Ребёнок, который не мог спать 1924 (Анализ случая Эрны)

Кляйн Мелани

Ребенок, который не мог спать

(1924)

У семилетней Эрны присутствовало множество серьезных симптомов. Она страдала от бессонницы, вызванной отчасти тревогой (обычно в форме страха перед грабителями) и отчасти рядом навязчивых действий. Последние состояли в том, что она лежала лицом вниз и билась головой о подушку, делала покачивающиеся движения, сидя или лежа на спине, а также в навязчивом сосании пальца и чрезмерной мастурбации. Все эти навязчивые действия, мешавшие ей спать ночью, продолжались и в дневное время. Особенно обращала на себя внимание мастурбация, которой она занималась даже при посторонних, например, в детском саду и причем уже продолжительное время. Она страдала серьезными депрессиями, которые описывала такими словами: «Что-то мне не нравится в жизни». В отношениях с матерью она была очень нежной, но временами ее поведение становилось враждебным. Она полностью закабалила свою мать, не давая ей свободы передвижения и надоедая ей постоянными выражениями своей любви и ненависти. Как выразилась однажды ее мать: «Она меня как будто проглатывает». Этого ребенка справедливо можно было бы назвать трудновоспитуемым. В страдающем выражении лица этой маленькой девочки можно было прочесть навязчивую грусть и странную недетскую серьезность. Кроме того, она производила впечатление необычайно преждевременно развитой сексуально. Первым симптомом, бросившимся в глаза во время анализа, было ее сильное отставание в учебе. Она пошла в школу через несколько месяцев после того, как я занялась ее анализом, и сразу же стало ясно, что она не могла приспособиться ни к школьным занятиям, ни к своим школьным товарищам. То, что она чувствовала себя больной (с самого начала лечения она умоляла меня помочь ей), очень помогло мне в анализе.

Эрна начала игру с того, что взяла маленький экипаж, стоявший на небольшом столе среди других игрушек, и толкнула его ко мне. Она объяснила, что собирается поехать ко мне. Но потом вместо этого она посадила в экипаж игрушечную женщину и игрушечного мужчину. Эти двое любили и целовали друг друга и двигались все время вниз и вверх. Игрушечный мужчина в другой коляске сталкивался с ними, переезжал и убивал их, а потом зажаривал и съедал. В другой раз борьба заканчивалась по-другому, и поверженным оказывался нападавший; но женщина помогала ему и утешала его. Она разводилась со своим первым мужем и выходила за нового. Этот третий человек присутствовал в играх Эрны в самых различных ролях. Например, первый мужчина и его жена были в доме, который они защищали от грабителя, третий был грабителем и прокрадывался внутрь. Дом загорался, муж и жена сгорали в огне, оставался в живых только третий человек. Потом третий человек был братом, приходившим в гости; но когда он обнимал жен­щину, то бил ее по носу. Этим третьим маленьким человеком была сама Эрна. В ряде подобных игр она показывала, что желает оттеснить своего отца от матери. С другой стороны, в других играх она прямо демонстрировала Эдипов комплекс - стремление избавиться от матери и завладеть своим отцом. Так, она заставляла игрушечного учителя давать детям уроки игры на скрипке, ударяя его головой[6] о скрипку, или стоять на голове, читая книгу. Потом она могла заставлять его бросать книгу или скрипку и танцевать со своей ученицей. Две другие ученицы целовались и обнимались. Здесь Эрна неожиданно спросила меня, разрешила ли бы я учителю жениться на ученице. В другой раз учитель и учительница — представленные игрушечными мужчиной и женщиной - давали детям уроки хороших манер, показывая им, как делать поклоны и реверансы, и т.д. Вначале дети были послушными и вежливыми (точно так же, как и Эрна всегда старалась быть послушной и хорошо себя вести), потом они внезапно нападали на учителя и учительницу, топтали их ногами, убивали и поджаривали их. Теперь они превращались в чертей и наслаждались мучениями своих жертв. Но тут неожиданно учитель и учительница оказывались на небе, а бывшие черти превращались в ангелов, которые, по словам Эрны, не знали о том, что были когда-то чертями - просто «они никогда не были чертями». Бог-отец, бывший учитель, начинал страстно целовать и обнимать женщину, ангелы поклоняться им, и все снова были довольны - хотя вскоре так или иначе вновь происходила перемена к худшему.

Очень часто в игре Эрна исполняла роль своей матери. При этом я была ребенком, а одним из самых больших моих недостатков было сосание пальца. Первым, что мне полагалось засунуть в рот, был паровозик. Перед этим она долго любовалась его позолоченными фарами, говоря: «Какие они хорошенькие, такие красные и горящие», и потом засовывала их в рот и сосала. Они представляли собой ее грудь и грудь ее матери, а также отцовский пенис. За этими играми неизменно следовали вспышки ярости, зависти и агрессии против ее матери, сопровождаемые раскаянием и попытками исправиться и умиротворить ее. Играя кубиками, например, она делила их между нами так, чтобы ей доставалось больше; потом она отдавала мне несколько штук, оставив себе меньше, но в конце все равно все сводилось к тому, что у нее оставалось больше. Если я должна была строить из этих кубиков, то она всегда могла доказать, что ее сооружение намного красивее моего, или устраивала так, чтобы мой дом разваливался как будто от несчастного случая. Из деталей игры было очевидно, что в этом занятии она дает выход давнему соперничеству с матерью. Позднее в ходе анализа она стала выражать свое соперничество в более прямой форме.

Помимо игр она начала вырезать из бумаги разные фигурки. Однажды она сказала мне, что это она «рубит» мясо и что из бумаги идет кровь; после чего у нее началась дрожь и она сказала, что плохо себя чувствует. В одном случае она говорила о «глазном салате» (eye-salad), а в другом - о том, что она отрезает «бахрому» у меня в носу. Этим она повторила свое желание откусить мой нос, которое она выразила при нашей первой встрече. (И действительно, она делала несколько попыток осуществить это желание.) Таким образом она демонстрировала свою тождественность с «третьим человеком», игрушечным мужчиной, разрушавшим и поджигавшим дом и откусывавшим носы. В данном случае, как и с другими детьми, резание бумаги оказалось связанным с самыми разными факторами. Оно давало выход садистским и каннибальским импульсам и означало разрушение родительских гениталий и всего тела ее матери. В то же время, однако, оно выражало и обратные импульсы, поскольку то, что она резала - красивая ткань, скажем - то, что бывало разрушено, затем восстанавливалось От резания бумаги Эрна перешла к играм с водой. Небольшой кусочек бумаги, плавающий в бассейне, был капитаном утонувшего корабля. Он мог спастись, потому что - как заявила Эрна - у него было что-то «золотое и длинное», что поддерживало его в воде. Потом она отрывала ему голову и объявляла: «Его голова пропала; теперь он утонул». Эти игры с водой вели к анализу ее глубоких орально-садистских, уретрально-садистских и анально-садистских фантазий. Так, например, она играла в прачку, используя несколько кусочков бумаги вместо грязного детского белья. Я была ребенком и должна была снова и снова пачкать свою одежду. (По ходу дела Эрна обнаружила свои копрофильские и каннибальские импульсы, жуя кусочки бумаги, заменявшие экскременты и детей наряду с грязным бельем.) Будучи прачкой, Эрна имела массу возможностей наказывать и унижать ребенка и играла роль жестокой матери. Но и тогда, когда она идентифицировала себя с ребенком, она также удовлетворяла свои мазохистские стремления. Часто она притворялась, что мать заставляет отца наказывать ребенка и бить его по попке. Такое наказание было рекомендовано Эрной, когда та была в роли прачки, как средство излечения ребенка от любви к грязи. Один раз вместо отца приходил волшебник. Он бил ребенка палкой по анусу, потом по голове, и когда он это делал, из волшебной палочки лилась желтоватая жидкость. В другом случае ребенку - довольно маленькому на этот раз - давали принять порошок, в котором было смешано «красное и белое». Такое лечение делало его совершенно чистым, и он вдруг начинал говорить, и становился таким же умным, как его мать*. Волшебник обозначал пенис, а удары палкой заменяли коитус. Жидкость и порошок представляли мочу, фекалии, семя и кровь, все то, что, согласно фантазиям Эрны, ее мать впускает в себя при совокуплении через рот, анус и гениталии.

В другой раз Эрна неожиданно превратилась из прачки в торговку рыбой и стала громко сзывать покупателей. В ходе этой игры она открывала кран (который она обычно называла «кран со взбитыми сливками»), обернув его кусочком бумаги. Когда бумага промокала и падала в бассейн, Эрна разрывала ее и предлагала продавать, как будто это рыба. Неестественная жадность, с которой Эрна во время этой игры пила воду из крана и жевала воображаемую рыбу, совершенно ясно указывала на оральную зависть, которую она чувствовала во время начальной едены и в своих начальных фантазиях. Эта жадность очень глубоко повлияла на ее характер и стала центральной особенностью ее невроза[7]. Соответствие рыбы - отцовскому пенису, а также фекалий - детям очевидно вытекало из ее ассоциаций. У Эрны были различные виды рыбы для продажи, и среди них одна называлась «кокель-рыба» (Kokelfish) или, как она неожиданно оговорилась кака-рыба (Kakelfish). В то время, когда она резала их, она вдруг захотела испражняться, и это еще раз показало, что рыба для нее была равнозначна фекалиям, а резать рыбу соответствовало акту испражнения. Будучи торговкой рыбой, Эрна всячески старалась обмануть меня. Она получала от меня большое количество денег, но не давала взамен рыбы, и я ничего не могла сделать, потому что ей помогал полицейский; вместе они «вспенивали» деньги, которые обозначали также и рыбу, и которые она получила от меня. Этот полицейский представлял ее отца, с которым она совершала коитус и который был ее союзником против матери. Я должна была смотреть, как она «вспенивала» деньги или рыбу с полицейским, а потом должна была вернуть деньги с помощью воровства. Фактически я должна была делать то, что она сама хотела сделать по отношению к своей матери, когда была свидетельницей сексуальных отношений между отцом и матерью. Эти садистские импульсы и фантазии были основанием ее мучительного беспокойства, которое она испытывала по отношению к своей матери. Она снова и снова выражала страх перед «грабительницей», которая будто бы «вынимала из нее все внутренности».

Анализ этого театра и всех разыгранных сцен ясно указывал на их символический смысл - коитус между родителями. Многочисленные сцены, в которых она была актрисой или танцором, которыми восхищаются зрители, указывало на огромное восхищение (смешанное с завистью), которое она испытывала к матери. Кроме того, часто при идентификации со своей матерью она изображала королеву, перед которой все кланяются. Во всех этих представлениях худшая участь доставалась именно ребенку. Все, что Эрна делала в роли своей матери - нежность, которую она испытывала к своему мужу, манера одеваться и позволять восхищаться собой - имело одну цель: возбудить детскую зависть. Так, например, когда она, будучи королевой, праздновала свадьбу с королем, она ложилась на диван и требовала, чтобы я, в качестве короля, легла рядом. Поскольку я отказывалась это делать, я должна была сидеть на маленьком стуле сбоку от нее и бить по дивану кулаком. Она называла это «взбивание», и это обозначало половой акт. Сразу же после этого она заявила, что из нее выползает ребенок, и она разыгрывала вполне реалистическую сцену, корчась от боли и издавая стоны. Ее воображаемый ребенок впоследствии делил спальню со своими родителями и вынужден был быть свидетелем сексуальных отношений между ними. Если он мешал им, они его били, а мать все время жаловалась на него отцу. Когда она в роли матери клала ребенка в кровать, она делала это только для того, чтобы избавиться от него и поскорее вернуться к отцу. С ребенком все время плохо обращались и мучили его. Его заставляли есть кашу, что было настолько противно, что он заболевал, в то время как его отец и мать наслаждались прекрасными кушаньями из взбитых сливок или из специального молока, приготовленного доктором, в имени которого соединялись слова «взбивать» и «наливать». Эта специальная еда, приготавливаемая только для отца и матери, использовалась в бесконечных вариациях, обозначая смешение веществ при коитусе. Фантазии Эрны по поводу того, что во время сношения ее мать принимает в себя пенис и семя ее отца, а ее отец принимает в себя грудь и молоко ее матери, возникли из ее ненависти и зависти по отношению к обоим родителям.

В одной из ее игр «представление» давал священник. Он открывал кран, и его партнерша, танцовщица, пила из него, в то время как девочка по имени Золушка должна была смотреть на это, не двигаясь. В этом месте Эрна неожиданно испытала сильную вспышку страха, которая показала, каким сильным чувством ненависти сопровожда­лись ее фантазии и как далеко она зашла в таких чувствах. Они оказывали сильное искажающее влияние на ее отношения с матерью в целом. Каждая воспитательная мера, каждое наказание, каждая неизбежная фрустрация переживалась ею как чисто садистский акт со стороны ее матери, предпринимаемый с целью унизить и обидеть ее.

Тем не менее, играя в мать, Эрна обнаружила привязанность к своему воображаемому ребенку, поскольку он все же оставался ребенком. Потом она стала няней и мыла его и была ласковой с ним, и даже прощала ему, когда он был грязным. Так было потому, что, по ее мнению, когда она была еще грудным ребенком, с ней самой обращались ласково. К своему старшему «ребенку» она была более жестока и допускала, чтобы его всеми способами мучили черти, которые в конце концов его убивали [8]. То же, что ребенок был также и матерью, превратившейся в ребенка, прояснилось благодаря следующей фантазии. Эрна играла в ребенка, который запачкался, и я, как ее мать, вынуждена была выбранить ее, после чего она обнаглела и, выйдя из повиновения, пачкала себя еще и еще. Чтобы досадить матери еще больше, она вырвала ту плохую еду, которую я давала ей. После этого мать позвала отца, но он принял сторону ребенка. Затем мать внезапно заболела, причем болезнь называлась «С ней говорил Бог»; в свою очередь и ребенок заболел болезнью под названием «материнское волнение» и умер от нее, а мать была в наказание убита отцом. Потом девочка снова ожила и вышла замуж за отца, который не переставал хвалить ее в пику матери. Мать после этого тоже была возвращена к жизни, но в наказание превращена отцом в ребенка с помощью волшебной палочки; и теперь она, в свою очередь, должна была переносить всеобщее презрение и обиды, которым раньше подвергался ребенок. В своих бесчисленных фантазиях такого рода о матери и ребенке Эрна повторяла свои собственные переживания, испытанные ранее, и в то же время выражала садистские устремления, которые она хотела бы осуществить по отношению к матери, если бы они поменялись ролями.

Умственная жизнь Эрны была подавлена анально-садистскими фантазиями. На дальнейшей стадии анализа, начиная еще раз с игр, связанных с водой, у нее появились фантазии, в которых приготавливались и съедались «испеченные» фекалии. Другая игра заключалась в том, что она делала вид, будто сидит в уборной и ест то, что извергает из себя, или будто мы даем это есть друг другу. Ее фантазии по поводу нашего постоянного пачкания друг друга мочой и фекалиями все более явно всплывали в ходе анализа. В одной из игр она демонстрировала, как ее мать пачкает себя все больше и больше и как все в комнате становится перемазанным фекалиями по вине матери. Ее мать, соответственно, бросают в тюрьму, и там она умирает с голоду. Потом она сама берется за уборку после своей матери и в этой связи называет себя «госпожа Парад Грязи», потому что она устраивала шествие с грязью. Благодаря своей любви к опрятности, она завоевывает восхищение и признание своего отца, который ставит ее выше ее матери и женится на ней. Она готовит для него. Питьем и едой, которые они дают друг другу, опять служат моча и фекалии, но на этот раз хорошего качества в отличие от прежних. Все это может служить примером многочисленных и экстравагантных анально-садистских фантазий, которые в ходе этого анализа становились осознанными.

Эрна была единственным ребенком, и поэтому ее фантазии часто занимало появление братьев и сестер. Эти фантазии заслуживают особого внимания, поскольку, как показывают мои наблюдения, они имеют общее значение. Судя по ним и таким же фантазиям у других детей, находящихся в подобной ситуации, единственный ребенок, видимо, в большей степени, чем другие дети, страдает от тревоги в связи с братом или сестрой, чьего появления он постоянно ждет, и от чувства вины, которое он переживает по отношению к ним из-за бессознательных импульсов агрессии против их воображаемого существования внутри материнского тела, поскольку у него нет возможности развить к ним положительное отношение в реальности. Это часто усложняет социальную адаптацию единственного ребенка. Долгое время Эрна испытывала приступы раздражения и тревоги в начале и конце аналитического сеанса со мной, и это было отчасти вызвано ее встречей с ребенком, который приходил ко мне на лечение непосредственно до или после нее и который замещал для нее ее брата или сестру, чьего появления она все время ожидала*. С другой стороны, хотя она плохо ладила с другими детьми, временами она все же испытывала сильную потребность в их обществе. Редкое желание иметь брата или сестру определялось, как я поняла, несколькими мотивами. (1) Братья и сестры, появления которых она хотела, обозначали ее собственных детей. Это желание, однако, было вскоре искажено серьезным чувством вины, потому что это означало бы, что она украла ребенка у своей матери. (2) Их существование как будто убеждало ее, что проявления враждебности в ее фантазиях к детям, находящимся, по ее мнению, внутри ее матери, не повредили ни им, ни матери, и что, следовательно, ее собственные внут­ренности остались нетронутыми. (3) Они могли бы предоставить ей сексуальное удовлетворение, которого она была лишена своими отцом и матерью; и, самое важное, (4) они могли бы быть ее союзниками не только в сексуальных занятиях, но и в борьбе против ее ужасных родителей. Вместе с ними она могла бы покончить с матерью и захватить пенис отца [9].

Но на смену этим фантазиям Эрны вскоре пришли чувства ненависти к воображаемым братьям и сестрам - поскольку они были, в конце концов, всего лишь заместителями ее отца и матери — и вины из-за тех деструктивных поступков против родителей, которые связывали их с ней в ее фантазиях. И после этого она обычно впадала в депрессию.

Эти фантазии были отчасти причиной того, что Эрна не могла установить хорошие отношения с другими детьми. Она избегала их, потому что идентифицировала их со своими воображаемыми братьями и сестрами, так что, с одной стороны, она рассматривала их как соучастников своих враж­дебных действий против родителей, а с другой - боялась их как врагов из-за собственных агрессивных импульсов, направленных против этих братьев и сестер.

Случай с Эрной проливает свет на другой фактор, имеющий, по моему мнению, всеобщее значение. В первой главе я обращала внимание на своеобразное отношение детей к реальности. Я указывала, что неудачную адаптацию к действительности можно с помощью игры распознать у довольно маленьких детей и что необходимо даже самых маленьких из них в ходе анализа постепенно приводить в полное соприкосновение с действительностью. С Эрной, даже после длительного периода анализа, мне не удалось собрать подробной информации о ее реальной жизни. Большую часть материала я получила благодаря ее экстравагантным садистским импульсам против ее матери, но я никогда не слышала от нее ни малейшей жалобы или упрека по отношению к ее реальной матери и того, что она на самом деле делала. Хотя Эрна приближалась к пониманию, что ее фантазии были направлены против ее собственной матери - становилось все яснее, что она подражает своей матери в преувеличенной и завистливой манере, все же было сложно установить связь между ее фантазиями и действительностью. Все мои попытки более вовлечь в анализ ее действительную жизнь оставались безрезультатными до тех пор, пока я не добилась определенного успеха в анализе глубинных мотивов ее желания отгородиться от действительности. Отношение Эрны к действительности оказалось фасадом, причем в гораздо большей степени, чем это позволяло ожидать ее поведение. В действительности, она пыталась любыми средствами сохранить в неприкосновенности мир своих грез и защитить их от действительности [10]. Например, она обычно воображала, что игрушечные экипажи и кучеры находятся в ее распоряжении, что они приезжают по ее команде и делают то, что она пожелает, что игрушечная женщина была ее служанкой и т.п. Даже по ходу этих фантазий она часто впадала в ярость и депрессию. После этого она отправлялась в уборную и там, справляя нужду, продолжала фантазировать в одиночестве. Когда она приходила из уборной, она бросалась на диван и начинала ожесточенно сосать палец, мастурбировать и ковырять в носу. Мне удалось заставить ее рассказывать свои фантазии, сопровождавшие дефека­цию, сосание пальца, мастурбацию и ковыряние в носу. С помощью этих физических отправлений и фантазий, связанных с ними, она пыталась произвольно продлить ту ситуацию грезы, в которой она пребывала во время игры. Депрессия, страх и беспокойство, которые охватывали ее во время игры, происходили из-за вторжения реальности в ее фантазии, что разрушало их. Она также вспоминала, какое сильное неудобство ей причиняло чье-нибудь появление возле ее кроватки утром, когда она сосала палец или мастурбировала. Дело не только в том, что она боялась быть захваченной врасплох, но и в том, что хотела убежать от действительности. Псевдология, которая проявилась во время ее анализа и вырастала до фантастических пропорций, служила для воссоздания по ее желанию реальности, для нее невыносимой. Это странное отгораживание от действи­тельности - которое доходило у нее до мегаломании (мании величия [Ред.]),— имело одной из причин, по моему мнению, чрезмерный страх перед родителями, особенно перед матерью. Именно для того, чтобы уменьшить этот страх, Эрна стремилась представлять себя сильной и строгой хозяйкой своей матери, что в свою очередь вело к значительной интенсификации ее садизма.

Фантазии Эрны, в которых она жестоко преследовала свою мать, все более отчетливо обнаруживали свой параноидальный характер. Как я уже говорила, она рассматривала любое действие, направленное на ее воспитание, даже если это касалось незначительных деталей ее одежды, как акт преследования со стороны матери. Не только это, но и все, что бы ее мать ни делала - то, как она вела себя с отцом, ее развлечения и т.д. — воспринимались Эрной как направленное против нее. Более того, она чувствовала, что за ней непрерывно следят. Одной из причин ее чрезмерной фиксации на матери было то, что она вынуждена была все время находиться под присмотром. Анализ показал, что Эрна чувствовала себя виновной в любой болезни матери и ожидала соответствующего наказания за свои собственные агрессивные фантазии. Действие сверхстрогого и жестокого «Сверх-Я» прослеживалось во многих деталях ее игр и фантазий, так как в них постоянно чередовались строгая, репрессивная мать и исполненный ненависти ребенок. Требовался углубленный анализ, чтобы прояснить эти фантазии, соответствовавшие тому, что у взрослых параноиков называется манией. Опыт, приобретенный мной с того времени, когда я впервые описывала этот случай, привел меня к мнению, что странный характер тревоги Эрны, ее фантазий и ее отношения к действительности является типичным в случаях с ярко выраженными чертами параноидальной активности.

В связи с этим я обратила внимание на гомосексуальные склонности Эрны, которые были необычайно сильными уже в раннем детстве. После того, как была проанализирована ее сильная ненависть к отцу, вытекающая из Эдипова комплекса, эти склонности, хотя и в несомненно ослабленном виде, оставались по-прежнему довольно сильными, и на первый взгляд казалось, что вряд ли удастся от них избавиться в дальнейшем. Только после преодоления долгого и упрямого сопротивления в полную силу обозначился истинный характер ее мании преследования, связанной с ее гомосексуальностью. Теперь стремление к анальной любви проявлялось более отчетливо в его позитивной форме, чередуясь с фантазиями преследования. Эрна снова играла в торговку (при этом было очевидно, что она продавала фекалии, так в самом начале она прервала игру, чтобы пойти в уборную). Я была в роли покупателя и должна была отдавать ей и ее товарам предпочтение перед всеми другими лавочниками. Потом она была покупателем и демонстрировала свою любовь ко мне, изображая таким способом отношения анальной любви между нею и ее матерью. Эти анальные фантазии вскоре были прерваны приступом депрессии и ненависти, направлявшимися главным образом против меня, хотя на самом деле они были адресованы ее матери. В связи с этим у Эрны появились фантазии, в которых присутствовала «черно-желтая» муха, в которой она сама узнала кусок фекалий - как оказалось, опасных и ядовитых фекалий. Эта муха, как сказала девочка, вышла из моего ануса, проникла в ее анус и нанесла ей повреждение. В случае с Эрной, без сомнения, можно было утверждать наличие явлений, известных в качестве основы мании прес­ледования, т.е. трансформации любви к родителю того же пола в ненависть и необычайно развитый механизм проекции. Дальнейший анализ, однако, обнаружил, что гомосексуальная склонность Эрны наслаивается на еще более глубокое исключительно сильное чувство ненависти по отношению к своей матери, укорененное в ее раннем Эдиповом комплексе и оральном садизме. Результатом этой ненависти стала чрезмерная тревога, которая, в свою оче­редь, была определяющим фактором ее фантазий с манией преследования вплоть до их мельчайших деталей. Здесь мы пришли к новому слою садистских фантазий, которые по своей силе превосходили все, через что я до сих пор пробралась в своем анализе Эрны. Это была самая сложная часть работы, подвергшая суровому испытанию готовность Эрны к сотрудничеству в нашем деле, поскольку она была сопряжена с чрезвычайно сильным чувством тревоги. Ее оральная зависть к генитальному и оральному удовлетворению, испытываемому ее родителями, по ее мнению, во время сношения, оказалась самой глубокой почвой ее ненависти. Вновь и вновь она выражала эту ненависть в своих фантазиях, направленных против родителей, соединяющихся в половом акте. В этих фантазиях она нападала на них, особенно на мать, с помощью своих экскрементов и других предметов; на самом деле, в глубине ее страха перед моими фекалиями (мухой), которые, как ей казалось, вталкивают в нее, скрывались фантазии о том, как она сама разрушала свою мать с помощью своих опасных и отравленных фекалий[11].

После того, как эти садистские фантазии и импульсы, относившиеся к очень ранней стадии исследования, были проанализированы, гомосексуальная фиксация Эрны на своей матери уменьшилась, а ее гетеросексуальные импульсы стали сильнее. До этих пор основной детерминантой ее фантазий были проявления ненависти и любви по отношению к ма­тери. Ее отец фигурировал главным образом как простой инструмент коитуса; его значение, по-видимому, было производным от отношений мать — дочь. В ее воображении каждый знак внимания к нему не служил никакой иной цели, кроме желания обмануть ее, Эрну, возбудить ее ревность и настроить ее отца против нее. Точно так же в тех фантазиях, где она отбирает отца у своей матери и завладевает им, основной акцент приходился на ненависть к матери и желание умертвить ее. Если в играх этого типа Эрна выражала любовь к своему мужу, тут же оказывалось, что эта нежность была только предлогом, обозначавшим ее чувство соперничества. Но по мере того, как она делала эти важные шаги в своем анализе, она продвинулась также в своих отношениях с отцом: у нее появились к нему подлинные чувства положительного характера. Теперь, когда уже не ненависть и страх безраздельно управляли ситуацией, смогли непосредственно проявиться отношения Эдипова комплекса. В то же время уменьшилась фиксация Эрны на своей матери, и их отношения, столь двойственные до сих пор, стали улучшаться. Эта перемена в отношении девочки к обоим родителям основывалась на сильных изменениях в характере ее фантазий. Ее садизм стал слабее, а мания преследования теперь проявлялась у нее значительно реже и менее интенсивно. Кроме того, важные изменения произошли и в ее отношении к действительности, и это можно было почувствовать, среди прочего, по возросшему вторжению реальности в ее фантазии.

В этот период анализа, после того, как в играх были выявлены идеи преследования, Эрна часто с удивлением говорила: «Но Мама не может на самом деле так делать? Она на самом деле очень любит меня». Однако, по мере того, как ее связь с действительностью становилась более прочной, а ее бессознательная ненависть к своей матери — более осознанной, она начинала со все большей открытостью критически оценивать мать как реального человека. В то же время ее отношения с матерью улучшились, и наряду с этим улучшением в ее поведении стала заметной подлинная материнская нежность по отношению к ее воображаемому ребенку. Однажды, после того, как она была очень жестока с ним, она спросила глубоко взволнованным голосом: «Неужели я могла бы так обращаться со своим ребенком?» Таким образом, анализ ее мании преследования и ослабление тревоги не только укрепили ее гетеросексуальную позицию, но и улучшили ее отношения с матерью и позволили ей самой развить материнские чувства. По моему мнению, удовлетворительная регуляция этих фундаментальных отношений, определяющих для ребенка будущий выбор объекта любви и все течение его дальнейшей жизни, является одним из главных критериев успешного анализа.

Невроз Эрны очень рано проявился в ее жизни. Признаки болезни стали заметны уже в возрасте примерно одного года. (В умственном плане она была необычайно развитым ребенком.) С того времени ее трудности постоянно возрастали, и когда ей было от двух до трех лет, ее воспитание превратилось в неразрешимую проблему: ее характер уже был ненормальным, и она уже страдала от ярко выраженного навязчивого невроза. Ей еще не исполнилось четырех лет, когда обнаружилась необычная привычка к мастурбации и сосанию пальца. Впоследствии, к шести годам, стало ясно, что ее навязчивый невроз уже находился в хронической стадии. Ее лицо на фотографиях, где ей около трех, имеет то же самое невротическое, озабоченное выражение, что и в шесть лет.

Я хотела бы подчеркнуть необычайную серьезность это­го случая. Навязчивые симптомы, среди всего прочего полностью лишившие ребенка сна, депрессия и другие признаки болезни, а также ненормальное развитие ее характера были лишь слабым отражением лежавшей за всем этим полностью нарушенной и неуправляемой жизни влечений. Дальнейшая перспектива в связи с развитием навязчивого невроза, который, как в этом случае, прогрессирует с годами, должна была быть совершенно мрачной. Можно с уверенностью сказать, что единственным средством в подобных случаях является своевременное применение психоанализа.

Теперь мы более подробно рассмотрим структуру этого случая. Приучение Эрны к чистоплотности не было трудной задачей и завершилось необычайно рано, когда ей был всего год. Не было необходимости в какой-либо строгости: стрем­ления рано развившегося ребенка стимулировали быстрое привыкание к общепринятым стандартам чистоты[12]. Но этот внешний успех сопровождался полной внутренней неудачей. Ужасающие анально-садистские фантазии Эрны продемонстрировали, до какой степени она застряла на этой стадии и к какой ненависти и двойственности это привело. Одной из причин этой неудачи послужила сильная органическая анально-садистская предрасположенность; но важную роль сыграл и другой фактор, на который указывал Фрейд как на предрасполагающий к навязчивым неврозам, а именно: слишком быстрое развитие «Я» по сравнению с либидо. Кроме этого, анализ показал, что и другая критическая фаза в развитии Эрны прошла успешно лишь внешне. Она все еще не оправилась после отнятия от груди. Наконец, вслед за этим она подверглась еще и третьему лишению. Когда она была в возрасте между шестью и девятью месяцами, ее мать заметила, какое очевидное сексуальное удовольствие доставляет ей забота об ее теле и в особенности мытье ее гениталий и ануса. Поэтому мать старалась мыть эти части тела очень осторожно, и чем старше и чистоплотнее становился ребенок, тем, конечно, легче было это делать. Но для ребенка, который воспринял более раннее и более внимательное отношение как форму совращения, эта поздней­шая сдержанность стала фрустрацией. Это ощущение совращения, за которым лежало желание быть совращенной, впоследствии постоянно повторялось на протяжении ее жизни. В любых отношениях, например, со своей няней и с другими людьми, воспитывавшими ее, а также в ходе анализа, она пыталась повторять ситуации, в которых ее совращали или, наоборот, она выдвигала обвинение, что ее совращали. Анализ этой ситуации переноса позволил прос­ледить эту установку через более ранние ситуации к самым ранним - к переживанию ласки в младенчестве.

Таким образом, мы можем видеть, какую роль в каждом из этих трех событий, которые повлекли за собой развитие невроза у Эрны, играли конституциональные факторы*.

После этого случая мне удалось исследовать также и другой конституциональный фактор, приводящий к неврозу. Он заключается в неспособности части «Я» переносить тревогу. Во многих случаях - один из них и был случай Эрны - детский садизм очень скоро вызывает повышенную тревогу, с которой «Я» не может справиться. Вообще следует сказать, что способность «Я» справиться даже с обычной тревогой у разных людей неодинакова, этот факт имеет этиологическое значение для возникновения неврозов. Остается отметить, что пережитая ею сцена в то время, когда ей было два с половиной, в сочетании с этими конституциональными факторами и вызвала развитие невроза навязчивых состояний в его полной форме. В возрасте двух с половиной лет и позже, когда ей было три с половиной*, она спала в одной комнате со своими родителями во время летнего отпуска. В этих случаях она могла видеть происходивший между ними коитус. Последствия этого легко было установить с помощью простого внешнего наблюдения, даже не прибегая к анализу. Летом, во время которого она имела первый опыт такого наблюдения, в ней произошли заметные перемены в неблагоприятную сторону. Анализ показал, что именно картина полового акта ее родителей способствовала возникновению у нее невроза в его развитой форме. Он необычайно усилил ее чувства фрустрации и зависти по отношению к родителям и дал сильный толчок ее садистским фантазиям и враждебным побуждениям, направленным против их сексуального удовлетворения [13].

Навязчивые симптомы у Эрны объясняются следующим образом*. Навязчивый характер сосания пальца происходил от фантазий, в которых она сосала, била и пожирала отцовский пенис и материнские груди. Пенис заменял собой всего отца, а груди всю мать**. Кроме того, как мы видели, голова представляла в ее бессознательном пенис и, соответственно, битье головой об подушку - движения ее отца во время коитуса. Она говорила мне, что ночью она начинает бояться грабителей и воров сразу же, как только перестает «стучаться» головой. Таким образом, она освобождалась от страха с по­мощью отождествления себя с объектом этого страха.

Структура ее навязчивой мастурбации была очень сложной. Она различала разные ее формы: стискивание своих бедер, которое она называла «выравниванием»; качающиеся движения, о чем я уже упоминала, называемые «лепкой», и вытягивание клитора, называемое («буфетная игра»), когда она «хотела вытащить что-то очень длинное». В дальнейшем она осуществляла давление на свою вагину с помощью протягивания уголка простыни между бедрами. В этих различных формах мастурбации проявлялись разные формы идентификации в зависимости от того, играла ли она в сопутствующих фантазиях активную роль своего отца или пассивную - матери, или обе сразу. Эти фантазии Эрны, имевшие сильную садо-мазохистскую окраску, обнаруживали прямую связь с той сценой, которая положила этому начало, а также с ее первоначальными фантазиями. Ее садизм был направлен против полового акта родителей, а в качестве реакции на садизм у нее появлялись соответствующие фантазии мазохистского характера.

На всем протяжении анализа Эрна мастурбировала этими различными способами. Благодаря успешному переносу, однако, удалось побудить ее к описыванию в промежутках своих фантазий. Таким образом, мне удалось найти причины этой навязчивой мастурбации и тем самым избавить от нее Эрну. Вращательные движения, которые возникли у нее во второй половине ее первого года, происходили от ее желания быть мастурбируемой и возвращали к манипуляциям, связанным с ее отправлениями в младенчестве. Был период в анализе, во время которого она в своих играх самыми разными способами изображала соитие своих родителей и потом давала выход всей своей ярости, вытекающей из пережитой фрустрации. По ходу этих сцен она ни разу не пропустила ситуации, в которой она укачивала себя в полулежачем или сидячем положении, показывала свои гениталии и со временем даже стала просить меня дотронуться до них и понюхать что-нибудь из них. В это же время она как-то удивила свою мать, попросив ее после ванны поднять одну из ее ног и похлопать или потрогать ее промежность, а сама она при этом приняла позу ребенка, которому припудривают гениталии - позу, давно уже ей забытую. Разъяснение ее качающихся движений привело к полному прек­ращению этого симптома.

Наиболее устойчивый симптом Эрны - задержка в учебе - был настолько труднопреодолимым, что, несмотря на все свои старания, ей понадобилось два года, чтобы овладеть тем, чему обычно дети учатся за несколько месяцев. Лишь в заключительной фазе анализа удалось существенно повлиять на эту задержку, так что когда я закончила лечение, она значительно, уменьшилась, хотя полностью преодолеть ее не удалось.

Мы уже говорили о благоприятных переменах, имевших место в результате анализа, в отношениях Эрны со своими родителями и в ориентации ее либидо в целом и видели, что это стало возможным только потому, что она оказалась способной сделать первые шаги в сторону социальной адаптации. Ее навязчивые симптомы (мастурбация, сосание пальца, покачивание и т.п.) исчезли, хотя их сила была такова, что они даже вызывали у девочки бессонницы. После окончания лечения ее тревога значительно уменьшилась, и Эрна смогла спать нормально. Прошли также приступы*.

Несмотря на эти благоприятные результаты, я считала, что анализ никоим образом еще не завершен, и прервать его пришлось лишь по внешним причинам после 575 часов лечения, продлившегося два с половиной года. Чрезвычаная серьезность этого случая выразилась не только в симптомах ребенка, но и в искажениях характера и совершенно ненормальном развитии личности, требовала продолжения анализа с тем, чтобы устранить ряд трудностей, от которых она продолжала страдать. То, что она все еще находилась в очень нестабильном состоянии, было видно по тому, что в моменты сильного напряжения у нее возникали рецидивы ее старых проблем, хотя их выраженность была более слабой, чем первоначально. Поэтому оставалась возможность, что при сильном напряжении или же вступлении в период половой зрелости могло бы произойти возобновление болезни.

Это приводит нас к вопросу первостепенной важности, а именно: когда в случае анализа детского невроза можно сказать, что он завершен. Если говорить о детях в латентном (Последний раз я получала сведения об Эрне через два с половиной года после анализа, и эти улучшения уже закрепились) возрасте, то я считаю, что даже их полное благополучие с точки зрения окружающих не может служить определяющим показателем завершенности анализа. Я пришла к выводу, что тот факт, что анализ привел к вполне благоприятным последствиям в развитии в латентный период — какими бы важными они ни были - сам по себе не гарантирует, что и дальнейшее развитие пациента будет вполне успешным. Переход к половому созреванию и дальше к зрелости, как мне представляется, является проверкой того, был ли анализ детского невроза доведен до конца. Как эмпирический факт я могу констатировать лишь то, что анализ гарантирует будущую стабильность ребенку в прямой зависимости от того, насколько он (анализ) способен разрешить тревогу на самых глубоких психических уровнях. В этом и в характере бессознательных фантазий ребенка или же в изменениях, которые произошли в его поведении, следует искать критерий завершенности анализа.

Возвратимся к случаю Эрны. Как уже было сказано, в конце анализа ее мания преследования существенно уменьшилась по частоте проявлений и интенсивности. Однако, по моему мнению, следовало продолжать работу по ослаблению ее садизма и тревоги, чтобы предотвратить возможность вспышек болезни в пубертатный период или в период взросления. Но так как продолжение анализа было в тот момент невозможно, его завершение было отложено на будущее.

Теперь в связи с историей болезни Эрны я бы хотела рассмотреть вопросы общего значения, поскольку некоторые из них впервые возникли в этом случае. Я обнаружила, что большое количество сексуальных тем в анализе Эрны и свобода, которая была предоставлена в фантазиях и играх [14], привели к уменьшению, а не к возрастанию сексуального возбуждения и преобладания сексуальной тематики. Эрна была ребенком, чье чрезмерное сексуальное развитие бро­салось в глаза каждому. Не только характер ее фантазий, но и ее поведение и движения были поведением и движениями, свойственными очень чувственным девочкам в период полового созревания. Это особенно проявлялось в том, как провоцирующе она держала себя по отношению к мужчинам и мальчикам. В ходе анализа ее поведение также сильно изменилось к лучшему, и когда он закончился, она стала больше похожей на ребенка во всех отношениях. Далее, в результате анализа ее фантазий с мастурбацией был положен конец реальной мастурбации в ее жизни*.

Другой психоаналитический принцип, который я хотела подчеркнуть здесь, заключается в том, что необходимо доводить до сознания (насколько это возможно) те сомнения и критицизм по отношению к родителям ребенка и в особенности к их сексуальной жизни, которые скрываются в бессознательном этого ребенка. Его отношение к окружению не может, тем не менее, пострадать от этого, поскольку, будучи привнесенными в сознание, его бессознательные обиды и враждебные суждения проходят проверку действи­тельностью и тем самым теряют свою прежнюю опасность, а его отношение к действительности в целом улучшается, так как его способность критиковать своих родителей сознательно уже является, как мы видели на примере Эрны, результатом того, что ее отношение к действительности улучшилось*.

Перейдем теперь к специальным вопросам техники. Было уже неоднократно сказано, что у Эрны во время аналитического сеанса часто случались вспышки гнева. Ее проявления гнева и садистские импульсы нередко принимали угрожающие формы по отношению ко мне. Известно, что анализ высвобождает сильные аффекты у навязчивых невротиков, а у детей они находят еще более открытый и неуправляемый выход, чем у взрослых. Я ясно дала Эрне понять, что она не должна нападать на меня физически. Но она была вольна отреагировать свои аффекты многими другими способами; она бросалась игрушками или резала их на куски, опрокидывала маленькие стулья, бросалась подушками, топала ногами на диване, разливала воду, пачкала бумагу, игрушки или умывальник, ругалась и т.п. без малейшего вмешательства с моей стороны[15]. Но одновременно я анализировала ее ярость, что всегда ослабляло ее, а иногда даже полностью успокаивало. Таким образом, в аналитической технике существует три способа работы с детскими вспышками эмоций во время лечения: (1) Ребенок должен держать часть своих аффектов под контролем, но это нужно лишь в той мере, насколько в этом есть реальная необходимость; (2) можно давать выход его аффектам в словах и другими способами, описанными выше; и (3) его аффекты уменьшаются или устраняются посредством продолжения интерпретации и прослеживания связи настоящей ситуации с первоначальной, т.е. давшей толчок к заболеванию.

Объем, в котором применяется каждый из этих методов, может сильно меняться. Например, с Эрной я руководствовалась следующим заранее продуманным планом. Неко­торое время у нее происходили вспышки ярости каждый раз, когда я говорила ей, что сеанс закончился, поэтому я стала открывать обе половинки дверей моей комнаты, чтобы проверить Эрну, так как я знала, что для нее было бы крайне болезненно, если человек, приходящий после нее, увидел бы ее поведение. Могу отметить, что в этот период моя комната после того, как Эрна ее покидала, обычно была похожа на поле сражения. Позже перед тем, как уйти, она удовлетворялась торопливым сбрасыванием подушек на пол; в то время как еще позже она уже покидала комнату совершенно спокойно. Есть и другой пример, взятый из анализа Петера (в возрасте трех лет и девяти месяцев), который также был одно время жертвой неистовых вспышек ярости. В более поздний период его анализа он сказал совершенно неожиданно, показывая на игрушку: «Я ведь просто могу думать, что я сломал это»*.

Здесь можно указать, что настойчивость, с которой аналитик должен добиваться от ребенка частично контролировать свои эмоции - правило, которое ребенку, разумеется, вовсе не придется по вкусу, - не имеет смысла как педагогическая мера; такое требование основано на необходимости, исходящей от реальной ситуации, так что даже маленький ребенок способен это понять. Бывают также случаи, когда я не выполняю всех действий, которые предназначаются мне в игре, на том основании, что их полная реализация была бы для меня слишком сложной или неприятной. Тем не менее, даже в этих случаях я, насколько возможно, следую за ходом мыслей ребенка. Очень важно, кроме того, чтобы аналитик выражал как можно меньше эмоций по поводу эмоциональных вспышек у ребенка.

Теперь я предлагаю сделать обзор данных, полученных на этом примере, чтобы проиллюстрировать сформировавшиеся у меня с тех пор теоретические концепции. Позолоченные лампы паровоза, которые, как думала Эрна, были «такие красивые, красные и горящие» и которые она сосала, представляли собой отцовский пенис (ср. «что-то длинное и золотое», что держало на воде капитана), а также груди ее матери. То, что ее сильное чувство вины было обусловлено сосанием предметов, доказывалось следующим: когда я играла роль ребенка и сосала эти лампы,- это, по ее мнению, было моим самым большим недостатком. Это чувство вины можно объяснить тем, что сосание представляет собой также кусание и пожирание материнских грудей и отцовского пениса. По моему мнению, именно процесс отнятия от груди, желание ребенка заключить в себя отцовский пенис и чувство зависти и ненависти к матери формируют Эдипов комплекс. В основании этой зависти лежит ранняя детская сексуальная теория о том, что, совокупляясь с отцом, мать принимает в себя и удерживает в себе его пенис.

Эта зависть оказалась центральным пунктом невроза Эрны. Те нападения, которые в самом начале процесса анализа она предпринимала с помощью «третьего лица» на дом, в котором жили только мужчина и женщина, были выражением ее деструктивных импульсов по отношению к материнскому телу и отцовскому пенису, который, согласно ее фантазиям, находился внутри тела матери. Эти импульсы, стимулируемые оральной завистью маленькой девочки, находили выражение в игре, где она топила корабль (свою мать) и отрывала у капитана (своего отца) «длинную золотую штуку» и его голову, которая держала его на плаву, т.е. кастрировала его тогда, когда он совокуплялся с матерью. Детали ее фантазий с нападением показывали, до каких размеров садистской изобретательности доходили враждебные импульсы по отношению к материнскому телу. Например, она превращала свои экскременты в горючее и взрывчатое вещество с целью разрушить это тело изнутри. Это изображалось в картине сжигания и разрушения дома со «взрыванием» находящихся внутри людей. Разрезание бумаги (она называла это «делать рубленое мясо» или «глазной салат») представляло собой полное разрушение родителей во время совокупления. Желание Эрны откусить мой нос и сделать «бахрому» в нем было не столько нападением на меня лично, сколько символизировало физическое нападение на пенис ее отца, как бы находящийся у меня внутри, что доказывалось материалом ее фантазий, продуцируемых в связи с этим*.

То, что Эрна предпринимала нападения на тело своей матери с целью захвата и уничтожения не только отцовского пениса, но и фекалий и гипотетических детей, было продемонстрировано в различных вариациях «рыбного» цикла игр, который весь вращается вокруг той отчаянной, за­хватившей все ресурсы борьбы между «торговкой рыбой» (ее матерью) и мной в роли ребенка (ее самой). Далее, как мы уже видели, она воображала, что я, увидев, как она вместе с полицейским «вспенивала» деньги или рыбу, пыта­лась любыми средствами завладеть этой рыбой. Картина полового акта между ее родителями возбудила в ней желание украсть пенис ее отца и то, что могло находиться в теле ее матери. Вспомните, что реакция Эрны против этого намерения ограбить и полностью разрушить тело ее матери выражалась в страхе, который возникал после ее борьбы с торговкой рыбой, страхе, что грабительница вытащит у нее все изнутри. Именно этот страх я описывала как имеющий отношение к самой ранней ситуации опасности у девочек и как эквивалент страха кастрации у мальчиков. Можно в связи с этим говорить о связи между этой ранней тревогой Эрны и ее необычным внутренним запретом на учебу, о связи, которая встречалась впоследствии и в других случаях. Я уже указывала, что у Эрны только анализ глубочайших уровней ее садизма и раннего Эдипова комплекса позволил как-то повлиять на этот запрет. Ее сильно развитый эписте-мофилический (страх знаний [Ред.]) инстинкт был настолько тесно связан с ее ярко выраженный садизмом, что защита против последнего приводила к полному отставанию по многим предметам, которые требовали от нее стремления к знаниям. Арифметика и чистописание представлялись ее бессознательному как яростные садистские нападения на тело ее матери и отцовский пенис. Они означали разрывание, разрубание на части или сжигание материнского тела вместе с заключенными в нем детьми и кастрацию отца.

Чтение же также вследствие символического приравнивания тела матери и книг должно было означать насильственное вынимание из этого тела веществ, детей и т.д.

Наконец, я хочу использовать этот случай для того, чтобы привлечь внимание и к другому моменту, который, как показал дальнейший опыт, имеет общее значение. Я обнаружила не только то, что характер фантазий Эрны и ее отношение к действительности были типичными для случаев с сильно выраженными параноидальными признаками, но и то, что причины этих параноидальных признаков и связанной с ними гомосексуальной склонности были основными факторами этиологии паранойи в целом. Замечу кратко, что я обнаружила сильные параноидальные признаки у многих детей, и это дает мне основание утверждать, что одной из важных и перспективных задач Детского Анализа является вскрытие и устранение психотических искажений личности на ранних этапах.

.