1923. Заметки о теории и практике толкования сновидений. Bemerkungen zur Theorie und Praxis der Traumdeutung.

Фрейд Зигмунд

Издания на немецком языке:

1923   Int. Z. PsychoanaL, т. 9 (1), 1-11.

1925   G. S., т. 3, 305-318.

1925   Traumlehre, 49-62.

1931   Sexua(theorie und Traumlehre, 354 - 368.

1940  G. W., т. 13, 301-314.

 

Содержание этой работы Фрейд сообщил своим спутникам во время путешествия по Гарцу в сентябре 1921 года (Jones, 1962b, 112), того самого путешествия, во время которого он зачитал им еще два других сочинения (1941</ и 1922b). Тем не менее настоящая статья была написана лишь через год, в июле 1922 года, в Бадгаштайне (Jones, там же, 124 - 125). (Во втором томе биографии Фрейда - Jones, 1962а, 286 - 1923 год указан ошибочно.) В разделах VIII и X отражается интерес Фрейда к феномену «навязчивого принуждения», а также к описанию «Я-идеала», который также обсуждается в сочинениях, появившихся в этот же период, «По ту сторону принципа удовольствия» (1920g) и «Психология масс и анализ Я» (1921с).

 

Случайное обстоятельство, что последние издания «Толкования сновидений» [1900а][1] были изготовлены посредством стереотипной печати, побуждает меня отдельно сделать нижеследующие замечания, которые в противном случае нашли бы свое место в тексте в виде поправок или включений.

 

I 

При толковании сновидения в анализе имеется выбор между разными техническими методами[2].

Можно поступать (а) хронологически и попросить сновидца произносить свои мысли по поводу элементов сновидения в последовательности, которой эти элементы придерживаются в рассказе о сновидении. Это - первоначальный, классический образ действия, который я по-прежнему считаю наилучшим, когда анализируют собственные сновидения.

Или можно (б) начать работу по толкованию с отдельного, прорисованного элемента сна, который выхватывают непосредственно из сновидения, например, с той его части, которая больше всего привлекает к себе внимание, или с той части, которая обладает наибольшей отчетливостью или чувственной интенсивностью, или, скажем, оттолкнуться от содержащегося в сновидении высказывания, от которого ждут, что оно приведет к воспоминанию о высказывании из бодрствующей жизни.

Можно (в) вообще вначале отрешиться от явного содержания и взамен задать сновидцу вопрос, какие события последнего дня в его ассоциации присоединяются к рассказанному сновидению.

Наконец (г), если сновидец уже знаком с техникой толкования, то можно отказаться от всякого предписания и предоставить ему решать, с каких мыслей по поводу сновидения он хочет начать. Я не могу утверждать, что та или иная из этих техник более предпочтительна и в целом дает лучшие результаты. 

II

Гораздо важнее то обстоятельство, совершается ли работа над толкованием под высоким или низким давлением сопротивления, относительно чего аналитик никогда не пребывает долго в сомнении. При высоком давлении можно, пожалуй, попытаться узнать, о каких вещах идет речь в сновидении, но нельзя догадаться, что оно об этих вещах говорит. Это похоже на то, как если бы пытались прислушаться к разговору, который ведут вдалеке или тихим голосом. В таком случае говорят себе, что о сотрудничестве со сновидцем речи идти не может, решают не особенно мучиться и помочь ему лишь немного и удовлетворяются тем, что предлагают ему несколько символических переводов, которые считают возможными.

Большинство сновидений в трудных анализах - подобного рода, и поэтому из них нельзя много узнать о природе и механизме образования сновидения, но меньше всего получают сведений на любимый вопрос, в чем же все-таки состоит исполнение желания в сновидении.

При крайне высоком давлении сопротивления возникает следующий феномен: ассоциация сновидца идет вширь, а не в глубь. Вместо желаемых ассоциаций с рассказанным сном обнаруживаются все новые части сновидения, которые сами остаются без ассоциаций. Только тогда, когда сопротивление удерживается в умеренных границах, осуществляется известная картина работы над толкованием: сначала ассоциации сновидца по поводу явных элементов далеко расходятся, в результате чего затрагивается множество тем и кругов представлений, после чего второй ряд ассоциаций быстро отсюда сходится к искомым мыслям сновидения.

Тогда становится также возможным и сотрудничество аналитика со сновидцем; при высоком давлении сопротивления это не было бы даже целесообразным.

Многие сновидения, случающиеся во время анализа, непереводимы, хотя они и не выставляют напоказ именно сопротивление. Они представляют собой вольную обработку лежащих в их основе скрытых мыслей сновидения и сопоставимы с удачными, художественно переработанными поэтическими произведениями, в которых хотя и можно еще распознать основные мотивы, но они могут быть как угодно перемешаны и преобразованы. Такие сны служат в лечении вступлением к мыслям и воспоминаниям сновидца, но при этом само их содержание не учитывается.

 

III 

Можно различить сновидения сверху и сновидения снизу, если это различие не понимать слишком строго. Сновидения снизу - это такие сны, которые возбуждаются силой бессознательного (вытесненного) желания, создавшего себе представительство в тех или иных дневных остатках. Они соответствуют вторжениям вытесненного в бодрствующую жизнь. К сновидениям сверху можно приравнять дневные мысли или дневные намерения, которым ночью удалось получить усиление от вытесненного содержания, отколовшегося от Я[3]. В таком случае анализ, как правило, отказывается от этого бессознательного помощника и осуществляет включение латентных мыслей сновидения в структуру бодрствующего мышления. Видоизменять теорию сновидения из-за этого различия не требуется.

 

IV 

В некоторых анализах или на определенных отрезках анализа обнаруживается разобщение жизни во сне и жизни в бодрствовании, подобное отделению деятельности фантазии, поддерживающей continued story (роман-грезу), от бодрствующего мышления. В таком случае сновидение присоединяется к другим снам, делает средоточием элемент, который мимоходом затрагивался в предыдущем сне, и т. д. Однако гораздо чаще случается так, что сновидения не связываются друг с другом, а включают в себя следующие друг за другом части бодрствующего мышления.

 

V 

Толкование сновидения распадается на две фазы - на перевод и на его обсуждение или применение. В первой фазе нельзя позволить влиять на себя каким-либо соображениям по поводу второй. Это как если бы вы имели перед собой главу из книги иноязычного автора, к примеру, Ливия. Сначала хотят узнать, о чем Ливии рассказывает в этой главе, и только потом начинается обсуждение того, что представляет собой прочитанное - историческое сообщение, сказание или авторское отступление. Какие же выводы можно сделать из правильно переведенного сновидения? У меня создалось впечатление, что аналитической практике не всегда удавалось избежать здесь ошибок и перегибов, причем отчасти из-за огромного благоговения перед «таинственным бессознательным»[4].

Возьмем для примера так называемые сны о выздоровлении. Если пациенту приснился такой сон, в котором он будто бы избегает ограничений невроза, например, преодолевает фобию или отказывается от эмоциональной привязанности, то мы склонны думать, что он сделал большой шаг вперед, готов приспособиться к новым обстоятельством жизни, начинает считаться со своим здоровьем и т. д. Зачастую это может быть верным, но столь же часто такие сны о выздоровлении имеют всего лишь значение снов об удобстве[5], они означают желание наконец стать здоровым, чтобы избежать части аналитической работы, которую, как они чувствуют, им предстоит проделать в дальнейшем. В таком смысле сны о выздоровлении случаются очень часто, когда, например, пациент должен вступить в новую, неприятную для него фазу переноса. Тогда он ведет себя в точности как иные невротики, которые после нескольких часов анализа объявляют себя вылечившимися, так как они хотят избежать всего неприятного, о котором еще должна зайти речь в анализе. Также и больные, страдающие военным неврозом, отказались от своих симптомов, поскольку терапия, проводимая военными врачами, могла сделать для них болезнь еще более неприятной, чем служба на фронте, придерживались тех же экономических условий, и в обоих случаях излечение оказывалось нестойким[6].

 

VI

Совсем не просто вынести общее решение о ценности правильно переведенных сновидений. Если у пациента существует конфликт амбивалентности, то враждебная мысль, которая проявляется в нем, разумеется, не означает преодоления на долгое время нежного побуждения, то есть решения конфликта, и точно так же этого значения не имеет и сновидение враждебного содержания. Во время такого конфликта амбивалентности каждая ночь нередко приносит два сновидения, каждое из которых занимает другую позицию. В таком случае прогресс состоит в том, что добиваются основательной изоляции обоих контрастирующих побуждений, после чего можно проследить и разглядеть каждое из них, доведенное до крайности с помощью бессознательного усиления. Иногда одно из двух амбивалентных сновидений оказывается полностью забытым; в таком случае нельзя позволить себя обмануть и предположить, что теперь решение принято в пользу одной стороны. Правда, забывание одного сновидения показывает, что на данный момент верх взяло одно направление, но это относится только к одному дню и может измениться. Следующая ночь, возможно, выдвинет на передний план противоположное проявление. Что же на самом деле происходит с конфликтом, можно догадаться только с учетом всех других проявлений, в том числе и в бодрствующей жизни.

 

VII

С вопросом об оценке сновидений тесно связан другой вопрос - о возможности на них повлиять с помощью врачебного «внушения». Возможно, аналитик сперва испугается, если ему напомнят об этой возможности[7]; но при более ближайшем рассуждении этот страх, несомненно, уступит пониманию того, что влияние на сны пациента является для аналитика не столько неудачей или позором, сколько возможностью управлять его сознательными мыслями.

То, что аналитическое лечение влияет на явное содержание сновидений, не нужно доказывать. Это следует уже из того, что сновидение опирается на бодрствующую жизнь и перерабатывает его побуждения. То, что происходит в аналитическом лечении, разумеется, принадлежит также к впечатлениям бодрствующей жизни и едва ли не к самым сильным из них. Поэтому неудивительно, что пациенту снятся вещи, которые обсуждал с ним врач и пробудил у него их ожидание. Во всяком случае, это не большее чудо, чем то, что содержится в известном факте «экспериментальных» снов[8].

Теперь интерес распространяется на вопрос: может ли также и аналитик оказать влияние, внушить скрытые мысли сновидения, выявляемые с помощью толкования. Ответ на этот вопрос опять-таки должен гласить: разумеется, да, ибо участие этих скрытых мыслей сновидения соответствует предсознательным, вполне способным к осознанию мыслительным образованиям, которыми сновидец мог бы при случае реагировать также и в бодрствовании на стимулы врача независимо оттого, совпадают ли по направленности ответы анализируемого этим стимулам или противоречат им. Если заменить сновидение содержащимися в нем мыслями сновидения, то вопрос, в какой степени можно внушить сновидения, совпадает с более общим: в какой степени пациент доступен внушению в анализе?

На сам механизм образования сновидения, на собственно работу сновидения влияния никогда не оказывают; этого можно придерживаться.

Помимо обсуждавшейся части предсознательных мыслей сновидения каждое правильное сновидение содержит указания на вытесненные желания-побуждения, которым он обязан своей возможностью образоваться. Скептик скажет по поводу них, что они проявляются в сновидении, так как сновидец знает, что он должен их привести, что они ожидаются аналитиком. Сам аналитик с полным правом будет думать иначе.

Если сновидение приводит ситуации, которые можно объяснить сценами из прошлого сновидца, то тогда особенно важным представляется вопрос, может ли врачебное влияние также быть причастно к этим содержаниям сновидения. Самым неотложным этот вопрос становится при так называемых подтверждающих сновидениях, сновидениях, плетущихся в хвосте анализа[9]. У некоторых пациентов никаких других и не получают. Они репродуцируют забытые переживания своего детства только после того, как аналитик сконструировал их из симптомов, намеков и мыслей и это им сообщил[10]. Затем появляются подтверждающие сновидения, по поводу которых, однако, сомнение говорит, что никакой доказательной силы они не имеют, поскольку могут быть выдуманы в ответ на стимулы врача, вместо того чтобы появиться на свет из бессознательного сновидца. Избежать в анализе этой неоднозначной ситуации нельзя, ибо если, работая с этими пациентами, не толковать, не конструировать и не рассказывать, то никогда не получишь доступ к тому, что у них вытеснено.

Положение вещей складывается благоприятно, если к анализу такого плетущегося в хвосте, подтверждающего сновидения непосредственно присоединяются ощущения воспоминания о том, что до сих пор было забыто.

В таком случае скептик находит выход из положения, говоря, что это обманы памяти. В большинстве случаев не имеется даже таких ощущений воспоминания. Вытесненное пропускается лишь частями, а всякая неполнота сдерживает или замедляет образование убеждения. Также речь может идти не о репродукции действительного, забытого события, а о содействии бессознательной фантазии, где не следует ожидать ощущения воспоминания, но иногда остается возможным чувство субъективного убеждения.

Итак, могут ли подтверждающие сновидения действительно быть результатом внушения, то есть сновидениями, оказывающими любезность? Пациенты, которые приводят только подтверждающие сновидения, это именно те, у которых роль главного сопротивления играет сомнение. Не надо пытаться «перекричать» это сомнение авторитетом или устранить его с помощью аргументов. Оно должно оставаться до тех пор, пока не будет разрешено в ходе дальнейшего анализа. Также и аналитик в отдельных случаях может придерживаться такого сомнения. Тем, что, в конце концов, делает его уверенным, является как раз усложнение поставленной перед ним задачи, сопоставимой с решением одной из детских игр, называемых «мозаикой». Там цветной рисунок, наклеенный на деревянную дощечку и точно вписывающийся в деревянную рамку, разрезан на много частей, которые ограничиваются беспорядочно искривленными линиями. Если удается беспорядочную груду деревянных дощечек, каждая из которых содержит непонятную часть рисунка, упорядочить таким образом, что рисунок приобретает смысл, что нигде не остается пробела между стыками и что он весь заполняет рамку, то это значит, что все эти условия выполнены, и становится ясно, что решение головоломки найдено и что никакого другого решения не существует.

Конечно, такое сравнение ничего не значит для анализируемого во время незавершенной аналитической работы. Я вспоминаю здесь дискуссию, которую мне довелось вести с пациентом, чья исключительная амбивалентная установка выражал в сильнейшем навязчивом сомнении. Он не оспаривал толкования своих сновидений и был очень взволнован их соответствием с высказанными мною догадками. Но он спросил, не могли ли эти подтверждающие сновидения быть выражением его покорности мне. Когда я выставил доводом, что эти сновидения представили также множество частных подробностей, о которых я не мог догадываться, и что остальное его поведение во время лечения о покорности как раз не свидетельствовало, он обратился к другой теории и спросил, не могло ли его нарциссическое желание стать здоровым побудить его продуцировать подобные сновидения, поскольку я ему все-таки обещал выздоровление, если он сможет принять созданные мною конструкции. Я вынужден был отвечать, что мне пока еще не доводилось встречаться с таким механизмом образования сновидения, но решение пришло другим путем. Он вспомнил о снах, которые снились ему еще до того, как он начал анализ, более того, еще до того, как он что-то о нем узнал, и анализ этих снов, которые нельзя было подозревать в суггестии, привел к таким же истолкованиям, как и анализ более поздних. Его навязчивое желание противоречить нашло, правда, выход в том, что более ранние сновидения были менее отчетливыми, чем те, которые снились в период лечения, но мне было достаточно соответствия. Я думаю, что вообще-то неплохо иной раз вспоминать о том, что людям, как правило, снились сны еще до того, как начался психоанализ.

 

VIII

Вполне может быть, что сновидениям в психоанализе удается обнаружить вытесненное в большем количестве, чем сновидениям вне этой ситуации. Но этого нельзя доказать, ибо две эти ситуации несопоставимы; использование в анализе - это намерение, первоначально совершенно чуждое сновидению. И наоборот, не подлежит сомнению, что в рамках анализа значительно больше вытесненного обнаруживается в связи со сновидениями, чем с помощью других методов; для такой повышенной производительности должен иметься двигатель, бессознательная сила, которая в состоянии сна лучше, чем когда-либо способна поддерживать намерения анализа. Теперь едва ли тут можно привлечь какой-либо другой фактор, кроме проистекающей из родительского комплекса покорности анализируемого по отношению к аналитику, то есть положительное участие так называемого переноса, и действительно, во многих сновидениях можно вернуть обратно вытесненное и забытое, нельзя обнаружить никакого другого бессознательного желания, которому можно было приписать движущую силу для образования сновидения. Стало быть, если кто-то желает утверждать, что большинство используемых в анализе сновидений - это сновидения, оказывающие любезность, и своим возникновением обязаны суггестии, то с точки зрения аналитической теории против этого ничего нельзя возразить. Тогда я должен разве что сослаться на рассуждения в моих «Лекциях по введению» [(1916 - 1917) 28-я лекция], в которых обсуждается отношение переноса к суггестии и показывается, как мало признание суггестивного воздействия в нашем значении вредит надежности наших результатов.

В сочинении «Поту сторону принципа удовольствия» [(1920g) Studienausgabe, т. 3, с. 228 и далее] я занимался экономической проблемой, каким образом в любом смысле неприятным переживаниям из раннего инфантильного периода развития сексуальности удается так или иначе репродуцироваться. Мне пришлось в «навязчивом повторении» за ними признать исключительно сильный импульс, который одолевает служащее принципу удовольствия вытеснение, которое тяготеет над ними, но все же не раньше, чем «идущая ему навстречу работа лечения не ослабила вытеснения»[11]. Здесь следовало бы добавить, что эту помощь навязчивому повторению оказывает позитивный перенос. При этом создался союз лечения с навязчивым повторением, который сперва направляются против принципа удовольствия, но в конечном счете хочет установить господство принципа реальности. Как я там отмечал, разве что слишком часто случается, что навязчивое повторение освобождает себя от обязательств такого союза и не довольствуется возвращением вытесненного в форме образов сновидения.

 

IX

Насколько я теперь понимаю, сновидения при травматическом неврозе составляют единственное настоящее[12], а сновидения о наказании - единственно кажущееся[13] исключение из тенденции сновидения к исполнению желания. У этих последних обнаруживается необычное положение дел: в сущности, ничего из латентных мыслей сна не принимается в явное содержание сновидения, а вместо них появляется нечто совершенно другое, что следует описать как реактивное образование против мыслей сна, как отвержение их и полное расхождение с ними. На такое выступление против сновидения можно считать способным только критическую инстанцию Я, и поэтому следует предположить, что она, возбужденная бессознательным исполнением желания, временно восстанавливается также и в состоянии сна. Она могла бы также среагировать на это нежелательное содержание сновидения пробуждением, но в образовании сновидения о наказании нашла способ избежать нарушения сна.

Так, например, в отношении известных сновидений поэта Розеггера, которые я упоминаю в «Толковании сновидений»[14] можно предположить, что подавленный текст имеет высокомерное, хвастливое содержание, тогда как настоящее сновидение упрекает его: «Ты - ни на что не годный подмастерье». Конечно, было бы бессмысленно искать вытесненное желание - побуждение в качестве движущей силы этого явного сновидения; надо довольствоваться исполнением желания со стороны самокритики.

Недоумение от подобного построения сновидения уменьшится, если подумать о том, насколько привычно искажение сновидения, служа цензуре, заменяет отдельный элемент чем-то, что в том или ином значении является его противоположностью или антитезой. Отсюда совсем короткий путь до замены характерной части содержания сновидения защитным возражением, а еще один шаг приводит к замене всего предосудительного содержания сновидения сновидением о наказании. Относительно этой промежуточной фазы фальсификации явного содержания мне хочется привести один или два характерных примера.

Из сновидения девушки с сильной фиксацией на отце, которая с трудом высказывается в анализе: она сидит в комнате с подругой, одетая лишь в кимоно. Входит некий господин, которого она стесняется. Однако господин говорит: «Да ведь это та девушка, которую мы уже однажды видели красиво одетой». Этот господин - я, в дальнейшем сведении - отец. Однако со сновидением ничего нельзя сделать, пока мы не решаемся заменить самый важный элемент в речи господина его противоположностью: «Это та девушка, которую я уже однажды видел раздетой, и она была тогда очень красивой». Ребенком в возрасте от трех до четырех лет она какое-то время спала в одной комнате с отцом, и все признаки указывают на то, что тогда она имела обыкновение сбрасывать с себя во сне одеяло, чтобы понравиться отцу. Прежнее вытеснение ее эксгибиционистского желания сегодня мотивирует ее закрытость в лечении, ее нежелание разоблачиться.

Из другой сцены этого же сновидения: она читает свою собственную, имеющуюся в печати историю болезни. В ней говорится, что молодой человек убивает свою возлюбленную - какао; это относится к анальной эротике[15]. Последнее - это мысль, которая у нее появляется в сновидении при упоминании какао. Толкование этой части сновидения еще труднее, чем толкование предыдущей. Наконец, я узнаю, что перед сном она читала «Историю одного инфантильного невроза» (пятый выпуск «Собрания небольших сочинений») [191Щ, ядро которого образует реальное или вымышленное наблюдение за коитусом между родителями. Однажды раньше она уже связывала эту историю болезни с собственной персоной, и это не единственный признак того, что и у нее также речь идет о таком наблюдении. Молодой человек, который убивает свою возлюбленную, - явный намек на садистское понимание сцены коитуса, однако следующий элемент, какао, никак с этим не состыкуется. С какао она может связать только то, что ее мать имеет обыкновение говорить, что от какао болит голова, да и от других женщин она слышала то же самое. Впрочем, благодаря таким же головным болям она какое-то время идентифицировала себя с матерью. Теперь я не могу иначе связать между собой два этих элемента сновидения, кроме как через предположение, что она хочет отвлечься от последствий наблюдения за коитусом. Нет, с зачатием детей коитус ничего общего не имеет. Дети появляются от чего-то, что употребляют в пищу (как в сказке), а упоминание анальной эротики, которая выглядит как попытка толкования в сновидении, дополнением об анальном рождении совершенствует призванную на помощь инфантильную теорию. 

Иногда приходится слышать удивление по поводу того, что Я сновидца появляется в явном сновидении дважды или неоднократно - один раз в собственном обличье, а в другие разы - скрытое за другими лицами[16]. Очевидно, вторичная переработка во время образования сновидения стремилась искоренить это множество Я, которое не вписывается ни в одну сценическую ситуацию, однако благодаря работе толкования оно восстанавливается. Само по себе оно не более странное, чем множественное существование Я в бодрствующей мысли, особенно если при этом Я расчленяется на субъект и объект, в качестве наблюдающей и критической инстанции противопоставляется другой части или его нынешняя сущность сравнивается с припомненной, прошлой, которая когда-то тоже была Я. Например, в предложениях: «Когда я вспоминаю о том, что я сделал этому человеку» и: «Когда я вспоминаю, что когда-то и я был ребенком». Однако то, что все люди, которые присутствуют в сновидении, должны считаться отколовшимися частями и представительствами собственного Я, мне хочется отвергнуть как бессодержательную и неправомерную спекуляцию. Нам достаточно придерживаться того, что отделение Я от наблюдающей, критикующей, наказывающей инстанции (Я-идеала) принимается во внимание также и при толковании сновидений.