Психоаналитическая феноменология сновидений

Столороу Роберт

13. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СНОВИДЕНИЯ

РОБЕРТ Д.СТОЛОРОУ И ДЖОРДЖ Е.ЭТВУД

Расширение области психоаналитического лечения за рамки классических психоневрозов на другие формы пси­хопатологии в последние годы значительно обогатило как теорию, так и практику психоанализа. Вместе с этим «рас­ширением границ психоанализа» были предложены новые концептуализации развития личности и патогенеза — тео­ретические вклады, имевшие, в свою очередь, решающее значение для психоаналитической методики. В противопо­ложность этому, теория и практика анализа сновидений от­ставала от концептуальных и методологических успехов, до­стигнутых в иных областях. Несмотря на то, что некоторые авторы изучили коммуникативный аспект сновидений (Ferenczi, 1913; Kanzer, 1955; Bergmann, 1966), а другие пред­приняли попытку привести теорию сновидений в соответ­ствие с тройственной структурной моделью (Arlow и Brenner, 1964; Spanjaard, 1969), новых крупных вкладов в психоана­литическое понимание сновидений после Фрейда (1900) было немного¹.

 

В настоящей статье мы намерены развить теоретическую точку зрения, обещающую стать источником новых важ­ных открытий в психологии сновидений. Эта точка зрения развивалась в контексте попыток создать основу новой психоаналитической теории личности. В своих усилиях мы ру­ководствовались тремя основными соображениями. Во-пер­вых, мы считали, что каждая новая конструкция должна сохранять вклады классических аналитиков и перевести их на общепринятый концептуальный язык. Во-вторых, мы придерживаемся мнения, что теория психоанализа должна основываться на опыте, быть тесно привязанной к явлени­ям, наблюдаемым в клинической практике. И в-третьих, мы считаем, что адекватная психоаналитическая теория личности должна проливать свет на структуру, значение и происхождение субъективных миров личности во всем их богатстве и разнообразии. Изучение основ психоанализа привело нас к предложению «психоаналитической феноме­нологии», основной сферой интересов которой является человеческая субъективность. Как и глубинная психология человеческой субъективности, психоаналитическая феноме­нология посвящена раскрытию значений и структур лич­ностных переживаний. Ее особым фокусом явилась кон­цепция «мира представлений» (Sandler и Rosenblatt, 1962; Stolorow и Atwood, 1979) — характерных конфигураций «я» и объекта, способных формировать и организовать впечат­ления человека*. Мы концептуализируем эти структуры как системы направляющих или организующих принципов (Piaget, 1970) — когнитивно-аффективные схемы (Klein, 1976), посредством которых восприятия «я» и другого принимают свои характерные формы и значения (Stolorow, 1978a). Та­ким образом, термин «мир представлений» не эквивален­тен субъективному миру психических образов человека. Он, скорее, относится к структуре этого мира, раскрываемой в тематическом разделении субъективной жизни человека.

 

Любой новый психоаналитический подход к сновиде­нию должен включать пересмотр концепции бессознатель­ного. В психоаналитической феноменологии подавление понимается как процесс, посредством которого предотвра­щается кристаллизация в сознании таких специфических конфигураций, как «я» и объект. Таким образом, подавле­ние рассматривается как негативный организующий принцип

* Речь идет о концепции структуры психической реальности — Прим. ред.

 

(Atwood и Stolorow, 1980), действующий бок о бок с пози­тивными организующими принципами, лежащими в осно­ве конфигураций, материализующихся в сознательном вос­приятии. Соответственно, «динамическое бессознатель­ное» — центральное в теории формирования сновидений Фрейда — состоит из ряда конфигураций, которые, из-за их связи с эмоциональным конфликтом или субъективной опасностью, сознание не может принять. Отдельные вос­поминания, фантазии, ощущения и другие эмпирические содержания подавляются, потому что они угрожают актуализацией этих вызывающих страх конфигураций.

 

В добавок к динамическому бессознательному, рассмат­риваемому как система негативных организующих принци­пов, в нашей теоретической конструкции, так же, как и в представлениях о сновидении, важное место занимает дру­гая форма бессознательного. Организующие принципы пред­ставительного мира человека, действующие позитивно (по­рождая в сознании определенные конфигурации «я» и объек­та) или негативно (предотвращая появление определенных конфигураций), сами по себе являются бессознательными. Впечатлениям человека придают форму его представления, но сама форма не становится фокусом сознания и размыш­ления. Поэтому мы предложили характеризовать структуру представлений как предмыслительно бессознательную (Аtwood и Stolorow, 1980). Эта форма бессознательного не является продуктом защитной активности. Она результат неспособ­ности человека осознавать, каким образом собственная ре­альность, в которой он живет и действует, построена из структур его собственной субъективности.

 

Мы убеждены, что понимание формы бессознательного, названной нами «пред-мыслительной», проливает новый свет на уникальное значение сновидений для психоаналитичес­кой теории и практики. В целом, структура мира представ­лений легко различима в нестесненных спонтанных про­дуктах, и, вероятно, не существует менее стесненного и бо­лее спонтанного психоаналитического продукта, чем сновидение. Как человеческая субъективность в ее чистей­шей форме сновидение служит «прямой дорогой» к пред-мыслительному бессознательному — к организующим принципам и доминантным лейтмотивам, бессознательно фор­мирующим и тематизирующим психическую жизнь челове­ка (Stolorow, 1978b)². В оставшейся части этой статьи мы рассмотрим некоторые клинические и теоретические зна­чения тесной близости сновидения к бессознательным струк­турам восприятия. Вначале мы изложим некоторые общие замечания относительно сущности психоаналитической ин­терпретации сновидения.

Сущность интерпретации сновидения

В классическом психоанализе методическая процедура прихода к значению сновидения заключается в разложении его на дискретные элементы и последующем сборе ассоци­аций к каждому из этих элементов. Логическое обоснова­ние методики обеспечивается теоретическим представлением о том, что ассоциативные цепочки, предоставляемые сно­видцем, вместе с некоторыми предложенными аналитиком связями и дополнениями, позволят проследить психичес­кие процессы, порождающие сновидение, и приведут об­ратно к его латентному содержанию или бессознательному значению. Предполагается, что так определяемое значение сновидения тождественно его каузальной первопричине; то есть, раскрываемые анализом латентные мысли и желания считаются основными отправными пунктами формирова­ния сновидения.

 

Исходя из перспективы конструкции, в фокусе которой — человеческая субъективность, определение значения сно­видения есть вопрос о путях, посредством которых снови­дение внедряется в актуальные переживания сновидца. Вос­станавливая символы и метафоры сновидения до формиру­ющих личностных контекстов, интерпретация воссоздает связующие звенья между образами сновидения и насущны­ми заботами субъективной жизни сновидца. Разрабатывая феноменологический подход к психологии сновидений, мы стремимся понять, каким образом сновидения инкапсули­руют собственный мир и прошлое сновидца. С нашей точки зрения, полезность сбора свободных ассоциаций заклю­чается не в воссоздании предполагаемых каузальных путей формирования сновидения, а, скорее, в создании контек­стов субъективного значения, с точки зрения которых мож­но изучить и понять мысленные образы. В добавок к диск­ретным элементам манифестного сновидения, полезными отправными точками для ассоциативного развития могут служить характерные тематические конфигурации «я» и объекта, входящие в повествование сновидения (Stolorow, 1978b). Такие темы, если их абстрагировать от конкретных деталей и представить сновидцу, могут существенно обога­тить возникающие ассоциации и явиться важным источни­ком проникновения в сущность пред-мыслительных бес­сознательных структур восприятия, организующих субъек­тивный мир человека.

 

В центре концептуальной конструкции психоаналитичес­кой феноменологии располагается ряд принципов интер­претации психологических явлений в их личностных кон­текстах. В том, что касается сновидений, эти принципы предоставляют пути рассмотрения мысленных образов сно­видения на фоне субъективной вселенной сновидца. Мно­гие из них подразумеваются в классической теории форми­рования сновидений Фрейда. Мы считаем, что эту теорию стоит рассматривать скорее как герменевтическую систему правил интерпретации, чем как каузально-механистичес­кое описание процессов формирования сновидения. Фрейд (1900) утверждал, что интерпретация обратна работе снови­дения — анализ сновидения идет по путям формирования сновидения в обратном направлении. Более точным будет сказать, что теория работы сновидения прослеживает об­ратно пути следования психоаналитической интерпретации. Например, «механизм» конденсации является теоретичес­кой противоположностью интерпретирующего принципа, состоящего в том, что одиночный элемент текста сновиде­ния может быть связан с множеством субъективных кон­текстов в психической жизни сновидца. Аналогично, меха­низм смещения инвертирует принцип, состоящий в том, что человек может переставлять и взаимозаменять аффек­тивные акценты на различных элементах сновидения, для того чтобы определить субъективно опасные или конфликт­ные конфигурации образов, кристаллизации которых в со­знании сновидец пытается не допустить.

 

Классическое мнение о том, что сновидения представ­ляет попытку удовлетворения желаний, также можно рас­сматривать как интерпретирующий принцип, направляю­щий поиск связи сновидения с субъективными заботами сновидца. Предоставляя аналитику первоначальное направ­ление, эта посылка обеспечивает ориентирующий фокус для связи сновидения с эмоционально значимыми моментами жизни. Мы расширяем классическую концепцию удовлет­ворения желания в сновидении до более общего и включа­ющего эту концепцию предположения о том, что сновиде­ния всегда олицетворяют одну или более личных целей сно­видца. Такие цели включают обсуждавшееся Фрейдом удовлетворение желаний, но также и ряд других важных психологических целей, которые мы обозначим в следую­щем разделе данной статьи.

 

Интерпретирующие принципы психоаналитической фе­номенологии применительно к сновидениям помогают ана­литику в его подходе к содержанию манифестного сновиде­ния и ассоциациям к нему. Они позволяют составить слож­ную карту различных линий символического выражения, связывающих сновидение с собственным миром сновидца. Полезность этих принципов для изучения конкретного сно­видения заключается в том, насколько близко они подво­дят к интерпретации, убедительно объясняющей различные моменты текста сновидения как воплощения насущных воп­росов и проблем субъективной жизни сновидца. Правиль­ность или адекватность интерпретации конкретного снови­дения, в свою очередь, оценивается по тем же самым гер­меневтическим критериям, на которых основывается оценка обоснованности психоаналитической интерпретации в це­лом — логическая последовательность аргументации, со­вместимость интерпретации с общими сведениями анали­тика о психической жизни сновидца, обстоятельность объяс­нения при разъяснении различных деталей, эстетическая красота анализа в освещении ранее скрытых закономерно­стей построения повествования сновидения и в их привязке к стоящим на заднем плане структурам собственной субъективности сновидца.

 

А теперь давайте перейдем от этого общего обсуждения интерпретации сновидения к рассмотрению частного атри­бута процесса сновидения — конкретной символизации.

 

Цель конкретной символизации в сновидениях

Из последних критических замечаний относительно тео­рии Фрейда некоторые из наиболее конструктивных осно­вывались на разграничении метапсихологии и клиничес­кой теории психоанализа Джоржем Клейном (G.Klein, 1976). Клейн считал, что метапсихология и клиническая теория берут свое начало от двух совершенно отличных сфер обо­снования. Метапсихология имеет дело с предполагаемым материальным субстратом человеческого переживания и поэтому лежит в рамках естественной науки о безличных механизмах, аппаратах разрядки и движущих энергиях. В противоположность этому, клиническая теория, берущая свое начало от психоаналитической ситуации и направля­ющая психоаналитическую практику, имеет дело с интенциональностью, сознательными и бессознательными целя­ми и личностным значением субъективных переживаний. Клейн захотел разделить метапсихологическую и клиничес­кую концепции и оставить в качестве законного содержа­ния психоаналитической теории только последнюю.

 

В этом разделе статьи мы вначале кратко прокомменти­руем две теории работы сновидения Фрейда — метапсихо­логическую и клиническую. Затем мы предложим клини­ческую психоаналитическую теорию цели конкретной символизации в сновидениях, основанную на психоанали­тической феноменологической конструкции.

 

Метапсихологическая теория работы сновидения Фрей­да наиболее четко изложена в главе 7 «Толкования снови­дений» (1900). Там работа сновидения (за исключением вто­ричной переработки) концептуализируется как целенаправ­ленное механическое следствие процесса, посредством которого предсознательные мысли получают энергетичес­кий заряд от бессознательного желания, «стремящегося най­ти выход» (с.605). Работа сновидения осуществляется, ког­да предсознательные мысли «поступают в бессознательное» (с.594) и в связи с этим автоматически «становятся субъек­том первичного психического процесса» (с.603).

 

В противоположность этому механистическому взгляду на работу сновидения, в главе «Искажение в сновидениях» появляются зачатки клинической теории, подчеркивающей преднамеренный и целенаправленный характер работы сно­видения. Здесь работа сновидения рассматривается как «преднамеренная и являющаяся способом сокрытия» (с. 141) и маскировки с целью защиты. В этих строках легко можно видеть, что цензором сновидения выступает сам сновидец, активно преобразующий содержание и значение пережива­ний для того, чтобы защитится от прямого осознания зап­ретных желаний.

 

Зарождающаяся клиническая теория работы сновидения, подчеркивающая ее защитную цель, преимущественно ка­сается процесса смещения и, возможно, также конденса­ции. Она практически не освещает то, что мы считаем наи­более характерной и центральной особенностью процесса сновидения — использование наделенных галлюцинатор­ной яркостью конкретных перцептивных образов для сим­волизации абстрактных мыслей, ощущений и субъективных состояний. Фрейд объяснял эти особенности сновидений всецело метапсихологически: он полагал, что «галлюцина­торное возрождение ... перцептивных образов» (с.543) яв­ляется результатом «топологической регрессии» (с.548) воз­буждения от моторной части психического аппарата к сен­сорной. Таким образом, по мнению Фрейда, образный и галлюцинаторный характер сновидений являлся нецеленап­равленным механическим следствием разрядки психичес­кой энергии во время сна. В противоположность этому, наша теория мира представлений склоняет к предположению, что конкретная символизация в сновидениях и их результиру­ющая галлюцинаторная яркость служат важной и фунда­ментальной цели сновидца и что понимание этой цели мо­жет прояснить значение и необходимость сновидения.

 

Чтобы развить этот тезис, вначале необходимо кратко коснуться проблемы человеческой мотивации. Мы пони­маем психоаналитическую феноменологию как методоло­гическую систему интерпретирующих принципов для руко­водства исследований значения человеческого поведения и переживаний. Она скорее пытается пролить свет на много­численные сознательные и бессознательные цели (Klein, 1976) или личные причины (Schafer, 1976), заставляющие человека стремиться к актуализации составляющих его мир конфигураций «я» и объекта, чем формулировать основные безличные мотивационные движущие силы психического аппарата. Эти конфигурации могут, в различной степени, удовлетворять лелеемые желания и настойчивые стремле­ния, обеспечивать моральное руководство и самонаказание, способствовать адаптации к сложным реалиям, исправлять или восстанавливать поврежденные или потерянные обра­зы «я» и объекта, а также служить защитной цели — пре­дотвращать кристаллизацию в сознании других вызываю­щих страх образов. В конструкцию сновидения может вно­сить свой вклад любая из этих мотиваций или все они, и для терапевтического использования интерпретации сно­видения существенно важно определить относительную мотивационную выраженность или порядок очередности многочисленных целей, которым служит сновидение.

 

Кроме того, исследования мира представлений привели нас к предположению существования дополнительного, более общего мотивационного принципа, вышестоящего по отношению к личным целям, а именно: необходимость со­хранять организацию переживания является центральным мо­тивом в определении образа человеческого поведения (Atwood и Stolorow,1981). И именно здесь мы можем рас­крыть фундаментальную цель конкретной символизации в сновидениях. Когда конфигурации восприятия «я» и друго­го находят символизацию в конкретных перцептивных об­разах и посредством этого выражаются с галлюцинаторной яркостью, убеждение сновидца в достоверности и реально­сти этих конфигураций получает мощное подкрепление. В конце концов, воспринимать — значит верить. Возрождая во время сна самую базисную и эмоционально непреодолимую форму осознания — посредством сенсорной перцеп­ции — сновидение подтверждает и упрочивает централь­ные организующие структуры субъективной жизни сновид­ца. Мы утверждали, что сновидения выступают стражами психической структуры и выполняют это существенно важ­ное назначение посредством конкретной символизации³.

 

Наше утверждение о том, что символизация сновидения служит для поддержания организации переживания, мож­но понимать как имеющее два различных значения приме­нительно к двум широким классам сновидений (конечно же, многие сновидения сочетают в себе черты обоих клас­сов). В некоторых сновидениях конкретные символы слу­жат для актуализации отдельной организации переживания, в которой инсценируются и подтверждаются особые кон­фигурации «я» и объекта, требующиеся по множеству при­чин. Сновидения этого первого класса чаще всего появля­ются в контексте прочно установившегося интрапсихического конфликта. В этих сновидениях обычно наблюдается большое расхождение между манифестными образами и латентным значением, потому что при их построении за­метную роль играли цели защиты и маскировки. Наш под­ход к таким сновидениям включает то, что раньше мы на­звали клинической теорией работы сновидения Фрейда, в особенности ее последующий, учитывающий принцип мно­жественного функционирования современный вариант (Waelder, 1936; Arlow и Brenner, 1964). Как говорилось в предшествующем разделе, мы также дополнили классичес­кий подход сосредоточением внимания на темах сновиде­ния и их ассоциативном развитии с целью получения до­полнительных способов обнаружения специфических конфигураций «я» и объекта, актуализированных и замас­кированных символизмом сновидения.

 

У другого класса сновидений конкретные символы слу­жат не только для актуализации частных конфигураций пе­реживания, сколько для поддержания психической органи­зации в целом. Сновидения этого второго класса наиболее часто появляются в контексте задержек и нарушений раз­вития, в результате которых структуризация представитель­ного мира остается незавершенной, ненадежной и уязвимой для агрессивных разрушений (Stolorow и Lachmann, 1980). В этих сновидениях различие между манифестным и латентным содержанием намного менее заметно, потому что маскирующая цель была не такой выраженной. Вместо это­го яркие перцептивные образы сновидения служат восста­новлению или поддержанию структурной целостности и стабильности субъективного мира, которому угрожает де­зинтеграция. У людей с серьезными нарушениями в фор­мировании психической структуры конкретизация может служить аналогичной цели также и в их бодрствующей жиз­ни, причем не только в форме иллюзий и галлюцинаций, но и в конкретных поведенческих проявлениях, часто дест­руктивного или сексуального характера, требующихся для поддержания связности и неразрывности раскалывающего­ся чувства «я» или другого (Kghut, 1971, 1977; Stolorow и Lachmann, 1980; Atwood и Stolorow, 1981).

 

Важной подгруппой этого второго класса сновидений, где конкретные символы служа для поддержания психичес­кой организации в целом, являются обсуждавшиеся Кохутом (Kohut, 1977) «сновидения состояния «я». Эти сновидения в своих манифестных образах рисуют «страх сновидца пе­ред встречей с неуправляемым увеличением напряжения или его боязнь растворения «я» (с.09). Кохут предполагает, что само действие изображения этих архаичных состояний «я» в сновидении в минимально замаскированной форме «пред­ставляет сбой попытку справиться с психической опаснос­тью путем преобразования пугающих анонимных процессов в поддающиеся описанию зрительные образы» (с. 109). Сокаридес (Socarides, 1980) обнаружил, что аналогичной цели служат сновидения, прямо рисующие извращенные сексу­альные поведенческие проявления, сходные с таковыми, свойственными сновидцу в бодрствующей жизни. Галлю­цинаторная визуализация перверсии во время сна, как и само извращенное поведенческое проявление, поддержи­вает чувство «я» и защищает от опасности его исчезнове­ния.

 

По нашему мнению, основная цель перцептивных обра­зов сновидений состояния «я» заключается не в том, чтобы сделать анонмные психические процессы подлежащими описанию. Ярко представляя ощущение повреждения «я», символы сновидения выдвигают сотояние «я» на передний план осознания с такой убедительностью и реальностью, которые могут сопутствовать только восприятию. Образы сновидения, подобно ипохондрическим симптомам, одновре­менно инкапсулируют угрозу «я» и воплощают конкретизи­рующее усилие восстановления «я» (Stolorow и Lachmann, 1980, гл.7). Таким образом, сновидения состояния «я» пред­ставляют самый важный пример нашего общего тезиса, ка­сающегося центральной роли конкретизации в поддержании организации переживания.

 

Клинический пример⁴

Для иллюстрации нашей концепции поддерживающей структуру функции конкретной символизации мы выбрали случай молодой женщины, чье чувство «я» было расколото на ряд отдельных, квази-автономных личностей. Ее снови­дения, как будет видно ниже, отражают различные аспекты продолжительной борьбы за сохранение организации субъек­тивного мира и достижение целостности и связности само­восприятия. Особенно хорошо подходящим данный случай делает та его особенность, что у пациентки наблюдались специфические конкретные поведенческие проявления, служившие цели, очень сходной с таковой сновидений. Рас­смотрение ее сновидений в контексте этих поведенческих проявлений позволит четко увидеть поддерживающую орга­низацию функцию мысленных образов ее сновидения.

 

Пациентка выросла в семейном окружении, отличающем­ся крайне жестоким физическим и эмоциональным обра­щением. Родители относились к ней как к продолжению самих себя и как к козлу отпущения за все крушения и разочарования в жизни. Взаимоотношения с родителями часто принимали форму сильных физических избиений, и на протяжении всего раннего детства она считала, что они хотят ее смерти. Всю жизнь пациентку преследовало ощу­щение глубокого собственного разобщения, просматривающееся даже в самых ранних воспоминаниях. Например, она вспомнила, что в четырехлетнем возрасте была одер­жима вопросом, как может быть, что ее ум управляет дви­жениями тела. На нарушение единства ум — тело указыва­ли также квази-бредовые путешествия за пределы тела, на­чавшиеся в этот же период. Эти путешествия начались с посещения ее доброжелательными духами умерших дедуш­ки и бабушки. Духи научили ее покидать свое тело и уле­тать в место, называемое ею «полем» — тихое, поросшее травой и деревьями место, где-то далеко от человеческого общества. На поле она чувствовала себя в безопасности, потому что была там одна, и никто не мог найти ее.

 

Психическая дезинтеграция, подразумеваемая в путеше­ствиях пациентки за пределы тела, была включена в более широкий контекст разделения «я», явившегося результатом крайне дурного обращения и неприятия в семье. Начиная с возраста в два с половиной года, когда родители резко пре­кратили любые нежне физические контакты с ней, и в ходе ряда центральных травматических эпизодов на протяжении следующих нескольких лет, ее личность последовательно разделилась на шесть отдельных «я». Каждый из этих фраг­ментов выкристаллизовался как обособленная личность, имеющая свое собственное имя и единственные в своем роде собственные отличительные черты. В семилетнем воз­расте у пациентки развилась опухоль мозга, ставшая при­чиной мучительных головных болей. Потребность избежать боли, обусловленной неврологическим состоянием, явилась дополнительным мотивом, лежавшим в основе путешествий за рамки своего тела. Прошло целых два года, прежде чем ее болезнь была правильно диагностирована, и опухоль на­конец удалили. Отношение к самой операции со стороны родителей и врачей отмечалось грубым равнодушием, и она пережила ее как ошеломляющую травму. Влияние всех этих обстоятельств на ее слабую личность символически выра­зилось в ряде повторяющихся ночных кошмаров, начавших­ся в период выздоровления после хирургического вмеша­тельства и продолжавшихся все юношеские годы. В этих сновидениях она стояла одна в здании маленькой железно­дорожной станции своего городка, а вокруг бушевало пламя. Вскоре все строение было охвачено пламенем. После того, как станция сгорала дотла, на дымящихся углях оста­вались два спокойно лежащих глазных яблока, которые за­тем начинали подрагивать и кататься вокруг, разговаривая друг с другом посредством движений и коротких взглядов. Это сновидение о сгорании до двух маленьких фрагментов конкретно рисовало дезинтегрирующее влияние мира, пре­следующего ее как снаружи, так и изнутри.

Какую психическую функцию можно приписать повто­ряющемуся сновидению пациентки о сгорании до изолиро­ванных фрагментов? Повторяющаяся трансформация пе­реживания дезинтеграции «я» в образ физического сгора­ния тела позволяла удерживать состояние «я» в центре осознания и инкапсулировала усилие сохранить психичес­кую целостность перед лицом угрозы полного разрушения «я». Используя конкретные анатомические образы, она при­давала своему расщепленному существованию осязаемую форму, замещая неустойчивое и исчезающее ощущение собственой личности постоянством и прочностью физической материи. Образ взаимодействия и общения глазных яблок в конце сновидения символизировал дальнейшее реституци­онное усилие вновь связать отколовшиеся фрагменты и вос­становить подобие связности расщепившегося «я». Специ­фический символ глазных яблок воплотил в себе существен­ную особенность того, что стало основной формой отношения к социальной среде. Она взяла на себя роль вечно бдительного, часто бестелесного наблюдателя, постоян­но просматривающего свое окружение в поисках подходя­щих качеств у других в надежде присвоить и включить в свое перестроенное «я». Так, оба усилия по восстановле­нию «я» и того, что осталось, выкристаллизовалось в бодр­ствующей жизни в действие наблюдения, а в повторяющихся сновидениях — в образ глаз.

 

На центральную отличительную черту субъективного мира пациентки, заключающуюся в необходимости сохранить личность и восстановить чувство собственной целостности, указывал также ряд эксцентричных поведенческих прояв­лений (подробно обсуждавшихся в Stolorow и Lachmann, 1981), появившихся одновременно с повторяющимся сновидением о сгорании⁵. Эти поведенческие проявления вклю­чали жестокое самоизбиение кожаным ремнем, неглубокие порезы и прокалывания поверхностного слоя кожи на за­пястьях и предплечьях, неустанное всматривание в отраже­ние собственного лица в лужах воды, царапание и погла­живание трещин и расщелин на твердых физических по­верхностях, таких как стены и тротуары, сшивание кожи отдельных пальцев с помощью иголки и нитки.

 

Такие проявления ее поведения служили множеству це­лей, центральная из них состояла в укреплении убеждения пациентки в том, что она жива и реальна, и в восстановле­нии единства расколовшегося «я». Подтверждение того, что она жива и реальна в случае самоизбиения ремнем, дости­галось посредством сильных болевых ощущений, распреде­ленных по поверхности кои. Аналогичный эффект дости­гался неглубокими порезами и прокалываниями. Нарушая физическую границу своего тела, она подчеркивала само существование этой границы и укрепляла чувство своей собственной воплощенной в тело личности. В добавок к этому, ощущения уколов и капельки крови от порезов обес­печивали конкретное сенсорное доказательство ее продол­жающегося существования. Аналогичную роль в стабили­зации ее ощущения существования как чего-то определен­ного и реального играло поведение пациентки относительно своего отражения в лужах воды. Она вспоминала, что ее всегда очаровывало, как исчезало, а затем волшебным об­разом появлялось вновь отражение ее лица, когда она нару­шала отражающую поверхность воды. Повторное появле­ние образа заверяло ее в том, что, хотя ее ощущение соб­ственного «я» (конкретизированного в образном отражении) может временно исчезнуть, навсегда уничтожить его нельзя. Таким образом достигалось слабое ощущение непрерывно­сти собственного «я».

 

Поведенческие проявления, включающие царапание тре­щин и расщелин и сшивание пальцев, были связаны с ощу­щением пациентки, что она представляет собой скопление разобщенных частей. Такое поведение она объясняла тем, что трещины и расщелины во внешнем окружении невы­носимо «зудели» и вынуждали почесать их. Размещение субъективного ощущения зуда на физических объектах пред­ставляет перенос в плоскость материальной реальности чув­ства внутренней раздробленности. Она описывала себя по­добной кувшину, наполненному маленькими шариками или кубиками с вогнутыми поверхностями, и подобной шашеч­ной доске, заполненной круглыми шашками; даже если компоненты очень тесно соприкасаются друг с другом, они все равно не будут образовывать связное и непрерывное целое. Зудящие трещины и расщелины во внешнем окру­жении соответствовали субъективным промежуткам между различными фрагментарными сущностями, составляющи­ми восприятие собственного «я», а чесание представляло попытку найти облегчение от мучающего отсутствия внут­ренней связности.

 

Сшивание пальцев с помощью иголки и нитки выполня­ло аналогичную функцию. Этот ритуал начинался с того, что она поднимала руку вверх к свету и всматривалась в промежутки между отдельными пальцами. Затем она про­девала иголку с ниткой под кожу мизинца, далее под кожу следующего пальца и так далее, а затем в обратном направ­лении, и так туда-сюда до тех пор, пока все пальцы не ока­зывались плотно соединены и прижаты друг к другу. Сши­вание пальцев фактически представляло собой действие, в котором на самом деле объединялись отдельные части фи­зического «я», так чтобы они выглядели единым и непре­рывным целым. Этим конкретизировались ее усилия сфор­мировать внутренне связанную личность из набора частич­ных «я», а которые она разделилась в ходе раннего травматического периода ее жизни. Поведение пациентки функционально параллельно повторяющимся сновидени­ям о сжигании до отдельных фрагментов. Оба ряда явлений объединяются одной общей особенностью — восстанавли­вающим использованием конкретизации для придания ощу­щению дезинтеграции «я» материальной и реальной фор­мы. В сновидениях выделяется конкретная символизация чувства растворения «я», а образ разворачивающегося меж­ду глазными яблоками общения указывает на дополнитель­ную восстанавливающую тенденцию заново собрать разле­тевшиеся кусочки, поведенческих проявлениях мы находим аналогичную символизацию, а также яркое выражение существующей у пациентки потребности воссоздать ее раз­битое «я», заново связав те разрозненные фрагменты, на которые оно распалось.

 

Функцию сновидений, заключающуюся в поддержании организации субъективного мира человека, можно вдеть не только в ситуациях, когда разрушаются структуры, как в случае с нашей пациенткой в период появления у нее ночных кошмаров; сновидения могут играть также важ­ную роль в консолидации и стабилизации новых структур субъективности, находящихся в процессе зарождения. А теперь давайте перейдем к рассмотрению другого снови­дения обсуждаемой нами пациентки. Это сновидение имело место в середине ее продолжительного курса психотера­пии. Контекстом этого сновидения в лечении явился силь­ный конфликт и борьба за объединение «я». На этот мо­мент два из шести первоначальных частичных «я» были ассимилированы остальными четырьмя, но к дальнейшей интеграции пациентка подходила тревогой и неохотой. Она опасалась, что, став единым целым, будет уязвима для разрушения либо в результате нападения из внешнего мира, либо вследствие невыносимого одиночества. Однако в то же самое время перспектива провести жизнь разобщенной была ей ненавистна.

 

В своем сновидении она зашла в гостиную своего дома и увидела на каминной полке четыре цементных ящика, сто­ящие бок о бок. Ей показалось, что в ящиках находятся тела. Эта сцена привела ее в ужас, и она проснулась, но затем снова заснула, и сновидение продолжилось. Теперь ящик был один, а тела в нем становились все меньше и меньше. Сновидение конкретизирует расщепление и страх интеграции, заменяя образ четырех отдельных ящиков об­разом одного, вмещающего четыре тела. Пациентка пред­ложила интерпретацию, согласно которой переход от четы­рех к одному можно понимать как прелюдию интеграции ее личности, где внешние границы последнего ящика пред­ставляют развивающуюся структуру единого «я». Опасность, представлявшаяся связанной с ее приближающейся интег­рацией, также конкретно символизировалась в сновидении отождествлением ящика с гробом. Пациентка часто выража­ла свою глубокую тревогу по поводу того, что, став единой, она умрет, и однажды даже сказала, что она складывается во что-то мертвое.

 

Сновидение о превращении четырех ящиков в один под­держивало интеграцию «я» пациентки, придавая образую­щейся целостности конкретную форму. Как предшествую­щее сновидение о сгорании инкапсулировало ее потребность поддерживать свое ощущение собственного «я» в ходе пси­хического распада, так и это второе сновидение выражало потребность поддерживать и укреплять постепенно крис­таллизующуюся новую, но еще неустойчивую структуру це­лостного восприятия собственного «я». Примерно девять месяцев спустя сновидения о ящиках появилось поведен­ческое проявление, также выполняющее эту последнюю функцию. В промежутке пациентка продолжала бороться с проблемой объединения себя, в то время как каждая из ос­тавшихся фрагментарных личностей связывала себя общим обязательством относительно совместного будущего в фор­ме единого индивидуума.

 

В результирующем контексте таких заявлений, как: «Мы — это я!» и «Теперь я едина — мы голосовали про­шлой ночью, и все пришли к единому мнению», — пациен­тка пришла на сеанс терапии с двенадцатью маленькими листочками бумаги. На шести из них были написаны име­на шести частей «я», а на оставшихся шести — короткие фразы, обозначавшие центральную травму, ответственную, по ее мнению, за каждую из частей «я». Спросив терапевта, может ли он выбрать каждому «я» соответствующую ему трав­му, она освободила его стол и расположила двенадцать ли­сточков бумаги в виде двух, идущих бок о бок столбцов, изоб­ражая временную последоватльность развития своей пси­хической дезинтеграции. Действие размещения имен и переживаний в виде единой упорядоченной структуры явно конкретизировало все более успешные попытки пациентки синтезировать внутренне связное и непрерывное во време­ни «я». Придавая новорожденному «я» видимую форму и демонстрируя терапевту ее целостность и историческую не­разрывность, пациентка консолидировала структуру своего переживания сильнее, чем когда-либо прежде. Вслед за ин­тегрирующим поведенческим проявлением с двенадцатью листочками бумаги пациентка начала ощущать свою соб­ственную субъективную целостность на твердой основе, и фокус терапевтической работы сместился на другие, не свя­занные с восстановлением ее фрагментированного «я», воп­росы.

Резюме

Психоаналитическая конструкция, выносящая в центр внимания бессознательные структуры человеческой субъек­тивности, обещает быть полезным источником нового пони­мания сущности значения и важности сновидений. В то время, как все сновидения воплощают в себе множествен­ные личные цели, их самой отличительной особенностью является использование конкретной символизации, служа­щей для кристаллизации и сохранения субъективного мира сновидца. Анализ двух сновидений из одного клинического случая демонстрирует, что функцию образов сновидения, заключающуюся в поддержании структуры, можно наблю­дать не только, когда под угрозой находятся существующие структуры, но и когда зарождаются и требуют консолида­ции новые структуры субъективности.

Примечания

¹ Важным исключением из этого обобщения является кон­цепция «сновидений состояния «я» Кохут (Kohut, 1977), ко­торая будет обсуждаться позднее.

² Исходя из другой теоретической перспективы, Эриксон (Erik-son, 1954) предположил, что внимание к «стилю представле­ния» сновидения может раскрыть способы восприятия сно­видцем себя и своего мира.

³ Лернер (Lerner, 1967) представил доказательство того, что сновидения, посредством своих кинестетических элементов, укрепляют образ тела. Если сказанное верно, то это особый частный пример предлагаемого нами здесь более широкого тезиса. Формулировки функций сновидения как решения проблем (Фрейд, 1900), разрешения центрального конфликта (French и Fromm, 1964) и интеграции травмы (de Mondiaux, 1978) также можно рассматривать как особые примеры роли символизации сновидения в поддержании организации пе­реживания.

⁴ Так как сновидения первого типа, где перцептивные образы служат для актуализации конкретной организации пережи­вания, необходимой по многим причинам, хорошо извест­ны аналитикам, то здесь они представлены не будут. Мы проиллюстрируем только сновидения второго типа, где об­разы преимущественно служат поддержанию психической организации в целом. Мы понимаем, что клинический слу­чай никогда не сможет «доказать» тезис относительно роли конкретной символизации в поддержании организации пе­реживания; он может только продемонстрировать, что при­менение этого суждения обеспечивает связную конструк­цию, позволяющую привести в порядок и сделать понятны­ми клинические данные. Другие аспекты приводимого случая, непосредственно не касающиеся нашего тезиса о функции символизации в сновидении, такие как установле­ние и переработка архаичного трансфера «я»-объект, рас­сматриваться не будут.

⁵ Так как появление странных поведенческих проявлений точно совпало с появлением повторяющегося ночного ко­мара, мы отнеслись к этим проявлениям как к «ассоциаци­ям», включенным в те же контексты значения, в которых приняли свою форму образы сновидения.

 

Список литературы

Arlow, J. and Brenner, С. (1964). Psychoanalytic Concepts and the Structural Theory New York: International Universities Press.

Atwood, G. and Stolorow, R. (1980), Psychoanalytic concepts and the representational world. Psychoanal. E Contemp. Thought, 3:267-290.

___(1981), experience and conduct. Contemp. Psychoanal., 17: 197-208.

Bergmann, M. (1966), The intrapsychic and communicative aspects of the dream: Their role in psychoanalysis and psychotherapy. Internat. J. Psycho-Anal, 47: 356-363.

Erikson, Eric H. (1954). 'The dream specimen of psychoanalysis', Journal of the American Psychoanalytical Association 2: 5-56.

Ferenczi, S. (1913), To whom does one relate one's dreams? In: Further Contributions to the Theory and Technuique of Psycho-Analysis. London: Hogarth Press, 1950, p. 349.

French, T.M. and Fromm E. (1964) Dream Interpretation: A New Approach, New York: Basic Books.

Freud, Sigmund (1900). The Interpretation of Dreams. SE 4/5.

Kanzer, Mark (1955) The communicative function of the dream', International Journal of Psycho-Analysis 36: 260-6.

Klein, G. (1976), Psychoanalytic Theory: An Exploration of Essentials. New York: International Universities Press.

Kohut, H. (1971) The Analysis of the Self, New York: International Universities Press.

__ (1977) The Restoration of the Self, New York: International Universities Press.

Lerner, B. (1967), dream function reconsidered. J. Abnorm. Psychol, 72: 85-100.

Monchaux, C. de (1978), Dreaming and the organizing function of the ego. Internat. J. Psycho-Anal, 559: 443-453.

Piaget, J. (1970), Structuralism. New York: Basic Books.

Sandler, J. and Rosenblatt, B. (1962), The concept of the representational world. The Psychoanalytic Study of the Child, 17: 128-145. New York: International Universities Press.

Schafer, R. (1976). A New Language for Psychoanalysis. New Haven: Yale Univ. Press.

328

Socarides, С. Perverse symptoms and the manifest dream of perversion. In: The Dream in Clinical Practice, ed. J.Natterson. New York: Aronson, pp. 237-256.

Spanjaard, J. (1969). The manifest dream content and its significance for the interpretation of dreams. Int. J. Psycho-Anal 50, 221-35.

Stolorow, R. (1978a), The concept of psychic structude: Ins metapsychological and clinical psychoanalytic meanings. Internat. Rev. Psychoanal., 5: 313-320.

__ (1978b). Themes in dreams: A brief contribution to therapeutic technique. Internat. J. Psycho-anal, 59: 473-475.

__ and Atwood, G. ( 1979), Faces in a Cluod: Subjectivity in Personality Theory. New York: Aronson.

__ (in press), Psychoanalytic phenomenology: Progress toward a theory of personality. In: The Future of Psychoanalysis, ed. A. Goldberg.

New York: International Universities Press. __and Lacnmann, F. (1980), Psychoanalyisis of Developmental Arrests: Theory and Threatment. New York: International Universities Press.

Waelder, R. (1936). The principle of multiple function. Psychoanal. Quart., 5: 45-62.