Рассмотрение внутрипсихической структуры с точки зрения объектных отношений

Фейрнберн Рональд

 

ПСИХОЛОГИЯ ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙ КАК ОБОСНОВАНИЕ ИНТЕРНАЛИЗАЦИИ ОБЪЕКТОВ
В одной из своих предыдущих работ (1941) я попытался сформулировать новую версию теории либидо и обрисовать главные особенности систематической психопатологии, основывающейся на этой новой теоретической формулировке. 
 
Основная концепция, которую я тогда выдвинул, и которой я до сих пор придерживаюсь, состоит в том, что либидо изначально стремится к объекту (а не к удовольствию, как это предполагает классическая теория), и что исходную точку всех психопатологических состояний нужно искать в нарушениях объектных отношений развивающегося Эго. Мне представляется, что эта концепция не только больше согласуется с психологическими фактами и клиническими данными, чем та, что заключена в первоначальной теории либидо Фрейда, но также представляет собой логический результат современного состояния психоаналитической мысли и необходимый шаг в дальнейшем развитии психоаналитической теории. В частности, мне кажется, что она представляет собой неизбежное следствие концепции интернализованных объектов, научное начало которой может быть прослежено к теории Супер-Эго Фрейда (внутрипсихической структуре, которую он, конечно, понимал как возникающую в процессе интернализации объектов), а ее плодотворному развитию мы обязаны Мелани Кляйн. 
 
Независимо от соображений, высказанных мною в предыдущей работе, и различных иных соображений, на которые можно было бы сослаться, можно утверждать, что психологическая интроекция объектов и, в особенности, сохранение интроецированных объектов во внутренней реальности - это процессы, сами по себе подразумевающие, что либидо в основном стремится к объекту; поскольку одно только присутствие оральных импульсов совершенно не объясняет той явной преданности объектам, которую косвенно выражают эти феномены. Соответствующий смысл проистекает и из самой возможности того, что эдипова ситуация увековечивается в бессознательном, поскольку неустанная преданность объекту составляет сущность этой ситуации. Несмотря на то, что развитие концепции интернализованных объектов не произвело каких-либо существенных изменений в теории либидо, нет ни малейшего повода полагать, что они несовместимы друг с другом. Сам же Фрейд никогда не считал нужным как-либо систематически переформулировать свою первоначальную теорию либидо, даже после того, как ввел теорию Супер-Эго. В то же время в его работах содержатся бесчисленные отрывки, из которых само собой разумеется, что особенностью либидо является стремление к объекту. Можно даже найти места, в которых эта имплицитная точка зрения выражается открыто - например, когда он недвусмысленно заявляет (1929): "Любовь стремится к объектам". Это утверждение появляется в параграфе, в котором, обращаясь к своей первоначальной теории инстинктов, он пишет следующее: "Таким образом, сначала возникло различие между инстинктами Эго (ego instincts) и объектными инстинктами (object instincts). Для обозначения энергии объектных инстинктов и единственно для них я ввел термин либидо; затем сформировалась антитеза между инстинктами Эго и либидинальными инстинктами, направленными на объекты". Как Фрейд указывает далее, различие между этими двумя группами инстинктов было предано забвению, когда он "ввел понятие нарциссизма, то есть, представление о том, что либидо катектирует само Эго"; но, в свете процитированного отрывка, утверждение о том, что либидо изначально стремится к объекту, не было бы очень революционным шагом, особенно если, как я уже предположил в своей предыдущей статье, мы понимаем нарциссизм как состояние, в котором Эго идентифицируется с объектами. 
 
Тем не менее, все увеличивающаяся сосредоточенность психоаналитических исследований на объектных отношениях оставила без изменений первоначальную теорию о том, что либидо стремится, прежде всего, к удовольствию, и связанную с ней идею, что "течение психических процессов автоматически регулируется "принципом удовольствия" (Freud, 1920; 1). Живучесть этой точки зрения породила различные проблемы, которые в противном случае решались бы более просто. Среди них бросается в глаза проблема, которую Фрейд собственно попытался разрешить в работе "По ту сторону принципа удовольствия" (1920), а именно: как получается, что невротики так усердно цепляются за болезненные переживания? То, что этот феномен было трудно объяснить с точки зрения принципа удовольствия, заставило Фрейда прибегнуть к концепции "навязчивого повторения". Однако если рассматривать либидо как изначально стремящееся к объекту, то нет нужды обращаться к этой уловке; и в недавней статье (1943) я попытался показать, как тенденция цепляться за болезненный опыт может быть объяснена через отношения с плохими объектами. В той же самой статье я попытался показать, как можно обойти трудности, связанные с понятием первичных "инстинктов смерти" (в противоположность понятию первичных агрессивных инстинктов), если принимать во внимание все следствия либидинальных отношений с плохими объектами. 
 
ПСИХОЛОГИЯ ИМПУЛЬСОВ И ЕЕ ОГРАНИЧЕНИЯ
В действительности, взгляд с точки зрения объектных отношений, в данный момент принятый мною, является результатом навязанной мне обстоятельствами попытки лучше понять проблемы, которые обнаруживаются у пациентов, проявляющих определенные шизоидные тенденции, то есть у категории индивидуумов, для которых объектные отношения представляют особую трудность; и здесь, в скобках, я осмеливаюсь выразить мнение, что психоаналитическое исследование на поздних фазах своего развития пострадало от слишком сильной сосредоточенности проблемами меланхолии. Однако еще до того, как я пришел к вышеуказанной точке зрения, меня очень поражала ограниченность "психологии импульсов" вообще, и я был несколько скептически настроен в отношении объяснительной ценности всех теорий инстинкта, в которых инстинкты рассматриваются как существующие per se (непосредственно). Ограничения психологии импульсов становятся очевидными в ходе терапевтической практики; ибо, раскрыть, посредством кропотливого анализа, пациенту природу его "импульсов" - это одно, а дать ему знание, что делать с этими "импульсами" - совсем другое. Что индивидуум будет делать со своими "импульсами", совершенно очевидно является проблемой объектных отношений. Это в равной степени проблема его собственной личности; но (оставляя в стороне конституциональные факторы) проблемы личности сами тесно связаны с объектными отношениями. Эти проблемы связаны с отношением Эго к своим интернализованным объектам - или, как я предпочитаю говорить, по причинам, которые вскоре станут ясны - отношением различных частей Эго к интернализованным объектам и друг к другу как к объектам. Одним словом, "импульсы" не могут рассматриваться в отрыве от внутрипсихических структур, которые они питают энергией, и объектных отношений, которые структуры с помощью импульсов устанавливают; и, равным образом, "инстинкты" не могут быть с пользой рассмотрены как нечто большее, чем формы энергии, которые составляют движущую силу таких внутрипсихических структур. 
 
С практической психотерапевтической точки зрения анализ импульсов, рассматриваемых отдельно от структур, оказывается крайне бесплодной процедурой, и особенно таковой в случае пациентов с отчетливыми шизоидными тенденциями. В таких случаях посредством интерпретаций, в большей или меньшей степени ограничивающихся понятиями теории импульсов, иногда очень легко бывает высвободить поток ассоциаций (например, в форме орально-садистских фантазий), которые являются весьма впечатляющими в качестве манифестаций бессознательного, но вместе с тем могут сохраняться неограниченное количество времени без какого-либо реального продвижения в направлении интеграции и без какого-либо значимого терапевтического прогресса. 
 
Этот феномен, вероятно, объясняется тем, что Эго (или, как я предпочитаю говорить, центральное Эго) не участвует в описываемых фантазиях иначе как регистрирующий посредник. Когда складывается такая ситуация, в которой центральное Эго, так сказать, сидит в бельэтаже и описывает драмы, разыгрываемые на подмостках внутренней реальности, не принимая в них какого-либо действенного участия. В то же время оно получает существенное нарциссическое удовлетворение, от того что является регистратором удивительных событий и идентифицирует себя с аналитиком как наблюдателем, в то же время утверждая свое превосходство над аналитиком как всего лишь наблюдателем, по той простой причине, что само оно не просто наблюдает, но также и поставляет материал для наблюдения. На самом деле, эта процедура являет собой шедевр защитной техники, к которой могу прибегнуть шизоидные индивидуумы; данная техника становится для них почти непреодолимым соблазном, когда интерпретации аналитика слишком ограничиваются призмой "импульсов". Такая техника является самым лучшим средством, позволяющим пациенту обходить центральную терапевтическую проблему, а именно: каким образом разряжать эти динамические заряды, известные как "импульсы", с учетом реальности. Эта проблема очевидным образом является проблемой объектных отношений внутри общественного устройства (within the social order). 
 
Моя точка зрения касательно неадекватности психологии импульсов может быть проиллюстрирована ссылкой на один из случаев, который способствовал развитию моих нынешних представлений. Это была незамужняя женщина, в клинической картине которой преобладали отчетливые фобические и истерические симптомы, генерализованная тревога, но, вместе с тем, также присутствовали шизоидные черты. Сила вытеснения была соразмерна высокой степени неразряженного либидинального напряжения. Когда это либидинальное напряжение возрастало во время сессии, она нередко жаловалась, что ее тошнит. Это чувство тошноты, несомненно, представляло собой феномен переноса, основывающийся на отношении к интернализованным объектам матери и материнской груди, которое также было опосредовано интернализованными объектами отца и отцовского пениса; это было легко интерпретировать с точки зрения оральных импульсов, поскольку ассоциации с самого начала характеризовались большим количеством орального материала. Тем не менее, главный смысл ее тошноты, похоже, заключался не столько в оральном характере реагирования, сколько в том, какое влияние эта реакция оказывала на ее объектные отношения (1) посредством либидинальной фиксации на материнской груди и (2) посредством отвергающей позиции по отношению к объекту ее либидинальной потребности. Конечно, верно то, что оральный характер ее реакции был связан с жестким вытеснением генитальной сексуальности; и она, вероятно, была права, когда, более чем однажды, отважилась высказать мнение, что Она вероятно оказалась бы фригидной в половом акте, хотя справедливость этого предположения никогда не проверялась. В то же время, ее трудности с достижением генитальной позиции становились более понятны не с точки зрения какой бы то ни было фиксации на оральной стадии, но скорее, с точки зрения отвержения отцовского пениса, которое основывалось отчасти на идентификации этого объекта с плохой грудью, отчасти на преимущественной фиксации на груди, и отчасти на эмоциональной "плохости" ее отца как целого объекта. Еще одним фактором, склонявшим чашу весов не в пользу генитальной позиции, было тот факт, что оральная позиция подразумевает меньшую степень приверженности объекту и получение большей власти над ним. Данная пациентка нередко говорила во время сессии: "Я хочу пойти в туалет". В первый раз это заявление носило вполне буквальный характер; но позже в ходе анализа оно все больше означало, что она испытывает желание выразить либидинальные чувства, приведенные в движение ситуацией переноса. Здесь, опять таки, главный смысл явления заключался не в природе "импульса", рассматриваемого с точки зрения фаз (на этот раз уринальной и анальной). Он заключался, скорее, в качестве затронутых объектных отношений. "Пойти в туалет", как и "почувствовать тошноту", несомненно, означало отвержение либидинального объекта, рассматриваемого как содержимое. Тем не менее, по сравнению с "тошнотой", это означало меньшую степень отвержения; потому что, хотя в обоих случаях присутствовала катартическая разрядка либидинального напряжения, высвобождение содержимого, репрезентируемое "походом в туалет", будучи высвобождением ассимилированных содержаний, указывало на большее желание выразить либидинальные чувства перед внешним объектом, хотя это и не было прямой разрядкой чувств по отношению к объекту, характеризующей генитальную позицию. 
 
Научная валидность психологической теории, конечно, не может оцениваться исключительно с точки зрения психотерапевтического успеха или неудачи; потому что о научном значении терапевтических результатов можно судить только в том случае, когда точно известно, как эти результаты были получены. Психологию импульсов нельзя рассматривать как некое исключение из этого общего правила; но важно то, что когда речь идет о психоанализе, обычно признается, что терапевтические результаты тесно связаны с феноменом переноса, то есть, с установлением пациентом особого рода объектных отношений с аналитиком. С другой стороны, общепринятым моментом психоаналитической техники является исключительное стремление аналитика держаться в тени. Как мы знаем, у аналитика есть для этого очень веские причины; но это неизбежно делает объектные отношения между пациентом и аналитиком в какой-то степени односторонними с точки зрения пациента и таким образом способствует сопротивлению. Некоторая односторонность отношений между пациентом и аналитиком, конечно, присуща аналитической ситуации; но когда позиция держащегося в тени аналитика сочетается со способом интерпретации, основывающемся на психологии импульсов, способность пациента к установлению удовлетворительных объектных отношений подвергается значительной перегрузке (способность, которая уже должна рассматриваться как находящаяся под угрозой, просто в силу того, что пациент вообще стал пациентом). В то же время, пациент испытывает большой соблазн выбрать, среди других защит, ту, о которой уже было сказано, а именно техники описания сцен, разыгрываемых на подмостках внутренней реальности, без какого-либо существенного участия со стороны центрального Эго в этих сценах или в фактических объектных отношениях с аналитиком. Один из моих пациентов, непревзойденный мастер по части этой техники, сказал мне однажды, после того как дал исчерпывающее интеллектуальное описание того состояния импульсного напряжения, в котором он пребывал: "Ну, и что вы собираетесь с этим делать?". В качестве ответа, я объяснил ему, что на самом деле вопрос состоит в том, что он сам собирается с этим делать. Этот ответ привел его в сильное замешательство, как на самом деле и должно было быть. Пациент смутился потому, что этот вопрос внезапно столкнул его лицом к лицу с действительной проблемой его анализа и его жизни. Каким образом индивидуум собирается избавляться от импульсного напряжения - конечно, проблема объектных отношений: но это в равной степени и проблема личности, поскольку объектные отношения обязательно включают как объект, так и субъект. Таким образом, теория объектных отношений приводит нас к тому, что, если импульсы не могут рассматриваться в отрыве от объектов, внутренних ли, внешних ли, то равным образом невозможно рассматривать их в отрыве от структур Эго. Рассматривать импульсы отдельно от структур Эго - даже еще более невозможно, поскольку лишь структуры Эго могут стремиться к отношениям с объектами. 1) И вот мы опять приходим к уже сделанному заключению о том, что "импульсы" - это всего лишь динамические аспекты внутрипсихических структур, и они не могут существовать в отсутствие таких структур, какими бы незрелыми не были эти структуры. В конечном счете, "импульсы" следует рассматривать просто как силы, создающие те формы активности, из которых состоит жизнь структур Эго. 
 
 
 
СТРУКТУРНАЯ ПСИХОЛОГИЯ И ВЫТЕСНЕНИЕ СТРУКТУР
Теперь, когда мы достигли данной точки зрения, мы, определенно, должны пересмотреть заново нашу теорию психического аппарата. В частности, возникает вопрос, насколько неизменным можно оставить фрейдовское описание психической структуры в понятиях Ид, Эго и Супер-Эго. Когда мы задаемся этим вопросом, возникающие сомнения, в первую очередь, конечно, касаются статуса Ид; потому что, если считать, что никакие "импульсы" не могут существовать в отсутствие структуры Эго, теряется всякое психологическое различие между Эго и Ид. Концепция Фрейда о происхождении Эго как структуры, развивающейся на поверхности психики с целью регуляции импульсов Ид в отношении реальности, таким образом, уступит место пониманию Эго как источника напряжения, связанного с импульсами. Это включение Ид в Эго, конечно, никак существенно не затронет концепцию Фрейда о функции, выполняемой "Эго" в регуляции разрядки импульсного напряжения с учетом условий внешней реальности. Однако такое включение будет подразумевать, что "импульсы" ориентированы на реальность, и поэтому с самого начала в некоторой степени определяются принципом реальности. Таким образом, например, самое раннее оральное поведение ребенка будет рассматриваться как ab initio (изначально) ориентированное на грудь. В соответствии с этой точкой зрения, принцип удовольствия более не будет рассматриваться как первичный принцип поведения, а станет второстепенным принципом поведения, связанным с ослаблением объектных отношений и вступающим в силу настолько, насколько перестает действовать принцип реальности, ввиду ли незрелости структуры Эго или сбоя в ее развитии. Тогда на смену вопроса о том, насколько принцип реальности вытеснил принцип удовольствия, придет вопрос о степени, в которой изначально незрелый принцип реальности продвинулся вперед в сторону зрелости; и вопросы, касающиеся способности Эго регулировать импульсы Ид с учетом реальности, уступят место вопросам о степени, в которой структура Эго, внутри которой возникает импульсное напряжение, организована в соответствии с принципом реальности, или, ввиду отсутствия такового, обратилась к принципу удовольствия как способу организации. 
 
Тогда, если "импульс" рассматривается как неразрывно и изначально связанный со структурой Эго, что происходит с фрейдовской концепцией вытеснения как функции, выполняемой Эго для совладания с импульсами, берущими начало в Ид? В другой своей работе (1943) я уже рассматривал значение моей теории объектных отношений для концепции вытеснения. Там я выдвинул точку зрения, что вытеснение используется прежде всего не против импульсов, оказавшихся болезненными или "плохими" (как в окончательной точке зрения Фрейда) или даже против болезненных воспоминаний (как Фрейд полагал ранее), но против интернализованных объектов, к которым индивидуум относится как к плохим. У меня до сих пор есть основания считать эту точку зрения верной; но в некоторых иных отношениях мои взгляды на вытеснение изменились. В частности, я считаю теперь, что вытеснение используется не только против интернализованных объектов (которые в этой связи должны рассматриваться как внутрипсихические структуры, хотя и не являющиеся структурами Эго), но также против частей Эго, которые стремятся к отношениям с этими внутренними объектами. Здесь читатель может высказать критическое замечание, что, поскольку вытеснение является функцией Эго, возникает парадокс Эго, вытесняющего самого себя. Как, можете вы спросить, можно представить себе Эго, вытесняющее Эго? Ответ на этот вопрос таков, что хотя и немыслимо, чтобы Эго как целое вытесняло бы само себя, нет ничего невероятного в том, чтобы одна динамически заряженная часть "Эго" вытесняла бы другую динамически заряженную часть "Эго". Это суждение, конечно, совершенно отлично от того, что одна совокупность импульсов вытесняет другую совокупность импульсов - концепция, которая была жестко отклонена Фрейдом, когда он занимался формулированием теории психического аппарата. Чтобы объяснить феномен вытеснения, Фрейду пришлось постулировать существование структуры, способной провоцировать вытеснение - а именно, Супер-Эго. Постулирование существования вытесняемых структур, таким образом - всего лишь еще один шаг в том же направлении. Помимо всяческих теоретических причин, таких, как те, о которых уже было сказано, есть очень веские клинические причины для такого предположения. Среди них бросается в глаза то, что либидинальные "импульсы" с трудом поддаются сублимации. Присущее самим импульсам упорство не является достаточным объяснением этой трудности, особенно если мы решили рассматривать "импульсы" всего лишь как форму энергии, находящейся в распоряжении структуры Эго. Напротив, эту трудность можно удовлетворительно объяснить, только предположив, что вытесненные "импульсы" неотделимы от структуры Эго с определенным паттерном. Правильность этого предположения подтверждается феноменом множественной личности, где связь между вытесняемыми "импульсами" и отведенной на второй план структурой Эго не подвергается сомнению; но такая связь может также быть обнаружена в менее обширных формах диссоциации, которые столь характерны для истерических индивидуумов. Для того, чтобы объяснить феномен вытеснения, мы, таким образом, должны предположить определенную множественность Эго. На самом деле, это не должно представлять особой трудности для любого, знакомого с проблемами, которые являют собой шизоидные пациенты. Но здесь, как это часто бывает, нам приходится вспомнить об ограничениях, которые накладывает на психоаналитическую теорию в некоторых ее более поздних формах поглощенность феноменами меланхолии. 
 
ШИЗОИДНАЯ ПОЗИЦИЯ
От любого читателя "Эго и Ид" (1923), работы, в которой содержится классическое изложение теории, едва ли укроется то, что теория психической структуры, созданная Фрейдом, сама по себе в немалой степени основывается на рассмотрении феноменов меланхолии; и, соответственно этому, именно в его работе под названием "Печаль и меланхолия" (1917) мы обнаруживаем конечное звено в цепи размышлений, завершившихся изложением обсуждаемой здесь теории. Соответственно, наиважнейшее место уделяется "депрессивной позиции" и во взглядах Мелани Кляйн и ее коллег. Здесь я должен признаться, что придание центрального положения депрессивной позиции плохо согласуется с моим собственным опытом. Было бы бесполезно, конечно, отрицать важность депрессивной позиции у индивидуумов, страдающих истинной депрессией или, уж если на то пошло, у индивидуумов депрессивного типа. Однако, как показывает мой опыт, такие индивидуумы не составляют сколько-нибудь значительной части клиентуры психоаналитика, хотя, конечно, они достаточно часто встречаются в повседневной психиатрической практике. Что касается обычных пациентов, страдающих тревожными состояниями, психоневротическими симптомами и характерологическими расстройствами, у подавляющего большинства из тех, кто начинает и настойчиво продолжает аналитическое лечение, центральной позицией мне представляется скорее шизоидная, чем депрессивная; и мне не часто встречаются психоаналитические пациенты, демонстрирующие реакцию, которую я расценил бы как неоспоримо депрессивную (то есть меланхолическую). И наоборот, я нахожу шизоидные реакции весьма широко распространенными. 
 
Здесь мне представляется необходимым упомянуть уже проведенное мною различие (1941) между характерный меланхолическим аффектом "депрессии" и "ощущением тщетности", которое я рассматриваю как характерологически шизоидный аффект. Правда, с точки зрения наблюдателя, существует достаточное поверхностное сходство между этими двумя аффектами, что во многих случаях мешает провести такое различие, особенно поскольку шизоидный индивидуум так часто описывает себя как "депрессивного"; и в результате привычный термин "депрессивный" на практике часто применяется к пациентам, которых на самом деле следовало бы охарактеризовать как страдающих от ощущения тщетности. Таким образом легко возникает путаница в классификации, и, как результат, ряд пациентов с психоневротическими симптомами рассматриваются как принадлежащие к депрессивному типу, тогда как на самом деле они относятся к шизоидному типу. Однако, помимо этого, существует еще один источник путаницы: в случаях "психоневротических" пациентов базовая шизоидная позиция обычно остается незамеченной благодаря силе психоневротических защит, придающих психоневротическим (например, истерическим) симптомам особую отчетливость на фоне общей клинической картины. И все же, когда мы рассматриваем случаи, приведенные Жане для иллюстрации материала, на основе которого он сформулировал концепцию истерии как клинической сущности, трудно не прийти к заключению, что многие из описываемых индивидуумов проявляли в высшей степени шизоидные черты; и можно даже предположить, что у значительной части этих пациентов, появись они в современной психиатрической клинике, была бы диагностирована явная шизофрения. Здесь можно добавить, что мое собственное изучение пациентов с истерическими симптомами не оставляет у меня сомнений в том, что диссоциативные феномены "истерии" включают в себя расщепление Эго, в основе своей идентичное тому, которое придает термину "шизоидный" его этимологический смысл. 
 
"НАЗАД К ИСТЕРИИ"
Здесь представляется уместным вспомнить о том, что ранние исследования Фрейда в сфере психопатологии касались почти исключительно истерических (а не меланхолических) феноменов, и что именно на этих явлениях поначалу базировались ранняя психоаналитическая теория и практика. Было бы пустой тратой времени размышлять о том, насколько иное направление приняло бы развитие психоаналитической теории, если бы истерические феномены удержали за собой то центральное место, которое они изначально занимали в исследованиях Фрейда; но можно, по крайней мере, предположить, что та важность, которую впоследствии приобрела депрессивная позиция была бы в значительной мере приобретена шизоидной позицией. Конечно, проблемы меланхолии начали вытеснять проблемы истерии с центральной позиции, которую последние доселе занимали, когда Фрейд перешел от изучения вытесненного к изучению действующей силы вытеснения. То, что это должно было произойти, нетрудно понять ввиду (а) тесной связи между виной и вытеснением, с одной стороны, и (б) того выдающегося положения, которое вина занимает в меланхолическом состоянии, с другой стороны. Как бы то ни было, теория Фрейда о Супер-Эго, определенно, представляет собой попытку проследить генезис вины и вытеснения к единому источнику - эдиповой ситуации. Этот факт дает начало серьезному несоответствию между воззрениями Фрейда относительно происхождения вытеснения и "фазовой" теорией либидинального развития Абрахама; поскольку, в то время как Фрейд понимал эдипову ситуацию, в которой видел разумное объяснение вытеснения, как по существу генитальную, его объяснение происхождения Супер-Эго, которое он полагал зачинщиком вытеснения, понимается в терминах оральной ситуации, то есть ситуации, относящейся к фазе, которая, в соответствии с "фазовой" теорией, обязательно должна быть прегенитальной. 
 
Мелани Кляйн, конечно, рассматривала эдипову ситуацию как возникающую на стадии гораздо более ранней, чем предполагалось ранее. Соответственно, можно считать, что ее решение проблемы достигается ценой "фазовой" теории. Я, со своей стороны, уже подвергал эту теорию обстоятельной критике (1941). В то же время я теперь ищу источник вытеснения не только за пределами генитальной позиции, но и вне эдиповой ситуации, и даже вне того уровня, на котором устанавливается Супер-Эго. Поэтому в одной из своих работ (1943) я попытался показать не только то, что вытеснение возникает как защита против "плохих" интернализованных объектов (а не против импульсов, генитально инцестуозных или иных), но также и то, что вина возникает как дополнительная защита против ситуаций, связанных с плохими интернализованными объектами. В соответствии с этой точкой зрения, вина возникает по тому принципу, что для ребенка более терпимо считать себя условно (то есть в нравственном отношении) плохим, чем считать своих родителей безусловно (то есть с либидинальной точки зрения) плохими. 
 
Для описания этого процесса, посредством которого осуществляется переход от первой позиции ко второй, я ввел термин "моральная защита"; и, по моему мнению, только в случае "моральной защиты" устанавливается Супер-Эго. 2) Соответственно, установление Супер-Эго представляет собой переход на новый уровень структурной организации, под которым продолжает существовать старый уровень. Поэтому, с моей точки зрения, под уровнем, на котором центральное Эго сталкивается с Супер-Эго как внутренним объектом, имеющим моральную значимость, лежит уровень, на котором части Эго сталкиваются с внутренними объектами, не просто лишенными моральной значимости, но безусловно плохими с либидинальной точки зрения (аморальными внутренними преследователями того или иного рода). Таким образом, хотя главный феномен меланхолии получает относительно удовлетворительное объяснение на уровне Супер-Эго, некоторые сопутствующие феномены не так легко объяснить. Поэтому параноидные и ипохондрические тенденции, так часто проявляющиеся у меланхоликов, представляют собой ориентацию на внутренние объекты, являющиеся безусловно (то есть либидинально) плохими. То же самое можно сказать об обсессивных чертах, столь характерных для индивидуумов, находящихся на начальных стадиях депрессии; потому что обсессивная защита не является в первую очередь моральной. Наоборот, эта защита в сущности является защитой против "невезения", то есть против ситуаций, включающих в себя отношения с безусловно плохими (внутренними) объектами. Столь же трудно найти удовлетворительное объяснение на уровне Супер-Эго симптомам "истерии" - если только не то, что при "истерии" либидинальные торможения совершенно несоразмерны обнаруживаемой степени вины. Поэтому, коль скоро психоанализ возник из попыток Фрейда объяснить истерические феномены, может оказаться небесполезным вернуться к рассмотрению этого материала, вдохновляясь, если это потребуется, лозунгом "Назад к истерии". 
 
МНОЖЕСТВЕННОСТЬ ЭГО
Уже обращалось внимание на тот факт, что хотя Фрейд в конечном итоге охарактеризовал вытесняемое как состоящее главным образом из импульсов, он счел необходимым вернуться к структурным понятиям (Эго и Супер-Эго), когда искал объяснение движущей силе вытеснения. Сведенная к своим простейшим понятиям, фрейдовская концепция вытеснения заключается в следующем:-(a) движущей силой вытеснения является Эго, (b) вытеснение побуждается и поддерживается давлением Супер-Эго (интернализованной родительской фигуры) на Эго, (c) вытесняемое состоит, главным образом, из либидинальных импульсов, и (d) вытеснение возникает как защита против импульсов, которые связаны с эдиповой ситуацией, и к которым Эго относится как к "виновным" под давлением Супер-Эго. В том, что и действующая сила и зачинщик вытеснения должны рассматриваться как структуры, в то время как вытесняемое рассматривается как состоящее из импульсов, есть некоторая странность, которая до сих пор ускользала от внимания. Насколько это странно, возможно, лучше всего становится понятно в свете того факта, что Супер-Эго, которое описывается как зачинщик вытеснения, само по себе большей частью бессознательно; следовательно возникает сложный вопрос, не вытесняется ли также и само Супер-Эго. Фрейд сам ни в коей мере не забывал об этой проблеме; и он, определенно, предусматривал возможность того, что Супер-Эго в некоторой мере является объектом вытеснения. Вытеснение Супер-Эго, конечно, было бы вытеснением структуры. Таким образом, получается, что Фрейд признавал возможность вытеснения структуры как таковой; и, в свете вышеизложенных соображений, возникает уместный вопрос, не является ли вытесняемое неизменно и по существу своему структурным. В таком случае не было бы этой странности. 
 
То, что вытесняемое является структурным по своей природе, косвенно следует из точки зрения, которую я уже изложил (1943), а именно, что вытеснение прежде всего направляется против интернализованных объектов, к которым индивидуум относится как к плохим; потому что, если только мы не предполагаем, что интернализованные объекты являются структурами, концепция о существовании таких объектов становится совершенно бессмысленной. В ходе дальнейшей работы моя точка зрения, что вытеснение изначально направлено против плохих интернализованных объектов, потребовала значительного развития в направлении, которое в конечном итоге привело меня к пересмотру понятия психической структуры. В действительности, к моему главному шагу в этом направлении меня подтолкнул анализ сновидения, записанного одной из моих пациенток. Это была замужняя женщина, которая первоначально обратилась ко мне с жалобами на фригидность. Ее фригидность, бесспорно, представляла собой феномен истерической диссоциации (истерической анестезии, в сочетании с истерическим параличом вагины); но, как и все подобные феномены, она репрезентировала лишь одну сторону более общей проблемы личности. Сновидение само по себе было достаточно простым; но оно потрясло меня одним из тех простых проявлений, которые так часто в истории науки содержали в себе фундаментальные истины. 
 
(Манифестное) содержание сновидения, о котором я говорю, состояло из короткой сцены, в которой пациентка видела саму себя в старинном доме, принадлежавшем ее семье на протяжении нескольких поколений, жестоко атакованной известной актрисой. Это наблюдал ее муж, но он казался совершенно беспомощным и неспособным ее защитить. Нанеся свои удары, актриса отвернулась и начала играть роль, которая, по-видимому, предполагалась изначально. Вскоре она оставила свою роль, чтобы в качестве промежуточного акта вновь нападать на сновидицу. Затем сновидица пристально смотрела в собственную истекающую кровью фигуру, лежащую на полу и, в какой-то момент заметила, что эта фигура на мгновение превратилась в фигуру мужчины. С этого момента фигура стала попеременно превращаться то в ее собственную, то в мужскую, до тех пор, пока пациентка не проснулась в состоянии острой тревоги. 
 
Я не сильно удивился, узнав из ассоциаций сновидицы, что мужчина, в которого превращалась ее собственная фигура, был одет в костюм, очень напоминающий один из тех, которые недавно приобрел ее муж, и, хотя это она предложила ему приобрести этот костюм, он взял с собой на примерку "одну из своих блондинок". Этот факт, соединенный с тем, что во сне он был беспомощным наблюдателем нападения, тут же подтвердил естественное подозрение, что атака была направлена на него не меньше, чем на нее. Это подозрение вполне подтверждали дальнейшие ассоциации, подробно излагать которые нет нужды. Сессии, предшествовавшие этим ассоциациям, также подтверждали еще одно подозрение, что нападавшая актриса в такой же степени принадлежала личности сновидицы, сколько и собственная фигура сновидицы, против которой было направлено нападение. В действительности, фигура актрисы удачно репрезентировала определенный аспект самой пациентки; поскольку та была замкнутой и неконтактной личностью, проявлявшей очень мало искренних чувств по отношению к другим, но усовершенствовала технику создания фасада настолько, что этот фасад приобретал совершенно искренний вид и завоевывал для нее необыкновенную популярность. Такой либидинальный аффект проявлялся у нее с самого детства, главным образом, в тайной фантазии мазохисткого характера; но во внешней реальности она, как правило, посвящала себя разыгрыванию ролей - например, роли хорошей жены, хорошей матери, хорошей хозяйки и хорошей деловой женщины. Этот факт придавал дополнительный смысл ее беспомощности, которую она приписала мужу во сне; потому что, хотя она с видимым успехом играла роль хорошей жены, ее реальная личность была для него совершенно недосягаемой, и хорошая жена, которую он знал, была, большей частью, хорошей актрисой. Это было верно не только в сфере эмоциональных отношений, но также и в сфере супружеских отношений; потому что, оставаясь фригидной в половом акте, она могла создавать видимость возбуждения и сексуального удовлетворения. Затем, как несомненно показал анализ, ее фригидность была представлена не только атакой на либидинальную составляющую ее самой, но и враждебным отношением к мужу как либидинальному объекту. Поэтому очевидно, что к ее принятию роли актрисы, изображенному в сновидении, была причастна скрытая агрессия против мужа. Из ее сновидения столь же очевидно и то, что в либидинальной способности она идентифицировалась со своим мужем как с объектом собственной агрессии. Здесь следует упомянуть о том, что в то время, когда ей приснился этот сон, ее муж участвовал в военных действиях и должен был приехать домой в отпуск. Накануне его возвращения, и как раз перед тем, как ей приснился этот сон, у нее заболело горло. Такое стечение событий, часто имевшее место и в прошлом, не могло быть лишь совпадением, и служило подтверждением ее идентификации с мужем как с объектом ее агрессии. Таким образом, в сновидении сновидица будучи в одном положении, пока еще не определенном, направляет свою агрессию непосредственно против себя, пребывающей в другом положении, а именно - либидинальном, и одновременно косвенно направляет свою агрессию на своего мужа как на либидинальный объект. На поверхностном уровне, конечно, эту ситуацию легко можно было интерпретировать в том смысле, что сновидица, испытывая амбивалентные чувства по отношению к мужу, в соответствии с меланхолическим паттерном перенаправила агрессивную составляющую своего амбивалентного отношения со своего мужа на себя, в момент чувства вины за свою агрессию. Тем не менее, во время сессии, на которой этот сон был записан, эта интерпретация не показалась мне исчерпывающей, даже на поверхностном уровне. 
 
Очевидно, конечно, что ситуация, представленная во сне, требовала более глубокой интерпретации, чем та, о которой я только что сказал. Я только что описал ситуацию, в которой сновидица, будучи в неопределенном положении направила свою агрессию непосредственно против себя, в то же самое время выражая свою агрессию косвенно против своего мужа как либидинального объекта. Это описание, конечно, является неполным в том смысле, что оно оставляет неопределенным положение, в котором она выражала свою агрессию; и именно когда мы начинаем рассматривать природу данного неопределенного положения, более глубокий смысл сновидения приобретает большую важность. В соответствии с манифестным значением сновидения она нападала, будучи актрисой; и мы уже увидели, как хорошо подходила фигура актрисы для репрезентации собственного аспекта пациентки, враждебного к либидинальным отношениям. Однако в ходе анализа уже появилось много материала, ясно показываюшего, что фигура актрисы по крайней мере столь же хорошо представляла мать сновидицы - притворщицу, не допускавшую каких-либо естественных и спонтанных проявлений любви по отношению к своим детям, и не приветствовавшую таковых с их стороны, и для которой мир моды был сценой, на которой она провела свою жизнь, играя различные роли. Поэтому было легко увидеть, что в качестве актрисы сновидица тесно идентифицировалась со своей матерью как с вытесняющей фигурой. С введением в драму фигуры матери, очевидным образом являющейся фигурой "Супер-Эго", немедленно возникает вопрос: не должна ли более глубокая интерпретация сновидения формулироваться с точки зрения эдиповой ситуации; а также становится естественным спросить, не представлен ли в этом сновидении и отец сновидицы. В действительности, ее отец погиб на службе во время войны 1914-1918 годов, в то время, когда ей было всего лишь шесть лет от роду; и анализ обнаружил значительное чувство обиды по отношению к нему как к либидинальному объекту, оказавшемуся одновременно и возбуждающим, и отвергающим (в частности, эта обида была сосредоточена на воспоминании о ранней сцене в гардеробной). Если мы будем искать репрезентацию отца в сновидении, наш выбор, очевидным образом, будет ограничен единственной фигурой - мужчины, который сменял фигуру сновидицы как объекта нападения. Конечно, мы уже увидели, что эта фигура репрезентировала ее мужа; но анализ к тому времени уже обнаружил, как тесно она идентифицировала, посредством переноса, мужа с отцом. По этой, а также и по другим причинам, которые нет нужды излагать подробно, можно было с уверенностью заключить, что мужчина, участвовавший в сцене нападения, на более глубоком уровне интепретации репрезентировал ее отца. На этом уровне, соответственно, сновидение можно было интерпретировать как фантазию, изображавшую, как мать убивает ее и отца за их преступные инцестуозные отношения. В то же время сновидение равным образом можно было интерпретировать с точки зрения психической структуры, как репрезентирующее процесс вытеснения либидо в наказание за его инцестуозную направленность на отца, при этом инициатором вытеснения являлось бы Супер-Эго, созданное по подобию матери. Тем не менее, ни одна из этих интерпретаций не показалась мне справедливой в отношении материала, хотя структурная интерпретация, похоже, предствляла собой более плодотворный подход. 
 
Здесь мне представляется необходимым сказать несколько слов о развитии моих собственных взглядов на фантазию вообще и на сновидения в частности. Много лет назад у меня была возможность анализировать очень необычную женщину, как я теперь задним числом понимаю, шизоидную личность, которая была очень плодовитой сновидицей. Среди сновидений, записанных этой женщиной, было несколько, которые бросали вызов всяческим попыткам привести их в соответствие с теорией "исполнения желания", и которые она сама совершенно спонтанно охарактеризовала как "положение вещей", подразумевая, что они репрезентируют реально существующую внутрипсихическую ситуацию. Несомненно, это произвело на меня впечатление. Во всяком случае, много позже, когда стала известна теория психической структуры Фрейда, когда Мелани Кляйн разработала понятия психической реальности и внутренних объектов, и когда я сам убедился в распространенности и значительности шизоидных феноменов, в порядке рабочей гипотезы я сформулировал точку зрения о том, что все фигуры, появляющиеся в сновидении, репрезентируют либо части собственной личности сновидца (понимаемые в терминах Эго, Супер-Эго и Ид) или же идентификации со стороны Эго. Дальнейшее развитие этой точки зрения заключалось в том, что сновидения по сути своей являются не исполнениями желаний, а моментальными снимками, или скорее "короткометражками" (в кинематографическом смысле) ситуаций, существующих во внутренней реальности. Данной точки зрения, а именно что сновидения по сути являются моментальными снимками или "короткометражками" ситуаций, существующих во внутренней реальности, я придерживаюсь до сих пор, но, что касается фигур, появляющихся в сновидении, я видоизменил свою точку зрения в том смысле, что такие фигуры репрезентируют либо части "Эго", либо интернализованные объекты. Следовательно, в соответствии с моими нынешними представлениями, ситуации, изображаемые в сновидениях, репрезентируют отношения, существующие между внутрипсихическими структурами; и то же самое верно для ситуаций, изображаемых в фантазиях по пробуждению. Это заключение является естественным результатом моей теории объектных отношений, объединенной с пониманием того неизбежного факта, что интернализованные объекты должны рассматриваться как внутрипсихические структуры, если им уделяется какая-либо теоретическая значимость. 
 
После этого пояснительного отступления я должен вернуться к обсуждаемому сновидению, с намерением объяснить выводы, к которым я пришел впоследствии, и которые в немалой степени явились результатом попытки решить теоретические проблемы, вызванные у меня этим сновидением. Как я уже сказал, ни одна из очевидных интерпретаций не показалась мне достаточно удовлетворительной, хотя интерпретация структурного типа, похоже, предлагала самый плодотворный подход. Читатель, конечно, помнит то, что я уже сказал о психических структурах; и он также припомнит, что я уже высказал мнение, что все психопатологические явления берут начало на стадии, предшествующей той, на которой развивается Супер-Эго, и происходят из уровня, лежащего под тем, на котором оперирует Супер-Эго. Поэтому далее я не буду прибегать к Супер-Эго или к Ид как к объяснительным концепциям. Наоборот, принимая за основу структурный подход, я попытаюсь разъяснить смысл сновидения просто исходя из тех данных, которые оно предоставляет. 
 
В манифестном сновидении в драме принимают участие четыре фигуры: (1) фигура сновидицы, подвергающейся нападению (2) мужчина, в которого превращается эта фигура, и с которым она затем чередуется, (3) нападающая актриса и (4) муж сновидицы как беспомощный зритель. Будучи поглощенными самим действием, мы, однако, не должны забывать о нашем единственном свидетеле этого действия - о самой сновидице, о наблюдающем Эго. Вместе с ней мы насчитываем пять фигур. Здесь я осмелюсь предположить, что если бы сон закончился несколькими секундами ранее, было бы только четыре фигуры, даже если принимать в счет 'Я' (I); потому что только, так сказать, в пятом акте, этот мужчина начал чередоваться с фигурой сновидицы как объектом нападения. Это интересное замечание; потому что мы должны заключить, что вплоть до момента появления этого мужчины объектом нападения была составная фигура. Это явление представляет особый интерес, потому что, как мы уже увидели, есть веская причина рассматривать и вторую фигуру как составную; потому что нападающая актриса, несомненно, репрезентировала как еще одну фигуру сновидицы, так и фигуру матери. Поэтому я рискну высказать еще одно предположение - что, если бы сновидение продлилось еще несколько секунд, фигур вполне могло бы быть шесть, вместо пяти. По крайней мере, можно смело заключить, что в латентном содержании было шесть фигур; и, в конце концов, именно это важно для целей интерпретации. Тогда, предположив, что в сновидении репрезентированы шесть фигур, давайте рассмотрим их природу. Нашим первым наблюдением будет то, что все фигуры разделяются на две группы - структур Эго и объектных структур. Довольно интересно то, что в каждой группе присутствует по три фигуры. Структуры Эго - это (1) наблюдающее Эго или "Я", (2) атакуемое Эго и (3) атакующее Эго. Объектные структуры - это (1) муж сновидицы как наблюдающий объект, (2) атакуемый объект и (3) атакующий объект. Далее возникает следующее наблюдение - что структуры Эго естественным образом образуют пары с объектными структурами. Мы имеем три такие пары: (1) наблюдающее Эго и муж сновидицы, который также фигурировал как наблюдатель; (2) атакующее Эго и атакующий объект, репрезентирующий мать, и (3) атакуемое Эго и атакуемый объект, репрезентирующий отца (потому что здесь мы должны придерживаться более глубокого уровня интерпретации). 
 
Держа в уме эти два наблюдения, давайте теперь рассмотрим выводы, к которым я пришел в попытке интерпретировать сновидение удовлетворительным для меня образом. Эти выводы таковы. Три фигуры Эго, появляющиеся в сновидении как отдельные, в действительности репрезентируют отдельные структуры Эго в психике сновидицы. Таким образом, "Эго" сновидицы оказывается расщепленным в соответствии с шизоидной позицией; и расщеплено оно на три отдельных Эго - центральное Эго и два других вспомогательных Эго, которые оба, собственно говоря, отсечены от центрального Эго. Из этих двух вспомогательных Эго одно является объектом агрессии другого. Поскольку атакуемое Эго тесно связано с отцом сновидицы (и посредством переноса с ее мужем), можно смело предположить, что это Эго щедро наделено либидо; и его, соответственно, можно охарактеризовать как "либидинальное Эго". Поскольку атакующее Эго тесно связано с матерью сновидицы как репрессивной фигурой, его поведение вполне соответствует поведению, традиционно приписываемому Супер-Эго в установлении эдиповой ситуации. Поскольку, однако, нападение по всем признакам является карательным, а не нравоучительным, и вызывает аффект не вины, а явной тревоги, неправомерно (если только это не предвзятость) приравнивать атакующее Эго к Супер-Эго. В любом случае, как я уже указал, есть причина рассматривать уровень, подлежащий тому, на котором функционирует Супер-Эго, как решающий в плане психопатологии. В то же время, обстоятельства, сопровождавшие это сновидение, показали, что либидинальным отношениям сновидицы и ее мужа угрожает серьезная опасность; и, исходя из сновидения, очевидно то, что угрожающий фактор нужно искать в работе атакующего Эго. Следовательно, атакующее Эго, возможно, лучше всего было бы охарактеризовать как "внутреннего саботажника". Таким образом, пытаясь раскрыть, о чем говорило это сновидение, и определить структурный его смысл, я отклонил традиционную классификацию психической структуры в терминах Эго, Ид и Супер-Эго в пользу классификации, выражаемой в терминах структуры Эго, расщепленной на три отдельные Эго - (1) центральное Эго ("Я"), (2) либидинальное Эго и (3) агрессивное, преследующее Эго, которое я обозначил как внутреннего саботажника. Последующий опыт привел меня к тому, что я стал рассматривать эту классификацию как имеющую универсальное значение. 
 
ОБЪЕКТНЫЕ ОТНОШЕНИЯ ЦЕНТРАЛЬНОГО ЭГО И ВСПОМОГАТЕЛЬНЫХ ЭГО
Теперь, когда я изложил свои выводы касательно структур Эго, представленных в сновидении, давайте перейдем к моим заключениям касательно объектных отношений этих структур Эго. Как уже было отмечено, каждое из трех обсуждаемых Эго легко составляет пару с определенным объектом. Для центрального Эго таким объектом был муж сновидицы; и будет удобно начать с того, чтобы рассмотреть позицию, избранную центральным Эго сновидицы по отношению к нему. Поскольку центральное Эго в сновидении было наблюдающим 'Я' ('I'), непрерывно связанным с бодрствующим 'Я', которое в последствии и описало сновидение, можно смело сделать вывод, что это Эго в немалой степени является предсознательным - что, в любом случае, естественно для Эго, называемого "центральным". Этот вывод также подтверждается тем, что муж сновидицы был чрезвычайно важным объектом во внешней реальности и занимал много места в сознательных мыслях сновидицы накануне сновидения. Хотя фигура, репрезентировавшая его в сновидении, должна рассматриваться как интернализованный объект, этот объект явно должен занимать более поверхностное положение в психике, чем другие представленные объекты (родительские объекты, интернализованные в детстве); и она должна достаточно тесно соотноситься с соответствующим объектом внешней реальности. Таким образом, отношение сновидицы к своему мужу как внешнему объекту становится для нас очень важным. Это отношение было по сути амбивалентным, особенно в сфере супружеских отношений. Активные проявления агрессии по отношению к нему, однако, подчеркнуто отсутствовали. Точно так же, ее либидинальная привязанность к нему несла на себе признаки сильного вытеснения; в своих ассоциациях к сновидению сновидица укоряла себя в недостатке глубокого чувства к нему и в неспособности посвятить себя ему, хотя ее сознательная способность исправлять эти недостатки ограничивалась принятием роли "хорошей жены". Поэтому возникает вопрос, не могут ли ее скрытая агрессия по отношению к нему и скрытая либидинальная потребность, не проявляющиеся в сновидении напрямую, заявлять о себе каким-либо косвенным образом. Как только возникает этот вопрос, нам тут же вспоминается метаморфоза, которую претерпевает фигура либидинального Эго после того, как она была атакована внутренним саботажником. Либидинальное Эго превратилось в мужчину, а затем начало чередоваться с этим мужчиной, который, хотя и репрезентировал на глубоком уровне отца сновидицы, был, тем не менее, тесно связан с ее мужем. Поэтому очевидно, что вместо того чтобы быть направленной против мужа как внешнего объекта, значительная часть ее агрессии поглощалась атакой, направленной не просто против либидинального Эго, но также против внутреннего объекта, тесно связанного с либидинальным Эго. Столь же очевидно то, что этот объем агрессии оказался в распоряжении не центрального Эго, а внутреннего саботажника. Что можно тогда сказать о либидинальной составляющей ее амбивалентности? Как мы увидели, ее либидинальное отношение к мужу, по всем признакам, было значительно ослабленным, несмотря на ее сознательные благие намерения. Следовательно, то, что было справедливо в отношении ее агрессии, было явно справедливо и в отношении ее либидо. Значительная его часть вышла из распоряжения центрального Эго. Едва ли можно сомневаться, на какой объект был направлен этот объем либидо. На языке сновидения, это определенно должен быть тот мужчина, который чередовался с либидинальным Я (self) в качестве объекта агрессии. В отличие от агрессии, однако, это либидо не находится в распоряжении внутреннего саботажника. Наоборот, мы должны рассматривать его как находящееся в распоряжении либидинального Эго; и, на самом деле, именно по этой причине я выбрал термин "либидинальное Эго". Здесь уместно сформулировать догадку, которая, должно быть, уже пришла на ум читателю - что, хотя во сне это и не так, нападение внутреннего саботажника лишь во вторую очередь направлено против либидинального Эго, а изначально направлено против либидинального объекта, с которым чередуется либидинальное Эго. Если предположить, что это подозрение верно, мы должны рассматривать тяжелое испытание, которому подвергается либидинальное Эго как свидетельство полнейшей идентификации либидинального Эго с атакуемым объектом, и, таким образом, сильной либидинальной привязанности первого к последнему. Это свидетельство той меры "страдания", которую либидинальное Эго готово вытерпеть из преданности своему объекту. Тревогу, которую почувствовала сновидица по пробуждении, можно истолковать в том же смысле; и я даже рискну предположить, что эта тревога репрезентировала прорыв в сознание такого "страдания", испытываемого либидинальным Эго. Здесь нам сразу вспоминается, что Фрейд первоначально понимал невротическую тревогу как обращенное в страдание либидо. Это точка зрения, которая одно время представляла для меня наибольшую теоретическую трудность, но которую я теперь оцениваю в свете моих нынешних взглядов и, по существу, предпочитаю видоизмененной точке зрения, к которой Фрейд пришел (полагаю, весьма неохотно) позже. 
 
Ситуация, касающаяся объектных отношений трех Эго, представленных в сновидении, уже в некоторой степени разъяснена, однако не полностью. На настоящий момент, сложившаяся ситуация представляется следующей. Предсознательное отношение сновидицы к мужу амбивалентно; и это позиция, избранная ее центральным Эго в отношении его внешнего объекта, а также интернализованного представителя этого объекта. Однако и либидинальный, и агрессивный компоненты объектных отношений центрального Эго, по большей части, пассивны. С другой стороны, значительная часть активного либидо сновидицы находится в распоряжении либидинального Я и направляется на интернализованный объект, который, в целях терминологии, вероятно, лучше всего было бы охарактеризовать как "(внутренний) необходимый объект (needed object)". В то же время, значительная часть ее агрессии находится в распоряжении внутреннего саботажника и направляется на (а) либидинальное Я и (б) необходимый объект (то есть, объект либидинального Я). Нельзя, однако, не заметить, что это краткое изложение ситуации не включает в себя описания некоторых внутрипсихических отношений, существование которых можно предположить - особенно (1) отношение центрального Эго к другим Эго и (2) отношение внутреннего саботажника к интернализованному объекту, с которым он столь тесно связан, и который представлен материнской составляющей в фигуре актрисы. Что касается последнего отношения, мы легко увидим, что, поскольку актриса в сновидении являлась составной фигурой, репрезентирующей как мать сновидицы, так и саму сновидицу, внутренний саботажник тесно идентифицируется со своим объектом и поэтому должен рассматриваться как привязанный к своему объекту сильными либидинальными узами. В целях описания мы должны дать этому объекту имя; и я предлагаю охарактеризовать его как "(внутренний) отвергающий объект". Я выбрал этот термин, главным образом, по причине, которая станет ясной позже, пока же моим аргументом будет то, что мать сновидицы, которая стала прототипом этого интернализованного объекта, была, по сути, отвергающей фигурой, и что агрессия внутреннего саботажника направляется против либидинального Я, так сказать, именем этого объекта. Что касается отношения центрального Эго к другим Эго, самый важный ключ к разгадке природы этого отношения заключен в том, что в то время как центральное Эго должно рассматриваться как состоящее из предсознательных, сознательных, а также бессознательных элементов, другие Эго должны рассматриваться как по существу бессознательные. Из этого мы можем заключить, что и либидинальное Эго, и внутренний саботажник отвергаются центральным Эго; и этот вывод подтверждается тем, что, как мы уже видели, значительный объем либидо и агрессии, вышедший из распоряжения центрального Эго, теперь находится в распоряжении вспомогательных Эго. Тогда, если мы предполагаем, что вспомогательные Эго отвергаются центральным Эго, возникает вопрос о динамике этого отвержения. Очевидно, что движущей силой отвержения не может являться либидо. Поэтому нет иной альтернативы, кроме как рассматривать эту силу как агрессию. Агрессия должна, соответственно, расцениваться как характерная детерминанта отношения центрального Эго к вспомогательным Эго. 
 
Теперь я завершил свой отчет о попытках реконструировать, с точки зрения динамической структуры, внутрипсихическую ситуацию, представленную в сновидении пациентки. Этот отчет был выдержан в форме аргументированного изложения, и, будучи таковым, должен послужить некоторым указанием на то, что подразумевает моя точка зрения, что сновидения - это, по сути, "короткометражки" внутренней реальности (а не исполнение желаний). Однако обоснование моего взгляда на сновидения не было главной целью, которой я так долго занимал внимание читателя. Обсуждаемое сновидение, как мне кажется, представляет классическую и, в действительности, базовую внутрипсихическую ситуацию, его можно рассматривать как парадигму всех внутрипсихических ситуаций. Для удобства главные черты этой ситуации изображены на прилагаемой диаграмме. 
 
Рисунок 1. 
ЦЭ, Центральное Эго; ВС, Внутренний саботажник; ЛЭ, Либидинальное Эго; ОО, Отвергающий объект; НО, Необходимый объект; Сз, Сознательное; Псз, Предсознательное; Бсз, Бессознательное; ->, Агрессия; =,Либидо. 
 
БАЗОВАЯ ВНУТРИПСИХИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ И ТЕОРИЯ ПСИХИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ
Я лично убежден, что вышеописанная базовая внутрипсихическая ситуация - это ситуация, лежащая в основе фрейдовского описания психического аппарата в терминах Эго, Ид и Супер-Эго. Именно внутрипсихическую ситуацию я считаю основой для пересмотренной теории психической структуры, которую я сейчас представляю на рассмотрение, и которая сформулирована в терминах центрального Эго, либидинального Эго и внутреннего саботажника. Конечно, было бы естественно ожидать, что между концепциями Фрейда и теми, к которым пришел я, есть соответствия общего характера. В случае "центрального Эго" соответствие фрейдовскому "Эго" довольно близкое с функциональной точки зрения; но между этими двумя понятиями существуют важные различия. В отличие от фрейдовского "Эго", "центральное Эго" не возникает из чего-либо еще ("Ид") и не составляет пассивную структуру, зависящую в своей активности от импульсов, берущих начало в матрице, из которой эта структура произошла, и на поверхность которой она опирается 3). Напротив, "центральное Эго" понимается как первичная динамическая структура, из которой, как мы скоро увидим, впоследствии берут свое начало другие психические структуры. "Либидинальное Эго" соответствует, конечно, фрейдовскому "Ид"; но, в то время как с точки зрения Фрейда, "Эго" является производной от "Ид", с моей точки зрения, "либидинальное Эго" (которое соответствует "Ид"), на мой взгляд, является производным от "центрального Эго" (которое соответствует "Эго"). "Либидинальное Эго" также отличается от "Ид" тем, что оно рассматривается не просто как хранилище инстинктивных импульсов, а как динамическая структура, сравнимая с "центральным Эго", хотя и отличающаяся от последнего в различных отношениях, например, своим более инфантильным характером, более низким уровнем организации, меньшей степенью адаптации к реальности и большей привязанностью к интернализованным объектам. "Внутренний саботажник" отличается от "Супер-Эго" в нескольких отношениях. Во-первых, это ни в коем смысле не внутренний объект. Это целиком и полностью структура Эго, хотя, как мы уже видели, она очень тесно связана с внутренним объектом. Фактически, "Супер-Эго" соответствует не столько "внутреннему саботажнику", сколько комбинации этой структуры и связанного с ней объекта (такого, как фигура актрисы в сновидении). В то же время, "внутренний саботажник" отличается от "Cупер-Эго" тем, что он представляется, по сути, лишенным какой-либо моральной значимости. Поэтому я не приписываю аффект вины его активности, хотя эта активность, бесспорно, является плодовитым источником тревоги. Такая тревога может, конечно, сливаться с чувством вины; но эти два аффекта отличны с теоретической точки зрения. Здесь следует заметить, что, вводя понятие внутреннего саботажника, я не готов отказаться от концепции Супер-Эго, как я сейчас отказался от концепции Ид. Напротив, мне кажется невозможным дать какое-либо удовлетворительное психологическое объяснение чувству вины в отсутствие Супер-Эго; но Супер-Эго следует рассматривать как возникающее на более высоком уровне психической организации, чем тот, на котором действует внутренний саботажник. Вопрос о том, как именно связана между собой деятельность этих двух структур, должен пока оставаться открытым; но самые свежие мои взгляды относительно происхождения и функции Супер-Эго читатель может найти в другой статье (1943). 
 
РАСЩЕПЛЕНИЕ ЭГО И ВЫТЕСНЕНИЕ, РАССМАТРИВАЕМЫЕ КАК АСПЕКТЫ ПРОЦЕССА, ДЕЙСТВУЮЩЕГО КАК В ШИЗОИДНЫХ, ТАК И В ИСТЕРИЧЕСКИХ СОСТОЯНИЯХ 
Прежде чем продолжить обсуждать происхождение того, что я назвал "базовой внутрипсихической ситуацией", мне кажется необходимым зафиксировать несколько общих умозаключений, вытекающих из характера самой ситуации. Первое и наиболее очевидное из этих умозаключений состоит в том, что Эго является расщепленным. Следовательно, в этом отношении, выявленная теперь базовая внутрипсихическая ситуация согласуется с моделью шизоидной позиции - позиции, которую, как уже было отмечено, я считаю основной (предпочитая ее депрессивной позиции). Фрейдовская теория психического аппарата, конечно, основывалась в своем развитии на депрессивной позиции, и на той же основе развивала свои взгляды Мелани Кляйн. В противоположность этому, основу теории психической структуры, которую я сейчас выдвигаю, составляет именно шизоидная позиция. Кроме того, нужно заметить, что внутрипсихическая ситуация, обнаруженная в сновидении моей пациентки, хотя и соответствовала паттерну шизоидной позиции, в то же время удовлетворительным образом объясняла ее истерическую фригидность с точки зрения динамической структуры. Здесь вспоминается общеизвестная связь между истерическими симптомами и лежащей в их основе шизоидной позицией - связь, которую я уже упоминалось. Таким образом, у нас есть все основания для нашего второго умозаключения - что истерические явления, по сути, проистекают из основополагающей шизоидной позиции. Наш третий вывод следует из уже сказанного по поводу агрессивной позиции центрального Эго в отношении вспомогательных Эго. Он состоит в том, что расщепление Эго, наблюдаемое в шизоидной позиции, происходит благодаря действию определенного количества агрессии, остающегося в распоряжении центрального Эго. Именно эта агрессия становится движущей силой отделения вспомогательных Эго от центрального Эго. Вспомогательные Эго, конечно, обычно бессознательны; и их бессознательный статус тотчас рождает подозрение, что они являются объектом вытеснения. Это очевидно в случае либидинального Эго (которое соответствует фрейдовскому Ид); но если одна из вспомогательных структур Эго может вытесняться, то нет причины считать другую невосприимчивой к подобному обращению со стороны центрального Эго. Следовательно, наше четвертое заключение - это то, что внутренний саботажник (который, с функциональной точки зрения, во многом соответствует фрейдовскому Супер-Эго) вытесняется не меньше, чем либидинальное Эго. На первый взгляд может показаться, что этот вывод противоречит теории, которую я выдвигал ранее (1943), а именно, что вытеснение направлено, в первую очередь, против плохих интернализованных объектов. Однако на самом деле здесь нет какой-либо непоследовательности, поскольку я расцениваю вытеснение вспомогательных Эго, о котором сейчас говорю, как вторичное по отношению к вытеснению плохих интернализованных объектов. Здесь нам может помочь аналогия c нападением внутреннего саботажника на либидинальное Эго; поскольку, как мы уже видели, задействованная в этом нападении агрессия направлена, прежде всего, против необходимого объекта, с которым связано либидинальное Эго, и только во вторую очередь - против самого либидинального Эго. Точно так же я считаю вытеснение либидинального Эго со стороны центрального Эго вторичным по отношению к вытеснению необходимого объекта. 
В свете вышесказанного наш пятый вывод не нуждается в подробном изложении. Он состоит в том, что движущей силой вытеснения является агрессия. Наше шестое, и последнее, заключение, равным образом вытекающее из всех предыдущих, заключается в том, что расщепление Эго, с одной стороны, и вытеснение вспомогательных Эго, с другой стороны, составляют, по существу, один и тот же феномен, рассматриваемый с различных точек зрения. Здесь уместно вспомнить, что, концепция расщепления Эго была сформулирована Блейлером в его попытке объяснить феномены, известные на тот момент (прежде чем он ввел термин "шизофрения") как "раннее слабоумие", а концепция вытеснения была сформулирована Фрейдом в попытке объяснить феномены истерии. Наш последний вывод, таким образом, подтверждает ту точку зрения, согласно которой позиция, лежащая в основе развития истерических симптомов, является по существу шизоидной. 

ПРОИСХОЖДЕНИЕ БАЗОВОЙ ВНУТРИПСИХИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ И МНОЖЕСТВЕННОСТИ ЭГО
Теперь пришло время переключить наше внимание на вопросы, касающиеся происхождения базовой внутрипсихической ситуации, нашедшей классическое выражение в сновидении моей пациентки. В свете уже приведенных рассуждений будет очевидным, что, к какому бы объяснению происхождения этой ситуации мы бы не пришли, оно будет также служить объяснением происхождения шизоидной позиции, происхождения вытеснения и дифференциации различных фундаментальных внутрипсихических структур. Как мы уже видели, отношение пациентки, чей сон занял так много нашего времени, было в высшей степени амбивалентным по отношению к мужу как внешнему объекту; и именно из состояния амбивалентности по отношению к внешним объектам, которое устанавливается в начале жизни, вырастает базовая внутрипсихическая ситуация. Первым либидинальным объектом младенца является, конечно, грудь его матери, хотя, вне всякого сомнения, вскоре вокруг этого материнского органа, словно вокруг ядра, начинают формироваться очертания матери как личности. При теоретически идеальных условиях либидинальное отношение младенца к матери было бы настолько удовлетворяющим, что состояние либидинальной фрустрации едва ли могло бы возникнуть; и, как мне видится, соответственно, не было бы амбивалентности со стороны младенца по отношению к его объекту. Здесь я должен пояснить, что рассматривая агрессию как первичный динамический фактор, в том смысле, что она не может быть сведена к либидо (как, например, это пытался сделать Юнг), в то же самое время я полагаю, что она, в конечном счете, вторична по отношению к либидо, не только с метафизической, но и с психологической точки зрения. Таким образом, я не считаю, что при отсутствии фрустрации, младенец может спонтанно направить агрессию на свой либидинальный объект; мое наблюдение за поведением животных укрепляет меня в этом мнении. Следует добавить, что в природе детенышу никогда, как правило, не приходится переживать того отделения от матери, которое все больше и больше навязывается ему в условиях цивилизации. Действительно, можно предположить, что в природе детеныш редко оказывается лишенным прибежища материнских объятий и быстрого доступа к ее груди, прежде чем в ходе обычного развития у него не появится все возрастающая способность обходиться без них 4). Такие идеальные условия, однако, только теоретически возможны для человеческого младенца в культурном сообществе, и в действительности либидинальное отношение младенца к матери с самого начала искажается значительной фрустрацией, хотя, конечно, уровень такой фрустрации в разных случаях варьируется весьма широко. Именно переживание либидинальной фрустрации вызывает у младенца агрессию по отношению к его либидинальному объекту и таким образом дает начало амбивалентности. Однако удовлетвориться простым высказыванием, что у младенца появляется амбивалентность, означало бы нарисовать неполную и предвзятую картину возникшей ситуации, поскольку это была бы картина, представленная исключительно с точки зрения стороннего наблюдателя. С точки зрения самого младенца, это случай, когда его мать становится амбивалентным объектом, то есть объектом, который одновременно является и хорошим, и плохим. Так как для него оказывается невыносимым то, что его хороший объект одновременно плох, он стремится облегчить ситуацию, расщепив фигуру матери на два объекта. В таком случае, постольку, поскольку она удовлетворяет его либидинально, она является хорошим объектом, и коль скоро ей не удается удовлетворить его либидинально, она - плохой объект. Однако ситуация, в которой он теперь очутился, в свою очередь, оборачивается ситуацией, которая серьезно перегружает его способность переносить боль, а также его способность к адаптации. Будучи ситуацией внешней реальности, это ситуация, которую, как он обнаруживает, он не способен контролировать, и которую, следовательно, он стремится смягчить средствами, имеющимися в его распоряжении. Доступные ему средства ограничены; и техника, которую он избирает, в той или иной степени диктуется этим ограничением. Соответственно, он следует единственно доступным ему путем, и, поскольку внешняя реальность кажется неподатливой, делает все возможное, чтобы перенести травматический фактор в область внутренней реальности, где, по его ощущению, он обладает большим контролем. Это означает, что он интернализует свою мать как плохой объект. Здесь я напомню читателю, что, по моему мнению, именно плохой объект (то есть, на этой стадии - неудовлетворяющий объект) всегда интернализуется в первую очередь, поскольку (как уже отмечалось в сноске) я нахожу затруднительным найти какой-либо смысл для младенца в интернализации хорошего объекта, который является одновременно удовлетворяющим и поcлушным. Конечно, есть те, кто станет доказывать, что для младенца было бы естественным, находясь в состоянии депривации, интернализовать хороший объект, по принципу удовлетворения желания; но, как мне кажется, интернализация объектов - это, в сущности, мера принуждения. Следовательно, вовсе не удовлетворяющий, а именно неудовлетворяющий объект младенец стремится сдержать (coerce). Я говорю здесь об "удовлетворяющем объекте" и "неудовлетворяющем объекте", а не о "хорошем объекте" и "плохом объекте", поскольку считаю, что в этой связи термины "хороший объект" и "плохой объект" будут вводить в заблуждение. Они будут вводить в заблуждение, так как могут быть поняты, соответственно, как "желанный объект" и "нежеланный объект". Несомненно, однако, то, что плохой объект может быть желанным. Действительно, плохой объект интернализуется как раз потому, что является желанным и одновременно переживается как плохой. Проблема в том, что он остается плохим после того, как был интернализован, то есть он остается неудовлетворяющим. На этом этапе возникает важное соображение. В отличие от удовлетворяющего объекта, неудовлетворяющий объект имеет, так сказать, две грани. С одной стороны, он фрустрирует, а с другой стороны, он соблазняет и привлекает. Действительно, его особенная "плохость" заключается именно в том, что он сочетает в себе привлекательность и фрустрацию. Более того, он сохраняет оба эти качества после интернализации. Таким образом, после интернализации неудовлетворяющего объекта младенец попадает "из огня да в полымя". Пытаясь контролировать неудовлетворяющий объект, он внедрил во внутреннюю структуру своей психики объект, который не только продолжает фрустрировать его потребность, но также продолжает разжигать ее. Таким образом, младенец оказывается перед лицом другой невыносимой ситуации - на этот раз внутренней. Как он пытается справиться с этим? Как мы видели, во время попытки разрешить невыносимую внешнюю ситуацию, с которой он первоначально столкнулся, его метод заключался в том, чтобы расщепить материнский объект на два объекта, (а) "хороший" и (б) "плохой", а затем приступить к интернализации плохого объекта; и, пытаясь справиться с возникшей впоследствии невыносимой внутренней ситуацией, он выбирает в целом такой же способ. Он расщепляет плохой внутренний объект на два объекта - (а) привлекательный, или необходимый, и (б) фрустрирующий; и затем он вытесняет оба эти объекта (конечно же, используя агрессию как движущую силу вытеснения). Здесь, однако, возникает сложность, поскольку его либидинальную привязанность к целому объекту делят между собой, хотя и в неравном соотношении, объекты, возникшие в результате разъединения. Как следствие, в процессе вытеснения возникших в результате объектов, Эго, так сказать, рождает псевдоподии 5), посредством которых по-прежнему сохраняются либидинальные привязанности к объектам, подвергнутых вытеснению. Развитие этих псевдоподий представляет собой начальную стадию разделения Эго. По мере того как продолжается вытеснение объектов, начавшееся разделение Эго становится свершившимся фактом. Две псевдоподии отвергаются Эго, которое остается центральным за счет их (псевдоподий) связи с отвергнутыми объектами; и вместе со связанными с ними объектами они (псевдоподии) разделяют участь вытеснения. Именно таким образом два вспомогательных Эго, либидинальное Эго и внутренний саботажник оказываются отделенными от центрального Эго, и возникает множественность Эго. 
 
ТЕХНИКА РАЗДЕЛЯЙ И ВЛАСТВУЙ НА СЛУЖБЕ ЛИБИДО И АГРЕССИИ
Нужно заметить, что ситуация, возникающая в результате последовательного протекания только что описанных процессов, теперь приняла структурную форму, названную мною базовой внутрипсихической ситуацией. Она также уже обрела динамическую форму этой ситуации, за исключением одного важного аспекта - что агрессивная позиция, которую занял внутренний саботажник по отношению к либидинальному Эго и связанным с ним объектом (необходимым объектом), все еще не вписывается в общую картину. Для того чтобы объяснить происхождение этой особенности, мы должны вернуться к первоначальной амбивалентности ребенка по отношению к матери и рассмотреть ее под новым углом зрения. На этот раз мы будем рассматривать реакции ребенка в меньшей степени в их волевом (conative), и в большей степени в их аффективном аспекте. Для ребенка естественны не только импульсивность, но также и недвусмысленное выражение своих чувств. Более того, именно через выражение своих чувств он оказывает главное воздействие на свой объект. Однако в тот момент, когда установилась амбивалентность, выражение чувств по отношению к матери ставит его в положение, которое должно казаться ему особенно рискованным. Здесь нужно отметить, что-то, что представляется ему с чисто волевой точки зрения как фрустрация, со стороны его матери, со строго аффективной точки зрения представляется ему в совершенно другом свете. С последней точки зрения то, что он переживает, есть ощущение недостатка любви и, несомненно, эмоциональное отвержение со стороны матери. Поэтому выражение ей ненависти к как отвергающему объекту становится в его глазах очень опасным предприятием. С одной стороны, это все больше и больше приводит к переживанию отвержения, что увеличивает ее "плохость" и заставляет казаться более реальной в роли плохого объекта. С другой стороны, это рассчитано на то, чтобы заставить ее меньше его любить, и таким образом уменьшить ее "хорошесть" и заставлять ее казаться менее реальной (т.е. уничтожить ее) в ее роли хорошего объекта. В то же время, выражение либидинальной потребности, то есть зарождающейся любви к матери, также становится для ребенка опасным делом, перед лицом отвержения с ее стороны, поскольку это равносильно разрядке его либидо в эмоциональный вакуум. Такая разрядка сопровождается аффективным переживанием, которое особенно опустошительно. У ребенка более старшего возраста это переживание сильного обесценивания его любви. На несколько более глубоком уровне (или на более ранней стадии) это переживание стыда из-за открытого проявления потребностей, которые игнорируются или принижаются. В силу этих переживаний унижения и стыда, он чувствует себя низведенным до состояния никчемности, нужды и нищеты. Его ощущение собственной ценности находится под угрозой, и он чувствует себя плохим, в смысле - неполноценным. Интенсивность таких переживаний, конечно, пропорциональна интенсивности его потребности, а интенсивность самой потребности увеличивает его чувство плохости, привнося в него качество "требования слишком многого". В то же время его чувство собственной плохости еще более осложняется чувством абсолютного бессилия, которое он также испытывает. На еще более глубоком уровне (или на еще более ранней стадии) переживание ребенка - это переживание, что он, так сказать, напрасно выплеснул свои чувства, и что его запас либидо полностью опустошен. Таким образом, это переживание дезинтеграции и неминуемой физической смерти. Поэтому мы можем понять, насколько опасным для ребенка, столкнувшегося с опытом отвержения со стороны матери, становится выражение его либидинального или агрессивного аффекта по отношению к ней. Говоря простыми словами, в позиции, в которой он оказался, если, с одной стороны, он выражает агрессию, ему угрожает утрата хорошего объекта, а если, с другой стороны, он выражает либидинальную потребность, ему угрожает утрата собственного либидо (которое для него составляет его собственную хорошесть), и, в конечном счете, утрата структуры Эго, которая составляет основу его самого. Из этих двух опасностей, грозящих ребенку, первая (т.е. утрата хорошего объекта) дает толчок аффекту депрессии и служит основой для последующего развития меланхолического состояния у тех индивидуумов, для которых управление агрессией представляет большую трудность, чем управление либидо. С другой стороны, вторая угроза (то есть утрата либидо и структуры Эго) дает толчок аффекту тщетности и cлужит основой для последующего развития шизоидного состояния у индивидуумов, для которых управление либидо представляет большую трудность, чем управление агрессией. В том, что касается этиологии депрессивных и шизоидных состояний, некоторое время назад мною была разработана точка зрения, схожая с только что изложенной (1941). Однако сейчас непосредственный интерес для нас представляют меры, которые ребенок избирает для того, чтобы обойти различные опасности, которые, как ему кажется, сопутствуют выражению аффекта, либидинального ли, агрессивного ли, по отношению к матери, когда он сталкивается с переживанием отвержения с ее стороны. Как мы уже видели, он пытается успешно разрешить амбивалентную ситуацию (1) расщепляя фигуру своей матери на два объекта, хороший и плохой; (2) интернализуя плохой объект в стремлении контролировать его; (3) расщепляя плохой интернализованный объект, в свою очередь, на два объекта, а именно (а) соблазняющий, или необходимый объект и (б) отвергающий объект (4) вытесняя оба объекта и задействуя в этом процессе некоторое количество агрессии; и (5) используя дополнительное количество своей агрессии для того, чтобы отщепить от своего центрального Эго и вытеснить два вспомогательных Эго, которые остаются связанными либидинальными узами с соответствующими им интернализованными объектами. Эти различные меры, основанные на техниках интернализации и расщепления, служат тому чтобы сгладить трудности ситуации, возникающей вследствие переживания ребенком фрустрации во взаимоотношениях с матерью и чувства отвержения с ее стороны; но, за исключением самых крайних случаев, они не могут устранить потребность ребенка в матери как объекте внешней реальности или лишить ее всякой значимости, что, в сущности, одно и то же. Из этого следует, что вышеописанные процессы далеко не полностью поглощают либидо и агрессию ребенка и, следовательно, опасности, связанные с выражением либидинального и агрессивного аффекта по отношению к матери как отвергающему объекту, продолжают для него существовать. Таким образом, вышеизложенные меры нуждаются в дополнении. На практике они дополняются очень тривиальной техникой, которая очень сродни известному принципу "Разделяй и властвуй". Ребенок стремится обойти опасности, связанные с выражением как либидинального, так и агрессивного аффектов в отношении своего объекта, используя максимум своей агрессии для подчинения максимума своей либидинальной потребности. Таким способом он уменьшает величину аффекта, как либидинального, так и агрессивного, требующего внешнего выражения. Как уже указывалось, ни либидо, ни агрессию, конечно, нельзя рассматривать как существующие в отрыве от структуры. Поэтому нам остается только решить, которой из уже описанных структур Эго будет соответственно предназначаться избыток либидо или избыток агрессии. Это вопрос, ответ на который можно дать без колебаний. Избыток либидо принимается либидинальным Эго; а избыток агрессии принимается внутренним саботажником. Техника использования агрессии для подчинения либидинальной потребности, таким образом, сводится к атаке внутреннего саботажника на либидинальное Эго. Либидинальное Эго, в свою очередь, направляет избыток либидо, которым оно теперь заряжено, на связанный с ним необходимый объект. С другой стороны, атака внутреннего саботажника на этот объект репрезентирует постоянство первоначальной обиды ребенка на мать как соблазнительницу, возбуждающую ту самую потребность, которую она не может удовлетворить, и таким образом низводящую его до рабской зависимости - точно так же, как атака внутреннего саботажника на либидинальное Эго представляет собой постоянство ненависти, которую ребенок начинает чувствовать к себе самому из-за зависимости, навязанной ему его потребностью. Следует добавить, что только что описанные процессы протекают одновременно с теми, которые они предназначены дополнять, хотя для ясности изложения они были описаны отдельно. 

ПРЯМОЕ ВЫТЕСНЕНИЕ, ЛИБИДИНАЛЬНОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ И НЕПРЯМОЕ ВЫТЕСНЕНИЕ
Теперь, когда было описано возникновение агрессивной позиции, занятой внутренним саботажником в отношении либидинального Эго и необходимого объекта, наше повествование о процессах, определяющих динамический паттерн базовой внутрипсихической ситуации, завершено. На этом этапе, однако, требуется кое-что добавить к уже сказанному в отношении природы и происхождения вытеснения. В соответствии с вышеизложенным, вытеснение есть процесс, берущий начало в отвержении обоих объектов, необходимого и отвергаемого, со стороны неразделенного Эго. Этот первичный процесс вытеснения сопровождается вторичным процессом вытеснения, посредством которого Эго отщепляет и отвергает две части самого себя, остающиеся связанными, соответственно, с вытесненными внутренними объектами. Возникающая в результате ситуация такова, что центральное Эго (остаток целого Эго) занимает позицию отвержения не только в отношении необходимого и отвергающего объектов, но также в отношении отщепленных и вспомогательных Эго, связанных с этими соответствующими объектами, т.е. либидинального Эго и внутреннего саботажника. 
 
Эта отвергающая позиция, занятая центральным Эго, составляет основу вытеснения; и движущей силой отвержения является агрессия. До этого момента все хорошо. Но это объяснение природы и происхождения вытеснения является неполным, поскольку до сих пор еще не учитывает, что именно включает в себя техника приведения значительного количества либидо и агрессии, доступных для выражения по отношению к внешним объектам посредством использования максимума агрессии для подавления максимума либидо. Как мы уже видели, эта техника сводится к процессу, посредством которого (а) избыток агрессии переходит в распоряжение внутреннего саботажника и используется для атаки на либидинальное Эго, и (б) избыток либидо переходит в распоряжение либидинального Эго и направляется на необходимый объект. Если принять во внимание всю значимость этого процесса, сразу становится ясно, что безжалостная атака внутреннего саботажника на либидинальное Эго должна действовать как очень мощный фактор, способствующий вытеснению. Действительно, что касается динамики, более чем вероятно, что это самый важный фактор, поддерживающий вытеснение. Очевидно, что именно на вышеупомянутом феномене базируется фрейдовская концепция Супер-Эго и его репрессивных функций, поскольку бескомпромиссная враждебность, которая, согласно Фрейду, характеризует отношение Супер-Эго к импульсам Ид, точно соответствует бескомпромиссно агрессивной позиции, занятой внутренним саботажником в отношении либидинального Эго. Таким же образом, замечание Фрейда о том, что самобичевание меланхолика - это, в конечном счете, упреки в адрес любимого объекта, легко согласуется с агрессивной позицией, занятой в отношении необходимого объекта внутренним саботажником. 
 
Нет нужды повторять здесь критику, уже высказанную ранее в отношении фрейдовских концепций Супер-Эго и Ид, а также касательно идей, связанных с этими концепциями. Однако, мне кажется, все же следует привлечь внимание к тому факту, что в своем описании вытеснения Фрейд совершенно не принял в расчет все то, что связано с явлением, которое я охарактеризовал как привязанность либидинального Эго к необходимому объекту. Как мы уже видели, эта привязанность поглощает значительное количество либидо. В дальнейшем этот объем либидо направляется на объект, одновременно являющийся внутренним и вытесяемым, и, в соответствии с этим, он неизбежно ориентирован в направлении, обратном от внешней реальности. В этом случае, стремление либидинального Эго к объекту действует как сопротивление, которое мощно усиливает сопротивление, являющееся непосредственным результатом вытеснения, и которое, таким образом, противоречит терапевтическим целям в не меньшей степени. Эта мысль, которую я уже развивал ранее (1943), mutatis mutandis (с необходимыми изменениями). Я добавил здесь оговорку "mutatis mutandis", потому что в то время, когда я писал статью, на которую ссылаюсь, я еще не сформулировал мою нынешнюю точку зрения касательно внутрипсихических структур; но влияние последующих взглядов должно придать больший смысл первоначальной теме, а не наоборот. Эта мысль, конечно, прямо противоречит утверждению Фрейда (1920) (19): "Бессознательный, т.е. "вытесненный", материал не оказывает какого-либо сопротивления усилиям к исцелению". Однако она естественным образом вытекает из точки зрения, что либидо, прежде всего, стремится к объекту, если мы решили рассматривать, что происходит, когда искомым объектом является вытесненный внутренний объект; и, согласно моей нынешней позиции, не остается места для сомнения в том, что настойчивая привязанность либидинального Эго к необходимому объекту и его нежелание отказаться от этого объекта составляют особенно внушительный источник сопротивления, в немалой степени обусловливающий то, что известно как негативная терапевтическая реакция. Данная привязанность, будучи либидинальной по своему характеру, не может, конечно, считаться в основе своей феноменом вытеснения; тем не менее, сама являясь результатом вытеснения, осуществляемого центральным Эго, она также действует как мощная поддержка этого процесса вытеснения. Атака внутреннего саботажника на объект либидинального Эго (необходимый объект) служит, конечно, сохранению привязанности либидинального Эго к его объекту в силу того факта, что этому объекту постоянно угрожает опасность. Здесь под овечьей шкурой виднеется шерсть скрывающегося под ней волка, т.е. мы улавливаем проблеск первоначальной амбивалентной ситуации, сохраняющейся под маской всех своих притворств; поскольку то, что в действительности представляет собой навязчивую привязанность либидинального Эго к необходимому объекту и столь же упорную агрессию внутреннего саботажника в отношении того же объекта, есть ни что иное, как упорство изначальной амбивалентной позиции. 
Истина заключается в том, что, как бы хорошо этот факт ни был замаскирован, отдельная личность чрезвычайно сопротивляется отказу от своей первичной ненависти, не менее чем отказу от своей первичной потребности, по отношению к своему первичному детскому объекту. Это особенно справедливо для психоневротических и психотических личностей, не говоря уже о тех, кто попадает в категорию психопатической личности. 
 
Если привязанность либидинального Эго к необходимому объекту действует как мощная поддержка вытеснения, то же самое в равной степени можно сказать об агрессивной позиции, выбранной внутренним саботажником в отношении этого внутреннего объекта. Однако что касается реального процесса вытеснения, последняя отличается от первой в одном важном аспекте, поскольку она не только способствует целям вытеснения, но и действует таким же образом, как и вытеснение. Атакуя необходимый объект, внутренний саботажник выполняет функцию, которая делает его сообщником, хотя и не союзником, центрального Эго, чье вытеснение необходимого объекта представляет собой, как мы уже видели, проявление агрессии. Внутренний саботажник действует в дальнейшем на стороне центрального Эго в его нападках на либидинальное Эго - участвуя таким образом в процессе вытеснения этого Эго центральным Эго. Следовательно, в некотором смысле было бы правильно сказать, что атака внутреннего саботажника на либидинальное Эго и на связанный с ним объект представляет собой непрямую форму вытеснения, посредством которого прямое вытеснение этих структур центральным Эго одновременно дополняется и облегчается. 
 
Как мы уже видели, вспомогательные Эго обязаны своим происхождением расщеплению целого Эго; но, как мы также видели, то, что представляется с топографической точки зрения просто расщеплением Эго, с динамической точки зрения представляется активным отвержением обоих вспомогательных Эго со стороны центрального Эго. Поэтому можно отметить, что в то время как и либидинальное Эго и внутренний саботажник разделяют общую судьбу в том, что касается прямого вытеснения, только одно из подчиненных Эго, а именно - либидинальное Эго, может подвергаться процессу непрямого вытеснения. Если различие между прямым и косвенным вытеснением рассматривается в свете того, что уже было сказано, становится ясно, что процесс вытеснения, описанный Фрейдом, гораздо больше соотносится с тем, что я охарактеризовал как косвенное вытеснение, чем с тем, что я охарактеризовал как прямое вытеснение. Тем не менее, когда фрейдовская концепция вытеснения сравнивается с моей концепцией вытеснения в целом, как прямого, так и непрямого, может обнаружиться одна общая черта, а именно - что либидинальные составляющие психики подвержены вытеснению в гораздо большей степени, чем агрессивные. Конечно, не может быть сомнения, что вытеснение агрессивных компонентов имеет место быть; но трудно понять, как можно последовательно объяснить этот факт в рамках фрейдовской теории психического аппарата. Эта теория, понимаемая, как она есть, в терминах фундаментального разделения между импульсом и структурой, допускает только вытеснение либидо; поскольку, с точки зрения теории Фрейда, вытеснение агрессии подразумевает парадокс - агрессию, используемую для вытеснения агрессии. И наоборот, если, согласно точки зрения, которую я отстаиваю, мы считаем импульс неотделимым от структуры и просто представляющим динамический аспект структуры, вытеснения агрессивных компонентов психики объяснить не труднее, чем вытеснение либидинальных компонентов. Тогда вопрос касается не агрессии, вытесняющей агрессию, но одной структуры Эго, использующей агрессию для вытеснения другой структуры Эго, заряженной агрессией. И тогда моя точка зрения, что внутренний саботажник в не меньшей степени, чем либидинальное Эго, вытесняются центральным Эго, дает удовлетворительное объяснение ввытеснению агрессивных составляющих. В то же время, тот факт, что либидинальные компоненты в большей степени подвержены вытеснению, чем агрессивные компоненты, убедительно объясняется через концепцию непрямого вытеснения. Истина заключается в том, что если принцип вытеснения обусловливает устранение избытка либидо в большей мере, чем он обусловливает устранение избытка агрессии, принцип топографического перераспределения обусловливает устранение избытка агрессии в большей степени, чем он обусловливает устранение избытка либидо. 
 
ЗНАЧЕНИЕ ЭДИПОВОЙ СИТУАЦИИ 
Я уже отмечал, что техника, посредством которой агрессия используется для подчинения либидо, представляет собой процесс, который наличествует и во фрейдовской концепции "вытеснения", и в моей собственной концепции "косвенного вытеснения". В то же время, мои взгляды относительно происхождения этой техники отличаются от взглядов Фрейда. Согласно Фрейду, эта техника возникает с тем, чтобы предотвратить выражение либидинальных (инцестуозных) импульсов в отношении одного родителя и агрессивных (убийственных) импульсов в отношение другого родителя в период формирования эдиповой ситуации. Я же считаю, что эта техника берет начало в младенчестве как средство предотвращения выражения и либидо, и агрессии со стороны ребенка в отношение матери, составляющей на этой стадии его единственный значимый объект, от которого он полностью зависит. Это расхождение во взглядах, свидетельствует о том, что я отступил от Фрейда в моей оценке эдиповой ситуации как объясняющей концепции. Для Фрейда эдипова ситуация является, так сказать, первопричиной; но это взгляд, с которым я более не могу согласиться. Теперь я считаю, что роль первопричины, которую Фрейд приписывал эдиповой ситуации, следовало бы отдать феномену инфантильной зависимости. Согласно этой точке зрения, эдипова ситуация предстает не столько причиной, сколько конечным результатом. Это - не базовая ситуация, но производное от ситуации, которая имеет приоритет не только в логическом, но также во временном отношении. Эта предшествующая ситуация вытекает непосредственно из физической и эмоциональной зависимости ребенка от матери и проявляется в отношении ребенка к матери задолго до того, как отец становится значимым объектом. Сейчас не время подробно излагать точку зрения, к которой я пришел в отношении эдиповой ситуации, и которую я в какой-то мере уже обрисовал ранее (1941). Однако в свете сравнения, которое я только что провел между моей собственной концепцией вытеснения и фрейдовской концепцией, сформулированной с точки зрения эдиповой ситуации, мне представляется желательным кратко обозначить, как я предполагаю ввести эту классическую ситуацию в обрисованную мною общую схему. Вряд ли нужно напоминать читателю, что я обошелся без эдиповой ситуации как объяснительной концепции не только в своем мнении о источнике вытеснения, но также в описании происхождения базовой внутрипсихической ситуации и дифференциации внутрипсихических структур. Эти выводы были сформулированы, главным образом, принимая во внимание те меры, к которым прибегает ребенок в попытке справиться с трудностями, присущими амбивалентной ситуации, которая развивается в отношениях с матерью как первоначальным объектом в младенческий период. Все те различные способы, которые выбирает ребенок, пытаясь справиться с этой амбивалентной ситуацией, уже были усвоены до возникновения эдиповой ситуации. Именно в процессе формирования отношения ребенка к матери определяется базовая внутрипсихическая ситуация, происходит дифференциация внутрипсихической структуры и возникает вытеснение; и только после того, как эти события уже произошли, ребенку предстоит столкнуться со специфическими трудностями, сопутствующими эдиповой ситуации. Поэтому, отнюдь не являясь объяснительной концепцией, эдипова ситуация скорее представляет собой феномен, который может быть объяснен исходя из уже сложившейся внутрипсихической ситуации. 
 
Главным новшеством, которое эдипова ситуация привносит в мир ребенка по мере своего воплощения во внешней реальности, является то, что ребенок теперь сталкивается с двумя отдельными несхожими родительскими объектами вместо одного, как раньше. Его взаимоотношения с новым объектом, а именно с отцом, конечно, неизбежно оказываются обременены превратностями, схожими с теми, которые он ранее испытывал в отношениях с матерью - и, в особенности, превратностями нужды, фрустрации и отвержения. Ввиду этого отец становится для него амбивалентным объектом, и в то же самое время он сам начинает испытывать амбивалентные чувства к отцу. Таким образом, в отношениях с отцом он сталкивается с той же проблемой приспособления, с которой он сталкивался первоначально в своих отношениях с матерью. Вновь возникает первоначальная ситуация, хотя на этот раз в отношении нового объекта; и, что совершенно естественно, ребенок пытается встретить трудности вновь возникшей ситуации тем же самым набором техник, который был принят им на вооружение при столкновении с трудностями первоначальной ситуации. Он расщепляет фигуру своего отца на хороший и плохой объекты, интернализует плохой объект и расщепляет интернализованный плохой объект на (а) необходимый объект, связанный с либидинальным Эго, и (б) отвергающий объект, связанный с внутренним саботажником. Следует добавить, что новый отцовский необходимый объект частично накладывается на старый материнский необходимый объект и частично сливается с ним и, что сходным образом отцовский отвергающий объект частично накладывается на материнский отвергающий объект и частично сливается с ним. 
 
Приспособление, которое предстоит ребенку в отношение отца, конечно, отличается в одном важном аспекте от того приспособления, которого ему ранее пришлось достичь применительно к матери. Различие состоит в том, что новое приспособление достигается почти исключительно на эмоциональном уровне, поскольку в отношениях с отцом ребенок лишен опыта кормления грудью. Таким образом, мы подходим к следующему аспекту, в котором приспособление ребенка к отцу должно отличаться от предшествовавшего приспособления к матери. Отец является мужчиной, в то время как мать - женщина. Однако, более чем сомнительно, чтобы ребенок на первых порах понимал генитальное различие между родителями. Воспринимаемое им различие, скорее, состоит в том, что у отца нет груди. Отец, таким образом, первоначально предстает перед ребенком как родитель без груди, и это одна из главных причин того, что отношения ребенка с отцом должны основываться на эмоциональном уровне в гораздо большей степени, чем отношения с матерью. С другой стороны, именно потому, что у ребенка есть опыт физических взаимоотношений с материнской грудью, и одновременное переживание той или иной степени фрустрации в этих отношениях, его потребность в матери так настойчиво сохраняется под потребностью в отце и под всеми последующими генитальными потребностями. Когда ребенок оказывается способен, пусть в хотя бы некоторой степени, оценить генитальные различия между родителями, и когда по мере его собственного развития его физическая потребность начинает все больше (хотя и в разной степени) направляться через генитальные каналы, его потребность в матери начинает включать в себя потребность в ее вагине. В то же самое время, его потребность в отце начинает включать в себя потребность в отцовском пенисе. Интенсивность этой физической потребности в гениталиях родителей изменяется, однако, обратно пропорционально удовлетворению эмоциональных потребностей ребенка. Поэтому чем более удовлетворительны его эмоциональные взаимоотношения с родителями, тем менее настойчива его физическая потребность в их гениталиях. Эта последняя потребность, конечно, никогда не удовлетворяется, хотя могут иметь место поиски замещающего удовлетворения, например, удовлетворения сексуального любопытства. В результате неизбежно развивается некоторая амбивалентность в отношении материнской вагины и отцовского пениса. Эта амбивалентность, кстати, отражается в садистских представлениях о первичной сцене. Однако ко времени возникновения первичной сцены взаимоотношения родителей обретают для ребенка большую важность, и он начинает ревновать каждого родителя по отношению к другому. Кого будет ревновать ребенок в первую очередь, конечно, отчасти определяется его биологическим полом, но в немалой степени также состоянием его эмоциональных отношений с соответствующими родителями. Как бы то ни было, ребенок теперь сталкивается с трудностями одновременно двух амбивалентных ситуаций, и он пытается противостоять этим трудностям с помощью привычного набора техник. В результате он интернализует одновременно и плохую материнскую генитальную фигуру, и плохую отцовскую генитальную фигуру и расщепляет каждую из них на две фигуры, которые воплощаются соответственно в структурах необходимого объекта и отвергающего объекта. Таким образом, мы видим, что до того, как ребенок сам становится взрослым, эти внутренние объекты уже принимают форму сложных составных структур. Они выстраиваются частично на основе наложения одного объекта на другой, и частично на основе слияния объектов. Степень, в которой внутренние объекты выстраиваются соответственно на основе наслоения или слияния, конечно, различается у разных индивидуумов. Преобладание наслоения или слияния, таким образом, наряду с соотношением различных составных объектов, играет важную роль в определении психо-сексуальной позиции индивидуума и оказывается главным определяющим фактором в этиологии сексуальных перверсий. Таким образом, мы можем представить себе этиологию перверсий в понятиях психологии объектных отношений. 
 
Замечу, что на протяжении данной статьи для обозначения ребенка я постоянно использовал местоимение мужского рода. Это не означает, что рассуждения касаются только мальчиков. Речь в равной степени идет и о девочках, и местоимение мужского рода использовалось только потому, что преимущества личного местоимения превосходят преимущества безличного местоимения. Следует также отметить, что классическая эдипова ситуация еще не возникла. На последней из описанных стадий, в то время, как отношения между родителями стали важными для ребенка, его позиция была по существу амбивалентной по отношению к обоим родителям. Однако, мы увидели, что ребенок стремится справиться с обеими амбивалентными ситуациями посредством ряда процессов, в результате которых генитальные фигуры каждого из родителей входят как в структуру необходимого объекта, так и в структуру отвергающего объекта. Нужно признать, конечно, что биологический пол ребенка должен играть некоторую роль в детерминации его отношения к соответствующим родителям, но частота инвертированных и смешанных эдиповых ситуаций делает очевидным, что это далеко не единственный определяющий фактор. Если рассматривать эти инвертированные и смешанные эдиповы ситуации с изложенной мною точки зрения, они неизбежно должны определяться строением необходимого объекта и отвергающего объекта. Следовательно, остается сделать лишь еще один шаг в этом же направлении, чтобы заключить, что такое же рассуждение применимо к позитивной эдиповой ситуации. Становится очевидно, что эдипова ситуация в действительности вовсе не внешняя, а внутренняя ситуация - ситуация, которая может быть перенесена в той или иной степени в реальную внешнюю ситуацию. Если рассматривать эдипову ситуацию исключительно как внутреннюю ситуацию, нетрудно увидеть, что материнские составляющие обоих внутренних объектов имеют, так сказать, огромное исходное преимущество перед отцовскими составляющими, и это, конечно, касается детей обоих полов. Сильная позиция материнских составляющих определяется, конечно, тем фактом, что ядра обоих внутренних объектов являются производными от изначально амбивалентной матери и ее амбивалентной груди. В согласии с этим фактом, достаточно глубокий анализ эдиповой ситуации неизменно обнаруживает, что эта ситуация выстраивается вокруг фигур внутренней необходимой матери и внутренней отвергающей матери. Конечно, изначально понятие эдиповой ситуации было сформулировано Фрейдом на основе истерических феноменов; а в соответствии с "фазовой" теорией Абрахама происхождение истерии восходит к фиксации в генитальной (фаллической) фазе. Я уже подвергал критике (1941) теорию "фаз" Абрахама, и поэтому я просто сделаю еще одно критическое замечание, хотя бы только косвенно, когда скажу, что я еще не анализировал истерика, мужчину ли, женщину ли, который не оказался бы в глубине душе давним искателем груди. Я рискну предположить, что глубокий анализ позитивной эдиповой ситуации происходит на трех главных уровнях. На первом уровне в картине доминирует сама эдипова ситуация. На следующем уровне в ней доминирует амбивалентность по отношению к родителю того же пола; и на самом глубоком уровне преобладает амбивалентность по отношению к матери. Следы всех этих трех стадий можно обнаружить в классической драме "Гамлет"; но несомненно, что в обеих ролях - как необходимого и соблазняющего объекта, так и отвергающего объекта - именно Королева является действительной злодейкой пьесы. Для ребенка весьма невыносимо иметь дело с одним амбивалентным объектом; но, когда ему приходится иметь дело с двумя, он находит это еще более невыносимым. Следовательно, он стремится упростить сложную ситуацию, в которой он сталкивается с двумя необходимыми и двумя отвергающими объектами, превращая ее в такую, где он будет сталкиваться с одним необходимым объектом и одним отвергающим объектом; и он достигает своей цели, конечно, с разной степенью успеха, сосредоточиваясь на необходимом аспекте одного родителя и отвергающем аспекте другого. Таким образом он, в чисто практических целях, приравнивает один родительский объект к необходимому объекту, а другой к отвергающему объекту; и, поступая таким образом, ребенок создает для себя самого эдипову ситуацию. Однако амбивалентность по отношению к обоим родителям , продолжает существовать на заднем плане, при этом оба объекта - необходимый и отвергающий - остаются в основе своей тем, чем они изначально были, а именно фигурами матери. 
 
НЕВРОТИЧЕСКАЯ ТРЕВОГА И ИСТЕРИЧЕСКОЕ СТРАДАНИЕ 
Я говорил о технике разделяй и властвуй как о средстве уменьшения величины аффекта (как либидинального, так и агрессивного), требующего внешнего выражения; и теперь было бы уместно и полезно несколько подробней рассмотреть, что происходит, когда внутреннему саботажнику, атакующему либидинальное Эго, не удается подчинить либидинальную потребность настолько, чтобы удовлетворить требования центрального Эго, т.е. в достаточной мере для того, чтобы уменьшить объем имеющегося либидинального аффекта до управляемых размеров. Однако сейчас у нас нет возможности браться за такую обширную тему. Достаточно сказать, что когда посредством упомянутой техники не удается уменьшить величину либидинального аффекта в должной мере, и таким образом эта техника не выполняет свою первоочередную функцию, она берет на себя вторичную функцию, в силу которой она качественно изменяет либидинальный аффект, требующий выхода, и таким образом искажает особенности первоначального аффекта. Таким образом, когда динамическое напряжение внутри либидинального Эго превышает определенное пороговое значение и грозит заявить о себе, под влиянием агрессии, направленной против либидинального Эго внутренним саботажником, избыток либидинального аффекта трансформируется в (невротическую) тревогу. Если динамическое напряжение внутри либидинального Эго продолжает расти, пока не достигнет следующего порогового уровня, предотвращение либидинальной разрядки становится далее невозможным; и тогда атака внутреннего саботажника на либидинальное Эго придает либидинальному аффекту качество причинения боли (painful quality), которая сопровождает неизбежную разрядку. Так, во всяком случае, происходит при истерическом способе выражения аффекта, где выражение либидинальной потребности обязательно переживается как страдание. 
 
ПСИХОЛОГИЯ ДИНАМИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ КАК ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ СИСТЕМА
Я полагаю, что в качестве объяснительной системы психология динамической структуры, которую я разрабатываю, имеет много преимуществ, среди которых отнюдь не последним является то, что она, в сравнении с любым другим типом психологии, предоставляет более удовлетворительный фундамент для объяснения групповых феноменов. Однако это тема, которую, как и некоторые другие темы, затронутые в данной статье, нужно оставить для другого случая. Мне остается, в моих заключительных замечаниях, сказать кое-что относительно преимуществ, вытекающих из подробной теории психической структуры. Конечно, очевидно, что с топографической точки зрения фрейдовская теория признает действие лишь трех факторов (Ид, Эго и Супер-Эго) в образовании всего многообразия известных нам клинических состояний. Напротив, моя теория признает действие пяти факторов (центральное Эго, либидинальное Эго, внутренний саботажник, необходимый объект и отвергающий объект) - даже когда Супер-Эго, как я его понимаю, не принимается в расчет. Таким образом, моя теория предлагает больший спектр этиологических возможностей. На практике же различие между двумя теориями в плане этиологических возможностей даже больше, чем кажется поначалу, поскольку из трех факторов, рассмотренных в теории Фрейда, только два (Эго и Супер-Эго) являются собственно структурами - третий (а именно - Ид) представляет собой всего лишь источник энергии. 
 
Энергия, исходящая от Ид, разумеется, рассматривается Фрейдом как принимающая две формы - либидо и агрессии. Следовательно, фрейдовская теория допускает действие двух структурных и двух динамических факторов. Два фрейдовских динамических фактора, конечно, находят свое место в моей собственной теории; но, согласно моей теории, количество структурных факторов равняется не двум, а пяти. Таким образом, обладая пятью структурными и двумя динамическими факторами, моя теория допускает гораздо больший спектр перестановок и комбинаций, чем теория Фрейда. В действительности, однако, возможности, которые фрейдовская теория оставила неясными, еще более ограничиваются его концепцией функции Cупер-Эго, которое он рассматривал не только как характерно агрессивное, но также как характерно антилибидинальное. Следовательно, согласно Фрейду, внутрипсихическая драма сводится главным образом к конфликту между Эго в либидинальной роли и Супер-Эго в антилибидинальной роли. Таким образом, более поздняя фрейдовская теория психической структуры по существу не затронула изначальный дуализм, присущий самым ранним представлениям Фрейда о вытеснении. Такая концепция внутрипсихической драмы является слишком ограничивающей, не только в том, что касается ее значения для социальной психологии (например, вывод о том, что социальные институты изначально репрессивны), но также касательно объяснительной ценности в области психопатологии и характерологии. В этих областях объяснение сводится всего лишь к оценке позиций, принятых Эго в либидинальной роли по отношению к Супер-Эго. Моя же теория обладает всеми качествами объяснительной системы, позволяющей описать всевозможные психопатологические и характерологические явления с точки зрения паттернов, которые присущи совокупности взаимоотношений между многообразием структур. Она также обладает тем преимуществом, что позволяет объяснить психопатологические симптомы непосредственно на языке структурных формирований, таким образом отдавая должное бесспорному факту, что симптомы, отнюдь не являясь независимым явлением, а являются выражениями личности как целого. 
 
Здесь необходимо отметить (если, конечно, это не стало уже совершенно очевидным), что базовая внутрипсихическая ситуация, которую я описал, и которой я придаю такую значимость, никоим образом не является неизменной с экономической точки зрения. С топографической точки зрения, она должна рассматриваться как относительно неизменная, хотя я считаю, что одна из главных целей психоаналитической терапии состоит в том, чтобы внести некоторое изменение в ее топографию путем территориальной регулировки. Таким образом, я считаю, что одни из наиболее важных функций психоаналитической терапии следующие: (а) уменьшить расщепление первичного Эго путем возвращения центральному Эго максимума территорий, которые были уступлены либидинальному Эго и внутреннему саботажнику, и (б) ввести необходимый и отвергающий объекты как можно глубже внутрь сферы влияния центрального Эго. Пределы, до которых могут осуществляться такие изменения, оказываются, однако, строго ограниченными. Напротив, в своем экономическом аспекте базовая внутрипсихическая ситуация допускает очень широкие модификации. В согласии с этим фактом, я считаю, что одна из главных целей психоаналитической терапии - свести к минимуму (а) привязанность вспомогательных Эго к соответствующим связанным с ними объектам, (б) агрессию центрального Эго по отношению к вспомогательным Эго и их объектам, и (с) агрессию внутреннего саботажника по отношению к либидинальному Эго и его объекту. С другой стороны, базовая внутрипсихическая ситуация способна в значительной степени видоизменяться в сторону психопатологии. Как я уже указывал, экономический паттерн базовой внутрипсихической ситуации - это паттерн, преобладающий в истерических состояниях. В этом я нисколько не сомневаюсь. Я, однако, сталкивался со случаями истерических индивидуумов, обнаруживающих в высшей степени параноидные черты (в такой степени, что ранее их диагностировали как параноиков), и которые в анализе раскачивались между параноидной и истерической позицией. Такие колебания сопровождались изменениями в экономическом паттерне внутрипсихической ситуации - когда параноидные фазы характеризовались отступлением от экономического паттерна того, что я назвал базовой внтурипсихической ситуацией. Я не готов сказать, какой экономический паттерн обретает внутрипсихическая ситуация в параноидном состоянии, но рискну предположить, что каждому различимому клиническому состоянию соответствует характерный паттерн внутрипсихической ситуации. 
 
Конечно, нужно признать, что различные паттерны могут существовать бок о бок или накладываться один на другой. Также нужно признать, что компоновка внутрипсихической ситуации может быть ригидной, либо гибкой - крайняя ригидность и крайняя гибкость являются одинаково неблагоприятными чертами. В то же время, следует подчеркнуть, что в истерических состояниях обнаруживается именно базовая (и исходная) внутрипсихическая ситуация. Согласно этому соображению, я считаю, что самые ранние психопатологические симптомы, заявляющие о себе, по своему характеру являются истерическими, и я интерпретировал приступы крика у младенцев в этом смысле. Если я прав в этом, то Фрейд проявил немалую проницательность, выбрав истерические феномены в качестве материала для построения основ психоаналитической теории. 
 
В свете уже высказанных соображений, конечно, должно быть понятно, что, хотя базовая внутрипсихическая ситуация лежит в основе истерических состояний, она сама есть продукт расщепления первичного Эго и, следовательно представляет собой шизоидный феномен. Таким образом, несмотря на то, что первичные психопатологические симптомы являются истерическими, первичный психопатологический процесс является шизоидным. Вытеснение само по себе есть шизоидный процесс, а расщепление Эго - это универсальный феномен, хотя, конечно, степень такого расщепления варьируется у разных индивидуумов. Из этого, однако, нельзя заключить, что явные шизоидные состояния - это первичные психопатологические состояния. Напротив, самые ранние из таких состояний являются истерическими по своей природе. Действительное шизоидное состояние - явление гораздо более позднее, материализующееся только в случае, когда шизоидный процесс раскручивается до точки, в которой происходит массивное вытеснение аффекта и таким образом становится невозможным истерическое выражение аффекта. Следовательно, только тогда, когда происходит массивное вытеснение аффекта, личность становится чрезмерно обособленной и испытывает резко выраженное чувство тщетности. Однако, мы не можем продолжать обсуждение развития шизоидных состояний в данной работе. 
 
ДИНАМИЧЕСКОЕ КАЧЕСТВО ИНТЕРНАЛИЗОВАННЫХ ОБЪЕКТОВ
Пока еще не была упомянута характерная черта фрейдовской теории психического аппарата, являющая собой величайшую странность. Она заключается в том, что единственная часть психики, описанная им в понятиях, полностью приближенных к понятиям динамической структуры - это Супер-Эго. Ид, конечно, характеризуется как источник энергии без структуры, а Эго описано как пассивная структура без энергии, за исключением той энергии Ид, которая насильственно им овладевает. Напротив, Супер-Эго представлено как структура, наделенная запасом энергии. Верно, что данная энергия рассматривается как в конечном счете исходящая от Ид; но это никак не меняет того факта, что Фрейд приписывает Супер-Эго значительную степень независимой функциональной активности. Во многих случаях он говорит о Супер-Эго и об Ид как о диаметрально противоположных друг другу в том, что касается целей их деятельности, и об Эго как о буфере между этими двумя внутрипсихическими сущностями. Странным здесь является то, что Супер-Эго на самом деле всего лишь натурализованный иностранец в царстве индивидуальной психики. Вся его значимость заключается в том, что оно, по существу - интернализованный объект. То, что лишь часть психики, которую Фрейд рассматривает как динамическую структуру, должна быть интернализованным объектом, представляется мне странностью, которая сама по себе является достаточным оправданием для моей попытки сформулировать альтернативную теорию психической структуры. Следует отметить, что, формулируя такую альтернативную теорию, я до сих пор следовал линии, противоположной той, которой придерживался Фрейд, в том смысле, что тогда как интернализованный объект - это единственная часть психики, рассматриваемая Фрейдом как динамическая структура, интернализованные объекты, которые рассматриваю я - это единственные части психики, которые я не рассматриваю как динамические структуры. Я рассматривал интернализованные объекты просто как объекты динамических структур Эго, т.е. как внутрипсихические структуры, сами по себе не являющиеся динамическими. Я сделал это сознательно, с тем, чтобы сделать центром внимания активность структур Эго, которую я считаю необходимым постулировать, и с тем, чтобы исключить какой бы то ни было риск недооценки первостепенной важности этой активности, поскольку, в конце концов, объекты интернализуются только посредством этой активности. Однако, в интересах последовательности, я должен теперь сформулировать логическое завершение моей теории динамической структуры и заявить, что, поскольку внутренние объекты являются структурами, они неизбежно должны быть, по крайней мере в какой-то степени, динамическими. Формулируя это заключение и делая такое заявление, я не только придерживаюсь прецедента Фрейда, но также, похоже, сообразуюсь с требованиями таких психологических фактов, которые обнаруживаются, например, в сновидениях и в феномене паранойи. 
 
Этот дальнейший шаг повысит объяснительную ценность моей теории психической структуры, внеся дополнительные возможности во внутрипсихическую ситуацию путем преобразования и соединения. Следует признать, однако, что на практике очень трудно провести различие между активностью интернализованных объектов и активностью структур Эго, с которыми они связаны; и с целью избежать какого-либо проявления демонологии, наверное, было бы разумно отклониться, если уж на то пошло, в сторону переоценки, придав излишний вес активности структур Эго, чем наоборот. Остается истинным, тем не менее, что при определенных условиях интернализованные объекты могут обретать динамическую независимость, которую нельзя игнорировать. 
 
Перевод В. Курманаевской 
 
Примечания 
*) Перевод осуществлен по: Fairbairn W.R.D. (1944). Endopsychic Structure Considered in Terms of Object Relationships. International Journal of Psychoanalysis., 25:70-92. 
1) Совершенно отдельно от этого предположения я хотел бы отметить, что нет никакого неизбежного противоречия между точкой зрения, что либидо изначально стремится к объекту и концепцией либидо, катектирующего Эго, поскольку всегда существует возможность того, что одна часть структуры Эго относится к другой части как к объекту - возможность, которую нельзя игнорировать в свете того, что будет сказано ниже о расщеплении Эго. 
 
2) Следует добавить, что, по моему мнению, в первую очередь всегда интернализуются именно 'плохие' объекты, поскольку трудно найти какой-либо удовлетворительный мотив для интернализации объектов, которые являются удовлетворяющими и 'хорошими'. Поэтому для младенца было бы бессмысленно интернализовывать грудь матери, с которой у него уже существуют совершенные отношения в отсутствие такой интернализации, и чьего молока вполне достаточно для удовлетворения потребности в инкорпорации. Следовательно, необходимость в интернализации материнской груди возникает лишь тогда, когда она оказывается неспособна удовлетворять его физические и эмоциональные потребности и, тем самым, становится плохим объектом. И лишь позже интернализуются хорошие объекты, для того, чтобы защитить Эго ребенка от уже интернализованных плохих объектов, а Супер-Эго является "хорошим объектом" такого рода. 
 
3) Концепция Эго, несомненно, была позаимствована Фрейдом у Гроддека; но, если есть какая-либо истина в умозаключениях, которые будут вскоре изложены, это концепция, основанная на внутрипсихической ситуации, являющейся результатом вытеснения, и следовательно, она несовместима с другими взглядами Фрейда, так как предполагает, что именно вытеснение ответственно за возникновение Эго. 
 
4) Нужно признать, конечно же, что, при любых условиях, младенец должен испытывать глубокое чувство сепарации и утраты безопасности во время появления на свет, и можно предположить, что, вдобавок к тревоге, это переживание вызывает некоторую степень агрессии. Однако нет основания считать, что этот опыт сам по себе, без последующего опыта либидинальной фрустрации в период младенчества может дать начало состоянию амбивалентности. 
 
5) Pseudopodia - (биол.) псевдоподия, ложноножка. 

Литература 
1. Fairbairn, W.R.D. (1941). A Revised Psychopathology of the Psychoses and Psychoneuroses. International Journal of Psychoanalysis, 22: 250. 
2. Fairbairn, W.R.D. (1943). Repression and the Return of Bad Objects. British Journal of Medical Psychology, 19: 327. 
3. Freud, S. (1917) Mourning and Melancholia. 
4. Freud, S. (1920) Beyond the Pleasure Principle. 
5. Freud, S. (1923) The Ego and the Id. 
6. Freud, S. (1929) Civilization and its Discontents. 
Материал взят на сайте   http://psyjournal.ru/
 
Новости
29.08.2020 Спотыкаясь о переносподробнее
31.03.2020 Консультации онлайн вынужденная форма работы психоаналитикаподробнее
23.06.2018 Об отношениях и их особенностях. часть 2подробнее
29.03.2017 Об отношениях и их особенностях. С психоаналитиком о важном.подробнее
12.03.2017 О суицидальных представлениях подростковподробнее
06.03.2017 О депрессии и печали с психоаналитиком.подробнее
26.02.2017 С психоаналитиком о зависимостях и аддиктивном поведенииподробнее
17.03.2016 СОН И СНОВИДЕНИЯ. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЕ ТОЛКОВАНИЕподробнее
27.10.2015 Сложности подросткового возрастаподробнее
24.12.2014 Наши отношения с другими людьми. Как мы строим свои отношения и почему именно так.подробнее
13.12.2014 Мне приснился сон.... Хочу понять свое сновидение?подробнее
Все новости
  ГлавнаяО психоанализеУслугиКонтакты

© 2010, ООО «Психоаналитик, психолог
Носова Любовь Иосифовна
».
Все права защищены.