Некоторые клинические приложения разработок Мелани Кляйн: выход из нарциссизма

Комментарий: Прочитано на Лондонской воскресной конференции англоговорящих членов европейских психоаналитических обществ 3 октября 1982-го года. Перевод: З. Баблоян

 

Глядя на работы Мелани Кляйн по прошествии 60-ти лет, трудно понять масштаб той революции, которую она произвела в аналитическом мышлении. Открытие ею ранних младенческих объектных отношений и тревог добавило новое измерение психоаналитической работе. Эти открытия вывели на свет ребенка в нас. Предложенный Кляйн новый взгляд на развитие младенца не только положил начало новым достижениям среди тех, кого называют кляйнианцами, но и глубоко повлиял на подход к психоаналитической работе в целом, полагаю, даже среди тех, кто вряд ли слышал о ней, и тех, кто возражает против ряда ее выводов.

 

В своей статье «Источники переноса» (Klein, 1952) Кляйн говорит: «Много лет - и это в некоторой степени верно до сих пор - перенос понимали в смысле прямых указаний на аналитика в материале пациента. Моя концепция переноса (с моей точки зрения, укорененного на самых ранних стадиях развития и в глубоких пластах бессознательного) гораздо шире и влечет за собой технику, согласно которой из всего представленного материала выводятся бессознательные элементы переноса. /…/ Поскольку пациент вынужден справляться с конфликтами и тревогами, вновь переживаемыми по отношению к аналитику теми же методами, которые он использовал в прошлом. То есть он отворачивается от аналитика, пытаясь отвернуться от своих первичных (primal) объектов; пытается расщепить отношения к нему, удерживая его либо как хорошую, либо как плохую фигуру: он отклоняет некоторые чувства и установки, испытываемые к аналитику, на других людей в своей текущей жизни, и это часть “отыгрывания”».

 

Думаю, мало кто поспорил бы с этой формулировкой сегодня, но столь же немногие, полагаю, осознают, что она все еще считалась новаторской в 1952-м году, и что такое понимание переноса с необходимостью влекло за собой исследование расщепляющих механизмов и проективной идентификации, происхождение которых Кляйн относила к раннему младенчеству.

 

Хорошо известно утверждение Кляйн, что примитивные объектные отношения существуют с рождения. Сегодня это мнение получает все возрастающее признание. Ранние объектные отношения коренятся во взаимодействии реальности и [бессознательной] фантазии. Разумеется, понятие фантазии имеет решающее значение для понимания взглядов Кляйн. Она описывает, как, подталкиваемый желаниями и тревогами, младенец в фантазии организует свои объектные отношения и для исполнения желаний, и для защиты. Фантазия - это и место встречи, и результат желаний, тревог и защит. Именно понимание функционирования примитивной фантазии служит основанием, на которое опирается понимание Кляйн переноса и его бессознательных корней.

 

Мелани Кляйн ввела концепцию позиций, чтобы теоретически описать свое представление о раннем развитии. Не буду повторять ее формулировки, поскольку полагаю, что данная аудитория знакома с концепциями параноидной/шизоидной и депрессивной позиций. Напомню только, что на параноидной/шизоидной позиции превалируют страхи аннигиляции и фрагментации. Объектные отношения [на этой позиции] - это отношения к частичным объектам, а защиты главным образом - фрагментация, расщепление, проективная идентификация и идеализация. Депрессивная позиция характеризуется амбивалентным отношением к целостным любимым объектам, расцветающим ощущением психической реальности, что сопровождается тревогами, касающимися вины и утраты. Переход от одной позиции к другой - это переход от преимущественно психотического к невротическому функционированию. [При этом] всемогущество слабеет и Эго набирает силу.

 

Понятие позиции не совпадает с понятием фазы развития, хотя параноидная/шизоидная позиция формируется раньше [депрессивной]. «Позиция» описывает состояние Эго, типичные тревоги, объектные отношения и защиты, сохраняющиеся на каждом уровне. Сам Эдипов комплекс может организовываться преимущественно параноидным/шизоидным или депрессивным образом. Сохранность параноидной/шизоидной позиции в различной степени мешает проработке депрессивной позиции и порождает патологию.

 

С клинической точки зрения тщательное и подробное следование в переносе за сдвигами и флуктуациями между этими двумя позициями приносит обильнейшие плоды. Анализ ранних младенческих параноидных/шизоидных тревог и защит от депрессивной позиции уменьшает расщепление, преследование и идеализацию и в конечном итоге позволяет пациенту установить отношение к хорошему объекту и интернализовать его. Это смягчает деструктивность раннего Супер-Эго, помогает интеграции Эго и увеличивает его силу.

 

Я ограничусь здесь обсуждением учета ранних объектных отношений в анализе нарциссизма. Мы видим, что сегодня растет число пациентов с нарциссическими и пограничными расстройствами, и по этой проблеме проделано много работы, причем зачастую в этой работе (упомянем, например, Когута), похоже, игнорируются открытия Кляйн и тот свет, который они проливают на нарциссизм. Мелани Кляйн лишь дважды высказывалась непосредственно о нарциссизме. В своей статье «Источники переноса» (Klein, 1952) она говорит: «Гипотеза о том, что существует стадия, предшествующая объектным отношениям, которая длится несколько месяцев, предполагает, что, - за исключением либидо, прикрепленного к собственному телу младенца, - импульсы, фантазии, тревоги и защиты либо отсутствуют у него, либо не относятся к объекту, то есть должны действовать в вакууме. Анализ очень маленьких детей научил меня, что не существует такого инстинктивного побуждения, ситуации тревоги или ментального процесса, в котором не фигурировали бы объекты, внешние или внутренние. /…/ Более того, любовь и ненависть, [бессознательные] фантазии, тревоги и защиты также действуют с самого начала и с самого начала они неразрывно связаны с объектными отношениями». В той же статье она отмечает: «Многие годы я придерживаюсь того взгляда, что аутоэротизм и нарциссизм у младенца совпадают по времени с первым отношением к объектам - внешним и интернализованным. Вкратце повторю свою гипотезу: аутоэротизм и нарциссизм включают в себя любовь к интернализованному хорошему объекту (и отношения с ним), который в фантазии образует часть любимого тела и самости. Именно к этому интернализованному объекту происходит отход при аутоэротическом удовлетворении и нарциссических состояниях». Эта гипотеза противоречит принадлежащей Фрейду концепции аутоэротической и нарциссической стадий, которые исключают объектные отношения. Однако здесь Фрейд не высказывается однозначно и кое-где противоречит сам себе.

 

Второе развернутое упоминание Кляйн нарциссизма содержится в ее статье «Заметки о некоторых шизоидных механизмах» (Klein, 1946). В этой работе она проводит различие между нарциссическими состояниями и нарциссическими объектными отношениями и структурой.

 

Нарциссические состояния Кляйн соотносит с отходом к идеализированному внутреннему объекту (как указано выше). Нарциссические объектные отношения и структуру она соотносит с проективной идентификацией. Ее воззрения на нарциссические объектные отношения лежат в русле разработки Фрейдом понятия нарциссического объектного выбора, но подчеркивают также элементы контроля над объектом, подразумеваемого концепцией проективной идентификации. Связь же с внутренней структурой заключается в том, что ре-интернализация объекта, которым завладели при помощи проективной идентификации, воздействует на структуру Эго и Супер-Эго.

 

В книге «Зависть и благодарность» (Klein, 1957) Кляйн подробно описывает развертывание проективной идентификации как осуществление поставленных завистью целей и также как защиту от зависти - например, проникновение в объект и захват качеств объекта. При этом она не упоминает нарциссизм. Однако в этой работе неявно предполагается, что должна существовать тесная связь между нарциссизмом и завистью.

 

Согласно описанию первичного нарциссизма, предложенного Фрейдом, младенец ощущает себя источником всякого удовлетворения. Открытие объекта порождает ненависть. Очень похоже можно описать и зависть. Мелани Кляйн описывает зависть как портящую враждебность при понимании того, что источник жизни и всего хорошего находится извне. На мой взгляд, зависть и нарциссизм подобны двум сторонам одной медали. Нарциссизм защищает нас от зависти (что описано Розенфельдом и другими). В этом и заключается различие между ними. Если вы верите в существование длительной нарциссической стадии, то для вас зависть будет вторичной по отношению к разрушению иллюзии (to disillusionment). Если же вы вместе с Мелани Кляйн утверждаете, что восприятие объектных отношений, и таким образом зависть, существуют с самого начала, то нарциссизм может считаться защитой от зависти и таким образом соотноситься больше с действием инстинкта смерти и зависти, чем с либидинозными силами.

 

Как деструктивная, так и самодеструктивная природа нарциссизма стали мне понятными в анализе одного чрезвычайно нарциссичного пациента. Патология его  комплексная. Его можно было назвать гомосексуалом, поскольку именно гомосексуальные проблемы привели его вначале к анализу, или же маниакально-депрессивным, поскольку в ходе болезни у него происходили психотические маниакальные срывы. Важной чертой [этого случая] является мания величия, а также промискуитет, граничащий с эротоманией. В центре его патологии находятся всемогущество и нарциссизм. Наилучшим образом характер объектных отношений М. иллюстрирует его отношение к женщинам. Он склонен воображать себя суперменом. Но в определенный момент анализа он понял, что его представление о себе как супермене означает, что его обожают и восхищаются им настолько, что женщины полностью о нем позаботятся, так что ему никогда не придется что-либо делать; и он горько посмеялся над собой, понимая, какой же он младенец. Итак, видимо, он искал идеальную или же заботливую мать. Но все было не так просто. Ему также требовалось проецировать в женщину нуждающуюся, жадную, агрессивную и завистливую младенческую часть себя. У него была фантазия, что при эякуляции он помещал в женщин маленьких гомункулусов, которые тех захватывали, и так он внедрял в женщин потребность в нем, которая будет вечно их терзать. Сходную роль играли его глаза. В воплощении этих фантазий он вполне преуспевал, и его жизнь была занята по большей части тем, что он добивался женщин и/или бежал от их требований. Отношение к внутреннему объекту было подобным. Одна из фантазий, лежащих в основе его отношений с женщинами, заключалась в том, что он удалял сосок из груди; его пенис становился соском; женская грудь с дыркой наполнялась его спроецированным голодом и желаниями и становилась вагиной. Когда этот объект ре-интроецировался, Эго пациента оказывалось подобным раковине, содержащей возбужденную и деструктивную грудь с дырой.

 

Вся его система держалась на отрицании зависимости и зависти. Это стало особенно ясно в серьезной негативной терапевтической реакции. Вслед за интенсивной психоаналитической работой перед каникулами пациент смог улучшить свои отношения с одной постоянной подругой и, что более значимо, смог завершить часть одной работы (торможение рабочих способностей - один из важных его симптомов). Во время перерыва он пустился в особенно разрушительное соблазнение и снова подошел вплотную к психотическому срыву. Это было контейнировано в анализе.

 

Через несколько недель он увидел следующий сон:

Присутствовал слепой и глухой человек. М., или же смутная фигура, безуспешно пытались помочь ему. Но это не получалось, и человек хватался за какое-то землеройное оборудование; возможно, он сходил с ума.

Первые ассоциации пациента вели к тому, о чем мы недавно говорили - как М. пытался блокировать всякое новое понимание и сделать себя слепым и глухим, - а также к его страху сойти с ума. Он подумал, что слепой и глухой человек - это он сам, а землеройное оборудование ассоциировалось с его манией. Он также упомянул, что предыдущим вечером смотрел «Третьего человека», и в этом фильме всплывала тема менингита. Как вы, может быть, знаете, в этом фильме Гарри Лайм крадет пенициллин из больницы, и дети, больные менингитом, становятся уродливыми чудовищами или умирают, поскольку их лечат разбавленным пенициллином. Упоминание «Третьего человека» дало мне ключ к смутной фигуре, которой, по словам пациента, мог быть он сам. В фильме Гарри Лайм впервые появляется как смутная фигура в дверном проеме. Я предположила, что Гарри Лайм, который крадет пенициллин и выдает его в разбавленном виде, - это сам пациент. М. вначале был потрясен, поскольку не увидел этого сам, он всегда испытывал потрясение, если интерпретация не приходила в голову ему самому; а затем проассоциировал разбавленный пенициллин с тем, что он дает женщинам, когда их соблазняет. (Ранее мы анализировали, как он использует собственно психоаналитический инсайт, провоцируя у женщин переносы с помощью интерпретаций.)

 

На следующем сеансе его занимала следующая мысль: почему разбавленный пенициллин приносит вред? Только ли потому, что дети из-за этого не получали правильный пенициллин, или же этот разбавленный пенициллин также ядовит сам по себе? Он размышлял о том, почему «разбавленная любовь» приносит вред. «Разбавленная любовь», в данном случае нарциссическая любовь, ядовита потому, что отделяет человека от истинной любви. Но больше всего меня поразило - и я обратила внимание пациента на этот момент - что слепой и глухой человек во сне - это тоже он сам, он сам себе вводит разбавленный пенициллин, который разрушает его чувства, его рассудок, в конечном итоге его жизнь, он сам себя лишает любви. И действительно, можно сказать, что этот человек, который как будто посвятил свою жизнь тому, чтобы обожать себя и быть обожаемым другими, на самом деле лишен не только любви [к другому], но и чувства любви [другого к нему], а также действенной любви к себе, заботы о себе.

 

Герберт Розенфельд в своих статьях «О психопатологии нарциссизма» (Rosenfeld, 1964) и «Инстинкты жизни и смерти» (Rosenfeld, 1971) подробно описывает то, что он называет деструктивным нарциссизмом - нарциссизм, являющийся выражением зависти и самодеструктивности. Также он описывает использование проективной идентификации и нарциссических объектных отношений в качестве как защиты от инстинкта смерти, так и его выражения. Думаю, что в одном пункте я с ним расхожусь. Розенфельд различает либидинозный и деструктивный нарциссизм. Полагаю, по существу всякий устойчивый нарциссизм основывается на инстинкте смерти и зависти, хотя, разумеется, в этот сплав инстинктов входят и либидинозные элементы. Но господствует здесь всегда инстинкт смерти. В случае М., например, сама либидинизация служит деструкции и самодеструкции.

 

Полагаю, предложенная Фрейдом концепция инстинктов жизни и смерти может разрешить проблему полезности, или, в противном случае, допустимости [понятия] первичного нарциссизма. Идея инстинкта жизни - это любовь к жизни, включая любовь к себе и дающим жизнь объектам. Любовь к себе и любовь к объектам не конфликтуют. Это взаимодополняющие компоненты одного и того же инстинкта. Отношение к идеальному объекту, первое выражение инстинкта жизни, не порождает устойчивый нарциссизм. Кляйн интуитивно называет его нарциссическим состоянием - то есть чем-то временным. Оно развивается в отношение к хорошему, а не идеальному внутреннему объекту и является основанием самоуважения, самосохранения, а также любви, уважения и сохранения любимых объектов, внешних и внутренних. С другой стороны, инстинкт смерти и зависть порождают нарциссические объектные отношения и деструктивные и самодеструктивные внутренние структуры.

Выход из таких нарциссических структур неизбежно означает отведение назад проективных идентификаций, проработку зависти и защит от зависти, а также постепенный сдвиг от параноидной\шизоидной к депрессивной позиции, чему сопутствует ослабление всемогущества. Я опишу колеблющиеся сдвиги и выход из нарциссизма у более здорового пациента.1)

 

У г-на Ф. был стабильный брак и несколько детей. Жена его выступала главным образом контейнером лучших его частей. Он как-то справлялся с работой архитектора, но с чрезвычайной заторможенностью, больше радуясь деловой или инженерной стороне своей профессии, чем ее художественным аспектам. Также у него были затруднения в общении с клиентами или коллегами, из-за тайных стремления к контролю и параноидности, хотя и довольно успешно маскируемых. В начале анализа он был чрезвычайно пассивен. Вскоре стало очевидно, что он живет преимущественно во всемогущественной фантазии жизни во мне и полного мною обладания. В своих снах он часто оказывался в зданиях, крепостях, на пустынных островах и т.д. Было очевидно, что он совершенно не осознает, что я существую не только как среда, в которой он живет. В то же время он втайне захватывал мои крайне идеализированные свойства.

 

На выходных и при перерывах в анализе он никогда не думал обо мне и не скучал по мне, но реагировал очень сильно. Он либо погружался в сонное замкнутое состояние, либо осуществлял маниакальное отыгрывание. Например, он мог часами накачивать мускулы груди и плеч, которые для него репрезентировали груди. Или же становился чрезвычайно анальным, фантазируя, что проникает в женские зады - или, в идеале, в свой собственный зад. Эти состояния всегда сопровождались чувством преследования - он вечно воевал с  людьми, вторгающимися в его работу и дом.

 

В его снах крепости были под осадой, и в одном из них пустынный остров, на котором он жил, был окружен каннибалами на лодках, готовящимися к высадке.

 

Он нарциссически находился внутри меня и был идентифицированным со мной, а его депрессивная, навязчиво вторгающаяся, каннибалистическая самость была спроецирована вовне. Он отдавал себе отчет в своей деструктивности минимально, а с чувством преследования справлялся главным образом при помощи отрицания.

Вот типичный для него сон:

Он видел девушку-мима, свою знакомую. Во сне она изображала чрезвычайно утрированную фигуру. Она находилась в комнате со странным потолком, круглым, вогнутым и также кричаще ярким.

Потолок пациент проассоциировал и с маткой (из-за его цвета и яркости), и с грудью. Он тут же признал, что девушка-мим это он сам, поскольку на предыдущем сеансе говорил о том, что имитирует меня. Так что он и находился внутри матки/груди, и был ею.

 

В последнее время эта структура начала постепенно отступать. Преодолевая сильное сопротивление, пациент перешел на лучшую работу в большей фирме. Это переход вызывал сопротивление, потому что значил, что Ф. частично отказывается от фантазии, что живет в моем доме, владеет им и выполняет мою работу: поэтому не имело значения, что Ф. делает на работе и что обеспечивает своей семье и своему собственному дому.

В то же время в его снах и ассоциациях возникла новая фигура, которую он называл «маленький мужчина». Маленький мужчина контролировал всех и каждого, особенно его мать.

 

Раньше пациент верил, что в отсутствии отца он был маленьким мужчиной своей матери, всемогущим образом обладая ею и ее контролируя. Теперь ему стало ясно, что в детстве он был мал и открыт переживаниям лишения, ревности и особенно - зависти к большим. Его нарциссическая структура и вера во всемогущество маленького мужчины ограждала его от этих переживаний. Пациента сильно потрясло это открытие.

 

За пару недель до того, как возник материал, который я опишу ниже, пациент увидел в книжном магазине экземпляр моей новой книги, и на несколько дней удалил из памяти этот факт. Только материал его снов открыл для меня эту возможность. Вскоре после того, как Ф. признал данный факт, он начал понедельничный сеанс, заявив, что воняет своими ветрaми, и ему нравился этот запах, который обычно его скорее огорчал, но он увидел хорошие сны.

 

Он написал книгу. Пять первых глав получились хорошо, но две последующие оказались многословными, спутанными, напыщенными, слишком объемными, вспученными (windy). Во втором сне присутствовала его свояченица, и он думал: «возникнет проблема, поскольку я хочу, чтобы она заткнулась - чтоб не разбудила Бобби, моего сына. Однако непохоже, чтобы она заткнулась».

 

В третьем сне его друг Д. знал название хорошего ресторана. Сам же он не знал никаких названий хороших ресторанов, так что вынужден был верить Д.

 

Пациенту понравился сон о книге, потому что он сделал нечто положительное, но он не мог догадаться, в чем различие между первыми пятью главами и последующими двумя. Это меня удивило, поскольку он всегда ассоциировал число пять с пятью сеансами. Мне кажется, что первые пять глав - это главы, которые мы написали вместе за предыдущую неделю, а две главы - это те две главы, что он написал сам на выходных. Отрицая мою роль в процессе написания и претендуя на то, что он написал пять глав сам, пациент оставил себя раздутым горячими газами на выходных. (Перед тем, как рассказать сон, он сообщил мне, что ему нравится пахнуть своими ветрами.) Значение второго сна, про свояченицу, восходит к вечеру накануне ее родов, несколько лет тому назад. Когда в тот вечер я намекнула ему на его зависть к ней и связанную с ней тревогу, он возразил, что родить ребенка - ничуть не большее дело, чем испражниться в туалете, тут нечему завидовать и не о чем тревожиться; и он был чрезвычайно огорчен, когда женщина чуть не умерла в родах на следующий день. Свояченица также репрезентировала меня, которая будила Бобби, пациента-ребенка, заставляя его признать свою зависть к беременной матери и свою тревогу о ней.

 

Следующий сон о друге, который знал название ресторана, которое пациент не знал, отсылает к тому, что Ф. не знает источника своей пищи: меня или свою мать, и не знает различия между пищей, детьми и фекалиями. Д. также проходил анализ.

 

На следующий день Ф. сказал: «Мы вчера говорили о еде, и я увидел сон о ресторане».

 

Компания собиралась в ресторан на вершине холма или горы. Возможно, это была Сардиния или Сицилия, или родная страна пациента. Он очень хотел пойти туда, но не знал, приглашен ли он; относился ли он к этой компании и заслуживал ли приглашения. Но кто-то сказал: «Ну, он тоже участвовал, ему тоже можно с нами». Пациент почувствовал сильное удовольствие и облегчение. Ресторан был очень приятным, довольно скромным, и там было мало людей.

 

Сновиденье поразило пациента тем, что было совершенно не похоже на другие его сны. Изолированность, ощущение того, что он не принадлежит ни к семье, в которой он родился, ни к своей профессии всегда было важной чертой его характера. Он был удивлен, что в этом сне он по-настоящему хотел принадлежать к группе и ему это разрешили. Холм и здание ресторана вызвали множество ассоциаций с его детством, и своим количеством, сказал он, люди напоминали семью. В этом сне он как будто вновь обрел любовное, хотя и тревожное отношение к груди - холм, ресторан и вместе с этим - всю семью. Он также соотнес сон со своим растущим ощущением того, что, возможно, я все-таки добра к нему. (Мой дом тоже находится на холме.)

 

В данном сне пациент сошел с нарциссической позиции предыдущего дня и начал выходить на депрессивную позицию (to face the depressive position). Последующие недели были отмечены повторяющимися флуктуациями между бегством в нарциссическую структуру и выходом из нее и контактом с хорошими объектами и хорошими чувствами - но также с вызванной этим сильной завистью. Например, однажды он начал сеанс с заявления, что этот сеанс будет не слишком хорошим, поскольку он не видел снов и мыслей у него немного. На середине сеанса Ф. к своему удивлению осознал, что обнаружилось много нового. Ему открылось, что он, сам того не понимая, всегда полагал, что сеанс зависит только от него, и совершенно игнорировал всякую возможность того, что мое участие тоже что-то значит. В другой раз он сказал, что полагал свой сон неинтересным и был изумлен тем, насколько важным он оказался. Он сказал, что теперь понимает, что всегда считал свой анализ важным, но ему не казалось, что анализ как-то связан со мной. Он полагал меня кем-то вроде домохозяйки, которая тоже оказалась здесь. В конце сеанса он заплакал - что для него было совершенно необычно. Он заплакал потому, что вспомнил, о чем подумал в приемной - о том, что однажды придет время перестать сюда приходить. Он боялся утраты, чувствовал благодарность и вину за то, что раньше игнорировал меня.

 

Однако на следующий день он был замкнут и довольно враждебен. Он видел сон о маленькой девочке, которая постоянно находилась рядом и прерывала его сношение с женой. Он прерывал меня, когда я говорила на этом сеансе, и совершенно забыл чувства, испытанные им на предыдущем сеансе. Таким образом маленькая девочка репрезентировала его завистливое нападение на наши хорошие сношения. После моего комментария об этом сне он вспомнил, что накануне, после сеанса, подумал о том, что недопустимо полагать меня столь важной для него и плакать.

 

В последнем его сне, о котором я расскажу, на мой взгляд, отчетливо видны его завистливая порча хороших объектов и их восстановление.

 

В этом сне он находился на берегу прекрасного пруда с приятной семьей. На горизонте виднелась белоснежная гора; возможно, под ней проходил туннель. Собака нагадила в пруд. Отец семейства убрал дерьмо, и Ф. подумал: «как отвратительно». Но больше ни у кого, похоже, это не вызвало огорчения. Собака снова нагадила в пруд, и на этот раз, когда отец убирал дерьмо, он забрызгал Ф., которого это чрезвычайно возмутило.

 

Прекрасный пруд и семью он проассоциировал с семьей жены, - они были особенно добры к нему и к жене на этих выходных. Он сказал, что это было тяжело вынести; отчасти из-за ревности. Ее семья лучше, чем его. Но также, сказал он, ему было трудно выдержать, что у них в деревне такой замечательный дом и пруд и они столь великодушны. (На тот момент он мне задолжал.)

 

Было легко соотнести это также с тем, что он ощущал как хорошие переживания, которых он испытывал все больше в анализе, и с его завистью к анализу, воспринимаемому как прекрасный и богатый. Гадящая в пруд собака - это портящая часть его самого. Последнее время возникало много материала, связанного с загрязнением и порчей. Аналитик - это отец, который убирает дерьмо, но также и забрызгивает пациента; не позволяет ему, по словам Ф., «остаться безнаказанным». Здесь и завистливая установка, и скрытое восхищение этой моей отцовской ролью, поскольку пациент добавил, что ощутил презрение и отвращение к тому, что отец во сне выполнял такую мерзкую работу, прибирая за грязной собакой. Ближе к концу сеанса Ф. сказал мне, что попросил у зеленщика яблок сорта Кейп Делишез. Зеленщик ответил, что эти яблоки не поступали, и пациент ощутил, как его переполнила ярость; он почувствовал, что продавец хочет убедить его, что сорта Кейп Делишез не существует. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что продавец имел в виду только то, что эти яблоки пока не поступали. Поскольку предыдущие сеансы снова содержали масштабное устранение инсайта и того, что он ощущал в анализе хорошим, и поскольку из этого непосредственно следовало, по признанию пациента, что он презирает саму ту помощь, которую ощущает от моей работы (отец, чистящий пруд), я проинтерпретировала Ф., что человек, стремившийся убедить его в том, что хороший желанный и потому вызывающий зависть объект никогда не существовал и сейчас не существует, - это он сам. Именно это наполняет отчаянием грядущие выходные (сеанс происходил в пятницу). Для него выходные означали не просто двухдневное ожидание, но возможность потерять все - если над ним возобладает та часть его, которая стремится заставить его поверить, что хорошее не существует. Пусть зеленщик репрезентирует ту его часть, которая стремится заставить его поверить в это, - он уже больше не добивается полного успеха. «Маленький мужчина» не всемогущ.

 

Сами огорчение и гнев пациента указывали на его растущее убеждение, что хорошие объекты могут существовать; ресторан на холме в предыдущем приведенном сне; хорошая семья возле прекрасного пруда; яблоки Кейп Делишес; и он все больше сражался с той своей частью, которая обладала властью уничтожать факты, обслуживая зависть и нарциссизм.

 

Это статья не о технике. Я не пыталась продемонстрировать отыгрывание и разыгрывание (acting out and in), взаимодействие переноса, контрпереноса и т. д. Я также оставила без рассмотрения историю пациентов, не упоминала внешние факторы, повлиявшие на их затруднения. Я стремилась с помощью клинического материала проиллюстрировать следующие утверждения.

 

Нарциссическая структура возникает на параноидной\шизоидной позиции при преобладании зависти и защит от зависти. Она зависит от действия расщепления, отрицания и проективной идентификации. Выход из нарциссической структуры с необходимостью влечет за собой анализ в переносе этого примитивного типа объектных отношений: это позволяет пациенту переживать свою зависть и исследовать ее корни, и начать выходить на депрессивную позицию (to face the depressive position), которая позволяет ему восстановить свои хорошие объекты–людей и свою способность любить.

 

Деятельность Кляйн, посвященная ранним объектным отношениям, и ее концепция позиций принесли новое понимание тех сложных отношений, которые лежат в основе нарциссизма.

 

Резюме

Идея данной статьи заключается в том, что работа Кляйн в области ранних объектных отношений проливает существенный свет на нарциссизм. По мнению автора, нарциссическая структура является выражением инстинкта смерти и зависти, а также защитой от них. В инстинкт жизни включена любовь к себе, но эта любовь не противостоит любовному отношению к объекту. Любовная жизнь - это любовь к себе и к объекту, дающему жизнь. При нарциссизме одинаково подвергаются нападению дающие жизнь отношения и здоровая любовь к себе.

Приводятся два примера. Пациент с выраженными психотическими чертами, М., иллюстрирует разрушительную для самости природу нарциссизма. У пациента Ф., обладающего нарциссической структурой характера, автор описывает выход из нарциссического состояния. В этом состоянии пациент живет в фантазии нахождения внутри, контроля и проективного идентифицирования с объектом, который как идеализируется, так и уничижается. Все негативные чувства проецируются наружу, что порождает чувство преследования, с которым пациент часто пытается справиться с помощью отрицания. Эта структура обусловливается отрицанием, расщеплением, идеализацией и проективной идентификацией. Анализ лежащих в ее основании объектных отношений и тревог приводит к выходу из этого состояния. Это сталкивает пациента с его зависимостью от хорошего объекта и активизирует его зависть. Настойчивый анализ флуктуаций между бегством пациента в нарциссическую структуру и его столкновением с любовью и завистью постепенно позволяет ему более полно столкнуться с депрессивной позицией и вновь обрести веру в хороший объект и собственную способность любить.

 

Примечания:

1) Розенфельд (Rosenfeld, 1971) описывает либидинозный нарциссизм как самоидеализацию, достигнутую при помощи интроективных и проективных идентификаций с идеальной грудью, что соответствует данному Кляйн определению нарциссического состояния, - которое превратилось в структуру. Розенфельд показывает, что, анализируя эту структуру, мы тотчас активизируем зависть. Таким образом, то, что он называет либидинозным нарциссизмом, также основано на зависти и является защитой от нее. Различие между таким нарциссизмом и нарциссизмом, который он называет деструктивным, заключается, вероятно, в степени преобладания инстинкта смерти над инстинктом жизни. Такое различие в пропорции наблюдается между моими пациентами М. и Ф.