мой взгляд, является одним из элементов, которые обеспечивают целостность организации. Мы будем обсуждать это далее в восьмой и девятой главах. Иногда, как у пациента О’Шонесси, предоставляемое патологическими организациями личности прибежище соблазняет ощущением мира и спокойствия, но иногда, как у пациента А. Джозеф, прибежище ужасает, но, тем не менее, пациент обращается к нему, словно испытывая от него зависимость. Отчасти это происходит вследствие притягательности мазохизма, обеспечивающего сексуальное удовлетворение от боли и подчиненного положения, но другим решающим фактором является то, что пациент таким образом избавляется от тяги к жизни и здравомыслию, проецируя их в аналитика.

 

Структура такой организации основана на расщеплениях в личности, приводящих к тому, что части самости сложным образом идентифицируются и вступают в альянсы с объектами. Так, Джозеф описывает, как над ее пациентом властвовала его агрессивная часть, которая не только пыталась контролировать и разрушать ее работу, но и была активно садистична по отношению к другим частям самости, которым можно было бы лучше помочь, не будь они мазохистически вовлечены в перверсию.

 

Рей (Rey, 1975, 1979) провел особое исследование, посвященное шизоидным состояниям и шизоидным способам существования, которые тесно связаны с патологическими организациями личности. Он использует слово «шизоидный» в традиции Фэйрберна (Fairbairn, 1949) и Гантрипа (Guntrip, 1968), делая акцент на душевных состояниях, в которых преобладает расщепление, а также указывая на особый тип пограничных пациентов, стремящихся находиться вне контакта с самими собой и своими объектами (Steiner, 1979).

 

Термин «пограничный» в работах Рея характеризует не только категорию пациентов, но и определенный аспект психической структуры этих пациентов, и расположение самости в этой структуре. Рей описывает, каким образом его пациенты ощущают себя находящимися ни целиком внутри, ни целиком вне своих объектов. Они существуют в пограничной области, соответствующей тому, что я называю психическим убежищем. В этой области они ограждены от тревоги, но имеют серьезные проблемы с идентичностью, так что не чувствуют себя ни полностью здравыми, ни совершенно безумными, ни целиком мужчинами, ни вполне женщинами, ни гомосексуалами, ни гетеросексуалами, ни детьми, ни взрослыми, ни маленькими, ни большими, ни любящими, ни ненавидящими, но существующими на границе между этими состояниями.

 

Рей подытоживает это так:

 

«Похоже, что эти люди представляют группу индивидуумов, достигших некоторой стабильной личностной организации, в которой они живут чрезвычайно ограниченной и анормальной эмоциональной жизнью, не являющейся ни невротическим, ни психотическим, а некоего рода рубежным состоянием» (Rey, 1979, р. 450).

 

Рей сделал важный вклад (Rey, 1975) в понимание психических убежищ, описав способ структуризации психического пространства. Он полагает, что младенец после рождения продолжает жить в пространстве, окруженном материнской заботой, которое, используя аналогию с сумкой кенгуру, он называет «сумчатым пространством», и полное психологическое рождение не происходит до тех пор, пока младенец не вычленит для себя личное пространство, обособленное от пространства материнского. Пограничный пациент зачастую чувствует себя преждевременно и жестоко вытолкнутым из этого материнского пространства и пытается вернуть себе право обитать там. Это может проявляться как требование доступа к кругу друзей аналитика, его дому или его постели, но в силу чрезвычайной конкретности мышления, которое вынуждены использовать такие пациенты, их базовой фантазией может быть жизнь в полости тела аналитика. Им кажется, что доступ к этим пространствам зависит от доброй воли аналитика, и они могут тщательно избегать всякого поведения, которое вызвало бы у них страх, что они более не допускаются на эту привилегированную позицию. Тогда отдельность переживается как ужасное изгнание, поскольку это внутреннее пространство идеализируется как прекрасное место, о котором можно только мечтать, где аналитик занимается чем-то волнующим, а изгнание ощущается как преждевременная ссылка на холод, голод и смерть. Эти соображения, безусловно, имеют непосредственное отношение к происхождению психических убежищ и их отношению, на примитивном уровне к фантазиям о материнском теле.

 

В противном случае, когда такие пациенты чувствуют, что соблазном, обманом или хитростью вовлекли психолога в сговор со своим требованием жить в том, что ощущается его пространством, они начинают бояться близости. Они чувствуют, что их психика захвачена, что они начинают сходить с ума, что они утратили свою свободу, что их потребность сделала их узниками какого-то сумасшедшего психанализа, так что ощущают себя в ловушке, неспособными на побег. Рей описывает эту ситуацию и называет ее «клаустро-агорафоби-ческой» дилеммой (Rey, 1975; Steiner, 1979). Таким образом, он признает, что прибежище может казаться безопасным местом, когда пациент находится вне его, и в то же самое время становится местом преследования, где попавший туда пациент чувствует себя в ловушке. Иногда вследствие клаустро-агора-фобической дилеммы пациент чувствует, что не может найти место, где действительно ощущал бы себя в безопасности. У некоторых пациентов эта дилемма наблюдается как быстрые колебания между клаустрофобическим и агорафобическим существованием. В ловушке психического убежища они чувствуют клаустрофобию, но, как только они ухитряются сбежать, снова паникуют и возвращаются на предыдущую позицию.

 

 

Новости
29.08.2020 Спотыкаясь о переносподробнее
31.03.2020 Консультации онлайн вынужденная форма работы психоаналитикаподробнее
23.06.2018 Об отношениях и их особенностях. часть 2подробнее
29.03.2017 Об отношениях и их особенностях. С психоаналитиком о важном.подробнее
12.03.2017 О суицидальных представлениях подростковподробнее
06.03.2017 О депрессии и печали с психоаналитиком.подробнее
26.02.2017 С психоаналитиком о зависимостях и аддиктивном поведенииподробнее
17.03.2016 СОН И СНОВИДЕНИЯ. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЕ ТОЛКОВАНИЕподробнее
27.10.2015 Сложности подросткового возрастаподробнее
24.12.2014 Наши отношения с другими людьми. Как мы строим свои отношения и почему именно так.подробнее
13.12.2014 Мне приснился сон.... Хочу понять свое сновидение?подробнее
Все новости
  ГлавнаяО психоанализеУслугиКонтакты

© 2010, ООО «Психоаналитик, психолог
Носова Любовь Иосифовна
».
Все права защищены.