Функция сновидений

Эрнст Джонс говорит нам, что Фрейд до конца жизни считал «Толкование сновидений» своей самой важной ра­ботой. Это не удивительно. Если исследования истерии показали значение симптомов, то именно работа по снови­дениям открыла ему и нам понимание универсального мира сновидений и их языка. Ибо структура сновидения отража­ет структуру личности. Далее следует краткий обзор клас­сической теории сновидений.

 

Подавленные желания находят свое удовлетворение в сновидении посредством косвенного представления, сме­щения и конденсации, а также через использование симво­лов. Фрейд относил эти символы несколько к иной катего­рии, чем другие средства косвенного представления. Работа сновидения — это психическая работа, вкладываемая в этот процесс. Посредством работы сновидения достигается ком­промисс между подавляющими силами и подавленным, а запретное желание может найти свое удовлетворение, не потревожив подавляющие силы. Фрейд не пересматривал теорию сновидений в свете своей дальнейшей работы. На­пример, он не говорит нам, как на представления о снови­дениях повлияла формулировка двойственности инстинктов и конфликта между либидными и деструктивными фантазиями. В то время, когда были сформулированы ос­новные взгляды на природу сновидений, у него не было еще концепции разрешения конфликтов. Меня несколько смущает представление о сновидении как просто-напросто о компромиссе: сновидение — это не просто эквивалент невротического симптома. Работа сновидения является также частью психической работы по разрешению конфликтов. Этим объясняется удовлетворение аналитика, когда в ходе психоанализа появляются «хорошие сновидения».

 

Классическая теория сновидений предполагает наличие эго, способного к адекватному подавлению и осуществле­нию психической работы сновидения. По моему мнению, тут подразумевается, что эго в определенной мере способно к разрешению внутренних проблем. Кроме того, эта теория предполагает способность к символизации. Теперь, когда мы расширили область психоаналитических исследований, стали встречаться пациенты с нарушениями или неадекват­ностью функций, от которых зависит сновидение.

 

Для начала я скажу несколько слов о символизации. Фрейд считал существование символов само собой разуме­ющимся, универсальным и, я полагаю, неизменным. Ко­нечно же, в особенности так было до его разрыва с Юнгом и швейцарской школой психоанализа. В своей статье о сим­волизме Джонс (Jones, 1916) говорит о главном расхожде­нии со швейцарской школой. Он подразумевает, хотя и не утверждает открыто, что символизация включает психичес­кую работу, связанную с подавлением: «Символизируется только подавленное — только подавленное требует симво­лизации». Мелани Кляйн (Klein, 1930) сделала следующий большой шаг вперед. В своей статье о формировании сим­вола она рассказывает о психоанализе мальчика-аутиста, неспособного создавать или использовать символы. По ее мнению, символизация осуществляется подавлением и за­мещением интереса к материнскому телу, в результате чего объекты внешнего мира наделяются символическим значе­нием. В случае Дика воображаемая садистская проективная атака, направленная на тело матери, порождала парализу­ющую тревогу, в результате чего процесс символизации зашел в тупик и не происходило никакого формирования символов. Ребенок не разговаривал, не играл и не вступал ни в какие взаимоотношения. Я исследовала эти явления глубже и описала психическую динамику формирования того, что я называю символическим уравниванием или конк­ретным мышлением, характерным для психозов. Я также описала собственно символ, пригодный для целей субли­мации и коммуникации. Говоря кратко, предположение заключается в том, что, когда преобладает проективная иден­тификация и эго отождествляется и смешивается с объек­том, тогда символ, творение эго, идентифицируется и сме­шивается с символизируемой вещью. Символ и символизи­руемый объект становятся одним и тем же, и таким образом появляется конкретное мышление. Символ может стать реп­резентацией объекта, а не приравнивается к нему, только в случае, когда осуществляется разделение и принимается и осознается обособленность. По моему мнению, это подра­зумевает полное депрессивное развитие, когда символ ста­новится своеобразным «осадком» процесса сожаления. На­рушение взаимоотношений между «я» и объектом отражается в нарушениях процессов символизации и объективирования в системе «я». Термины «символическое уравнивание» и «символ» более полно обсуждаются в главе 8 [первоис­точника].

 

К словам Джонса: «символизации требует только подав­ленное», — я добавляю: «Адекватно символизировано мо­жет быть только то, о чем можно адекватно сожалеть». Та­ким образом, способность к формированию неконкретного символа сама по себе является достижением эго — дости­жением, необходимым для формирования того типа снови­дений, на которые распространяется теория Фрейда.

 

Мы знаем, что в психотических, пограничных и психо­патических случаях сновидения так не функционируют. В острых психотических случаях часто не существует разли­чия между галлюцинацией и сновидением. На самом деле между состояниями сна и бодрствования не существует чет­кого различия. Иллюзия, галлюцинация, ночные события, которые можно назвать сновидениями, часто имеют одина­ковое психическое значение. В состояниях неострых, но с преобладанием психотических процессов, сновидения мо­гут восприниматься как реальные и конкретные события. Бион (Bion, 1958) рассказывает о пациенте, пришедшем в ужас при появлении в сновидении своего аналитика. Он воспринял это как свидетельство того, что он действитель­но проглотил аналитика. Сновидения могут приравнивать­ся к фекалиям и использоваться как испражнения, или, когда происходит незначительная внутренняя фрагментация, они могут восприниматься как поток мочи, а пациент реагирует на них как на случаи недержания (Bion, 1957). Иногда па­циент использует сновидения для избавления от нежела­тельных частей «я» и объектов, вместо того чтобы разре­шать связанные с ними проблемы. Он пользуется ими так­же для проективной идентификации. Все мы знаем пациентов, которые засыпают нас сновидениями, в извест­ном смысле пагубными для аналитических отношений.

 

У меня была возможность наблюдать этот тип функцио­нирования сновидений у двух пограничных психотических пациентов, мужчины и женщины. Им обоим снилось мно­жество снов, но в обоих случаях внимание необходимо было обращать не на содержание, а на функцию сновидений. Эти пациенты часто воспринимали сновидения как конкретные события. Женщина, параноидально придирчивая, расска­зывала о сновидении, где на нее нападал «X» или «Y», а иногда и я сама. Если я пыталась понять какой-то аспект сновидения, она возмущенно говорила: «Но ведь на меня напал «X», или «Y», или вы», — относясь к происшедшему в сновидении как к абсолютно реальному событию. Она явно не осознавала, что сновидение ей приснилось. Анало­гичным образом, эротическое сновидение, где ее, скажем, преследовал мужчина, воспринималось как реальное дока­зательство его любви. Фактически сновидения, хотя она и называла их снами, являлись для нее реальностью. В этом они походили на другое психическое явление ее жизни, так­же называемое вводящим в заблуждение словом. У нее слу­чались странные и эксцентричные сексуальные фантазии, она открыто говорила о них как о «фантазиях», но при бо­лее глубоком исследовании становилось очевидным, что это не фантазии, а галлюцинации. Они воспринимались как реальные события. Например, она очень неуклюже пере­двигалась, так как считала, будто бы в ее влагалище нахо­дится пенис. Когда она воображала, что имеет с кем-то близ­кие взаимоотношения, то использовала слово «фантазия», но в действительности верила в нее и вела себя так, как если бы это было реальностью. Например, она обвиняла меня в том, что я завидую ее сексуальной жизни и разру­шаю все ее знакомства, когда в действительности никакой половой жизни и близких взаимоотношений у нее не было. Таким образом, то, что она называла «фантазией», и то, что она называла «сновидением», фактически воспринималось как реальность, хоть она и слабо это отрицала. Эти так на­зываемые сновидения постоянно вторгались в реальность внешнего мира. Например, она жаловалась на запах газа в моей комнате, а позднее оказывалось, что ей привиделся взрыв баллона или бомбы. Казалось, что утечка газа, про­изошедшая в грезах, вторгается в восприятие реальности.

 

Эти конкретизировавшиеся сновидения часто служили целям исключения, что особенно ясно было видно в отно­шении пациента-мужчины, имевшего обыкновение подроб­но записывать свои сновидения in extenso* в небольшую за­писную книжку. У него была масса снов. Например: после смерти матери ему снились сновидения о его торжестве над ней, агрессии, чувстве вины и потери, но в его сознатель­ной жизни никакой скорби не наблюдалось. Такие интерпретации, как: «Вы избавились от своих чувств к ма­тери в сновидении», — более эффективно выявляли какую-нибудь сознательную детерминанту его аффекта, чем лю­бой детальный анализ сновидения. Он использовал снови­дение для того, чтобы избавляться от той части психики, что причиняла боль; он переносил ее в свою записную книж­ку. Аналогичным образом он поступал с инсайтом. За пре­исполненным понимания сеансом часто следовало снови­дение, представляющееся тесно связанным с ним. У других пациентов сновидение подобного рода обычно представля­ет собой шаг вперед в разрешении проблем. Однако в слу­чае данного пациента такое сновидение чаще всего означа­ло, что он избавился от всех своих ощущений в отношении предшествующего сеанса, превратив их в сновидение и очи­стив психику. Аналогичным образом сновидение являлось частью процесса исключения и у моей пациентки. Напри­мер, жалуясь на запах газа в моей комнате, она изгоняла запах в комнату.

* Целиком (лат.). — Прим. ред.

 

Сновидения обоих пациентов характеризовались очень бедной и грубой символизацией. Меня поразили как конк­ретность переживаний, так и их вторжение в реальность, как будто не существовало никакого различия между пси­хикой и внешним миром. Они не имели внутренней психи­ческой сферы, где могло бы удерживаться сновидение. Раз­вивая концепцию Винникотта о переходном пространстве, Кан (Khan, 1972) описал его с точки зрения пространства сновидения. В этом отношении я нахожу очень полезной модель психического функционирования Биона (Bion, 1963), в особенности его концепцию альфа- и бета- элементов и матери, способной вмещать проективную идентификацию.

 

Бион различал альфа- и бета-элементы психического функционирования. Бета-элементы — это «сырые» ощуще­ния и эмоции, пригодные только для проективной иденти­фикации. От этих элементов восприятия необходимо из­бавляться. Бета-элементы трансформируются альфа-функ­цией в альфа-элементы. Последние способны храниться в памяти, могут быть подавлены и обработаны. Они пригод­ны для символизации и формирования мыслей сновиде­ния. Именно бета-элементы могут стать странными объек­тами или конкретными символами в моем смысле этого слова. Я полагаю, из них складываются сновидения психо­тического типа; альфа же элементы — это материал невро­тического и нормального сновидения. Альфа-функция свя­зана также с психическим пространством. В модели Биона первичным способом психического функционирования младенца служит идентификация. Это развитие идеи Фрейда о первоначальном отклонении инстинкта смерти и концеп­ции Кляйн о проективной идентификации. Младенец справ­ляется с дискомфортом и тревогой, проецируя их на свою мать. Это не только работа фантазии. Хорошая мать реаги­рует на тревогу младенца. Мать, способная вмещать проек­тивную идентификацию, может трансформировать проекции в своем собственном бессознательном и реагирует со­ответствующим образом, тем самым ослабляя тревогу и при­давая ей значение. В этой ситуации младенец интроецирует материнский объект как способный вмещать тревогу, кон­фликт и так далее и осмысленно их развивать. Такой интернализованный приемник обеспечивает психическое про­странство, в котором может выполняться альфа-функция. На это можно посмотреть и с другой стороны, а именно: благодаря материнской способности вмещать проекции младенца его первичные процессы начинают развиваться во вторичные. Если же этого не происходит, то работу сно­видения выполнить невозможно, и складывается психотически-конкретный тип сновидной деятельности.

 

Мне хотелось бы привести пример, четко демонстриру­ющий, как я полагаю, функцию сновидения и ее недоста­точность, ведущую к конкретизации. Материал взят из ис­тории болезни необычайно одаренного и способного муж­чины, постоянно боровшегося с психотическими частями своей личности. Мы закончили пятничный сеанс тем, что пациент выразил огромное облегчение и сказал мне, что все в ходе этого сеанса имело на него благотворное влия­ние. В понедельник он пришел на сеанс очень взволнован­ным. Он сказал, что в пятницу в после обеда и утром в субботу очень хорошо поработал, но в ночь на воскресенье увидел сон, очень взволновавший его. В первой части сно­видения он был с миссис Смолл [small = маленькая]. Она находилась в постели, и он то ли учил, то ли лечил ее. Здесь же присутствовала маленькая девочка (в этом месте он стал весьма уклончив), может быть, молодая девушка. Она была очень любезна с ним, может быть, немного сексуально на­строена. Затем совершенно неожиданно кто-то убрал из комнаты тележку с едой и большую виолончель. Он про­снулся испуганным. Пациент сказал, что напугала его не первая часть сновидения, а вторая. Он считал, что она как-то связана с потерей внутренней структуры. В воскресенье он все же смог работать, но чувствовал, что его работе не­достает глубины и резонанса, чувствовал, что что-то не так. В воскресенье посреди ночи он проснулся, увидев сон, но

 вспомнить его не мог, вместо этого он почувствовал боль в нижней части спины, в пояснице.

 

Пациент сказал, что часть сновидения с миссис Смолл не обеспокоила его, потому что он быстро разобрался в ней. В прошлом миссис Смолл, о которой он был невысокого мнения, представляла умаление миссис Кляйн (klein = ма­ленькая). Он понял это и предположил, что она представ­ляла меня, превратившуюся в пациентку, а также в малень­кую сексуальную девочку. Он предположил, что это было проявление зависти, вызванное тем, что в пятницу я так сильно помогла ему. Затем он сообщил о нескольких своих ассоциациях к виолончели: о том, что виолончель есть у его племянника, о своем восхищении Касальсом , а также ряд других, которые побудили меня осторожно предположить, будто виолончель кажется довольно бисексуальным инст­рументом. Однако эта интерпретация не произвела ожида­емого впечатления. Его внимание в большей мере (как он сообщил) привлек тот факт, что это один из самых боль­ших музыкальных инструментов. Затем он сказал, что у меня очень низкий голос, и он был напуган тем, что, проснув­шись после сновидения, не мог вспомнить, о чем шла речь на сеансе.

 

Мне кажется, что вся ситуация, представленная снови­дением в первую ночь, во вторую ночь конкретизировалась. Превратив меня в миссис Смолл, он потерял меня в каче­стве интернализованного органа с сильным резонансом. Виолончель представляла мать с сильным резонансом, мать, способную вместить проекции пациента и ответить хоро­шим резонансом; с потерей этого органа произошла немед­ленная конкретизация ситуации. В своем сновидении в ночь на воскресенье он умалил меня, превратив в миссис Смолл. Это привело к исчезновению виолончели — «одного из са­мых больших музыкальных инструментов». Он проснулся встревоженным. Началось нарушение функции сновидения, предназначенной удержать и проработать тревогу. Следую­щей ночью вместо сновидения появилась боль в пояснице. Ипохондрия, которая прежде была ведущим психотически окрашенным симптомом, теперь намного уменьшилась. Ре­зультатом наступления на вмещающие функции аналитика, представленного как орган с резонансом, явилась потеря пациентом его собственного резонанса (глубины понима­ния) и его памяти (он не мог вспомнить сеанса). Когда это произошло, он мог воспринимать лишь конкретные физи­ческие симптомы. Умаленный аналитик, представленный в сновидении миссис Смолл, превратился в конкретную боль в пояснице.

 

Недавно мое внимание привлекло пограничное явление, заметно выраженное в клинических случаях двух упомяну­тых выше пациентов. Они оба часто представляли сновиде­ния, которые я стала рассматривать как предсказания. То есть эти сновидения предсказывали их действия, и приснив­шееся должно было быть выражено реальным поведением. Конечно же, до некоторой степени все сновидения отража­ются в поведении, так как в них представлены проблемы и решения, аналогичные тем, что есть в реальной жизни. Но у этих пациентов отражение сновидения в поведении было исключительно буквальным и осуществлялось во всех дета­лях. Например, мой пациент-мужчина часто опаздывал, и ему, что неудивительно, часто снилось, что он опаздывает. К предсказывающему характеру его снов мое внимание при­влекла удивительная точность, с какой сновидение до ми­нуты предсказывало его опоздание. Он приходил на две, шесть или сорок пять минут позже и объяснял это правдо­подобной для него причиной, но позднее, в ходе сеанса, он рассказывал о сновидении, где опаздывал на обед или на совещание точно та такое же число минут, на какое факти­чески опоздал на сеанс в этот день. Я не думаю, что это его post hoc" интерпретация, так как утром он первым делом тщательно записывал сны. Я также заметила, что сновиде­ние четверга или пятницы, содержащее планы на конец недели, ни в коей мере не являлось сновидением, замеща­ющим реальное поведение, но часто воплощалось в жизнь с точностью до деталей. Это, конечно же, могло быть ре­зультатом моего неудачного анализа сновидения, предше­ствовавшего уик-энду. И другие пациенты иногда приходят с подобными планами своих действий, чтобы предупредить аналитика и получить помощь; в таких случаях эффективный психоанализ устраняет необходимость реализации не­вротического плана. Но у меня возникло ощущение, что в навязчивом стремлении этого пациента реализовать сон в действии было нечто настолько автоматическое, что анали­тик редко мог повлиять на это. Часто он рассказывал о сво­ем сновидении уже по прошествии уик-энда.

 

У моей пациентки такие сновидения-предсказания свя­заны в основном с параноидными драмами. Одна подобно­го рода драматическая ситуация мне была хорошо знакома. Она отличалась удивительно автоматическим развитием, и моя реакция не оказывала на нее никакого видимого влия­ния. Сеанс проходил примерно следующим образом: паци­ентка говорила осуждающе: «Вы недовольны мною». В свое время я перепробовала целый ряд всяческих ответов. К при­меру, я объясняла ей: «Вы боитесь, что я недовольна вами из-за того, что вчера вы хлопнули дверью». Или же я спра­шивала: «За что, по вашему, я сержусь на вас?» Она могла ответить: «Вы сердитесь за то, что я хлопнула дверью». Или я могла промолчать и посмотреть, что последует, но мое молчание воспринималось как подтверждение того, что я ужасно зла на нее. И тогда она говорила: «Вы не только сердитесь на меня, но теперь вы и молчите, а это еще хуже». Я никогда не говорила: «Я не сержусь», — а пыталась ука­зать ей: не приходило ли ей в голову, что она может оши­баться в своих ощущениях. Это только ухудшало положе­ние дел, ибо теперь я не только сердилась, но и обвиняла ее в ненормальности. В любом случае я чувствовала, что мой ответ не имеет абсолютно никакого значения, и раздор, в котором определенная роль отводилась мне, продолжался совершенно автоматически.

 

Однако в какой-то момент, обычно когда интерпретация касалась фундаментальной тревоги, она рассказывала мне сновидение. И тогда оказывалось, что наша воображаемая ссора в ходе сеанса представляет собой почти дословное повторение ссоры из ее сновидения: то ли со мной, то ли с ее матерью или отцом, то ли с какой-нибудь плохо завуали­рованной трансферентной фигурой (например, учителя). Однако такая реакция на интерпретацию — пересказ сно­видения — наблюдалась только когда ссора утихала, по крайней мере, на время. Другие подобные интерпретации, выс­казанные ранее в ходе сеанса, либо игнорировались, либо вплетались в развитие ссоры. Я начала распознавать осо­бенное ощущение в контрпереносе: чувствуешь себя мари­онеткой, захваченной чужим кошмаром, абсолютно неспо­собной ничего сделать, кроме как играть отведенную роль, обычно роль преследователя. Поэтому в дальнейшем, когда ссора начиналась таким особенным образом, я иногда про­сто говорила: «Во сне вы поссорились со мной или с кем-то подобным мне», — и иногда такой шаг устранял потреб­ность в проигрывании ссоры из сновидения в процессе се­анса. Представляется, что предсказывающие сновидения обоих пациентов функционировали подобно тому, что Бион (Bion, 1963) назвал «определяющей гипотезой». Они детально предопределяли как будет разворачиваться сеанс.

 

Мне было интересно знать, каким образом предсказыва­ющие сны отличались от «отбрасывающих» сновидений: либо того типа, что я описала в отношении своего пациен­та-мужчины, либо подобных тем, что наблюдались у паци­ентки-женщины — вторгавшихся затем, так сказать, в ре­альность. Я полагаю, они в чем-то отличны. Я считаю, что «отбрасывающее» сновидение действительно успешно уда­ляет что-то из внутреннего восприятия пациента. Так, пос­ле сна об оплакивании матери пациенту больше не было необходимости скорбеть по ней. Однако предсказывающим сновидениям, по-видимому, не полностью удается удале­ние, и, вероятно, они остаются в психике пациента, подоб­но плохому объекту, от которого пациент должен избавить­ся, воплотив сновидение в реальном поведении. Удаление представляется незавершенным до тех пор, пока сновиде­ние не будет увидено и «отыграно» в жизни, как это было у описанной выше пациентки. Проигрывание ссоры, пере­сказ сновидения, получение интерпретаций — все это при­носило ей огромное облегчение, но я редко была убеждена в том, что такое облегчение в действительности обусловле­но достигнутым инсайтом. Казалось, что в большей степе­ни оно обусловлено ощущением свершившегося удаления. В заключение мы можем сказать, что далеко не исчерпа­ли возможностей понимания мира сновидений, открытого Фрейдом, но наше внимание все больше привлекает форма и функция сновидения, чем его содержание. Именно фор­ма и функция отражают и помогают пролить свет на нару­шения в функционировании эго.

 

Bion, W.R. (1957). Differentiation of the psychotic from the non-psychotic personalities. International Journal of Psycho-Analysis 38: 266-75. In W.R.Bion, Second Thoughts. New York: Jason Aronson, 1977.

__ (1958). On Hallucination. International Journal of Psycho -Analysis 39: 341-9. In W.R.Bion, Second Thoughts. New York: Jason Aronson, 1977. In W.R.Bion, Seven Servants. New York: Jason Aronson, 1977.

__ (1963). Elements of Psycho-analysis. London: Heinemann Medical Books.

Jones, E. (1916), The theory of symbolism. In E.Jones, Papers of Psycho-Anafysis. 2nd ed. London: Balliere, Tindall and Cox, 1918.

Khan, Masud (1972). The use and abuse of dreams. International Journal of Psychotherapy 1.

Klein, Melanie (1930). The importance of symbol formation in the development of the ego. International Journal of Psycho-Analysis 11: 24-39. In М. Klein, Contributions to Psycho-Analysis 1921-1945, pp. 236-50. London: Hogarth, 1948.