Техника и практика психоанализа

Гринсон Ральф Ромео

Оглавление
Предисловие. 3
Введение. 3
Часть 1. Обзор основных концепций. 5
1.1. История развития психоаналитической терапии. 5
1.11. Изменения в технических процедурах. 6
1.12. Изменения в теории терапевтического процесса. 7
1.2. Теоретические основы техники. 9
1.21. Связь между теорией и практикой. 9
1.22. Психоаналитическая теория невроза. 10
1.23. Метапсихология анализа. 12
1.24. Теория психоаналитической техники. 14
1.3. Компоненты классической психоаналитической техники. 17
1.31. Продуцирование материала. 17
1.32. Анализирование материала пациента. 19
1.33. Рабочий альянс. 24
1.34. Неаналитические терапевтические процедуры и процессы. 25
1.4. Показания и противопоказания для психоаналитической терапии. Предварительный обзор. 27
Дополнительный список литературы. 29
Часть 2. Сопротивление. 30
2.1. Рабочие определения. 30
2.2. Клинические проявления сопротивления. 30
2.21. Пациент молчит. 31
2.22. Пациент «не чувствует себя способным рассказывать». 31
2.23. Аффекты, являющиеся признаком сопротивления. 31
2.24. Поза пациента. 32
2.25. Фиксация во времени. 32
2.26. Мелочи, или внешние события. 32
2.27. Избегание тем. 32
2.28. Ригидность. 33
2.29. Язык избегания. 33
2.210. Опоздания, пропуски сеансов, забывчивость при оплате. 34
2.211. Отсутствие сновидений. 34
2.212. Пациенту надоело. 34
2.213. У пациента есть секрет. 34
2.214. Действие вовне. 34
2.215. Частые веселые сеансы. 35
2.216. Пациент не изменяется. 35
2.217. Молчаливое сопротивление. 35
2.3. Исторический обзор. 36
2.4. Теория сопротивления. 38
2.41. Сопротивление и защита. 38
2.42. Сопротивление и регрессия. 41
2.5. Классификация сопротивлений. 42
2.51. В соответствии с источником сопротивлений. 42
2.52. В соответствии с точками фиксации. 44
2.53. В соответствии с типами защиты. 45
2.54. В соответствии с диагностической категорией. 46
2.55. Практическая классификация. 47
2.6. Техника анализирования сопротивления. 48
2.61. Предварительные замечания. 48
2.62. Распознавание сопротивления. 50
2.63. Конфронтация, демонстрация сопротивления. 52
2.64. Прояснение сопротивления. 53
2.65. Интерпретация сопротивления. 55
2.66. Специальные проблемы при анализировании сопротивления. 61
2.67. Отклонения в технике. 65
2. 7. Правила техники, касающейся сопротивлений. 66
2.71. Анализ сопротивления до (прежде) содержания; анализ Эго до Ид; анализ, начиная с поверхности. 66
2.72. Пациент определяет предмет сеанса. 70
2.73. Исключения из правил. 71
Часть 3. Перенос. 73
3.1. Рабочие определения. 73
3.2. Клиническая картина: общая характеристика. 75
3.21. Неуместность. 75
3.22. Интенсивность. 76
3.23. Амбивалентность. 77
3.24. Непостоянность. 77
3.25. Стойкость. 78
3.3. Исторический обзор. 79
3.4. Теоретическое обсуждение. 82
3.41. Происхождение и природа реакций переноса. 82
3.42. Невроз переноса. 88
3.5. Рабочий альянс. 91
3.51. Рабочее определение. 92
3.52. Обзор литературы. 93
3.53. Развитие рабочего альянса. 93
3.54. Источники рабочего альянса. 98
3.6. Реальные отношения между пациентом и аналитиком. 103
3.7. Клиническая классификация реакций переноса. 106
3.71. Позитивный и негативный перенос. 107
3.72. Реакции переноса с точки зрения объектных отношений. 113
3.73. Реакции переноса с точки зрения либидозных фаз. 114
3.74. Реакции переноса с точки зрения структуры. 115
3.75. Идентификация как реакция переноса. 116
3.8. Сопротивления переноса. 118
3.81. Поиск удовлетворения переноса. 118
3.82. Защитные реакции переноса. 120
3.83. Генерализованные реакции переноса. 122
3.84. Отыгрывание вовне (действий вовне) реакций переноса. 123
3.9. Техника анализирования переноса. 128
3.91. Общие замечания. 128
3.92. Гарантирование переноса. 130
3. 93. Когда мы анализируем перенос? 134
3.94. Этапы в технике анализирования переноса. 141
3.10. Специальные проблемы при анализировании реакций переноса. 156
3.10.1. Сильные эмоциональные волнения и опасные актуализации. 157
3.10.2. Сеанс в понедельник. 159
3.10.3. Реакция переноса, вызывающая затруднения. 162
3.10.4. Вопрос о смене аналитика. 170
3.10.5. Кандидаты и практикующие аналитики. 171
Дополнительный список литературы. 171
Часть 4. Психоаналитическая ситуация. 171
4.1. Чего психоанализ требует от пациента. 172
4.11. Мотивация. 172
4.12. Способности. 173
4.13. Черты личности и характера. 174
4.2. Чего психоанализ требует от психоаналитика. 174
4.21. Умения, которые требуются от психоаналитика. 175
4.22. Черты личности и характера психоаналитика. 182
4.23. Мотивации психоаналитика, которых требует аналитическая ситуация. 190
4.3. Какие требования предъявляет психоанализ к аналитическому окружению. 195
Дополнительный список литературы. 197

Ральф Р. Гринсон. Техника и практика психоанализа. Воронеж, НПО «МОДЭК», 1994. 491 с.

Предисловие.

Настоящая книга представляет собой перевод с 12 переиздания (1985) учебника, написанного в 1967 г. известным американским психоаналитиком Ральфом Гринсоном.
При переводе мы стремились придерживаться устоявшейся русской психоаналитической терминологии, начало которой восходит к переводам 10 — 20-х годов. Для исключения разночтений в конце книги приводится предметный указатель, включающий как английский вариант термина, так и его русский перевод. Страницы ссылок в предметном указателе соответствуют страницам оригинала. В тексте перевода эти страницы даны в скобках в правом верхнем углу,
Коротко об авторе. Ральф Р. Гринсон окончил в 1936 г. «активную психоаналитическую школу» Вильгельма Штеккеля в Австрии. В 1937 г. он оставил Вену и переехал в Лос-Анжелес. С 1938 по 1942 гг. проходил тренинг-анализ и стажировался у известного психоаналитика д-ра Отто Феничела (эмигрировавшего в Штаты несколькими годами ранее). В 1942 г. Гринсон получил диплом и приступил к самостоятельной работе. Вскоре он снова оказывается в Европе, но уже в качестве врача военно-психиатрической службы США. После войны он возвращается в Лос-Анжелес, где работает и поныне как клинический профессор в Медицинской Школе. Гринсон — пожизненный член Американской Психоаналитической Ассоциации.
«Практика и техника психоанализа» адресована как специалистам, так и начинающим терапевтам. Мы надеемся, что она хотя бы частично восполнит тот огромный пробел, который образовался в русскоязычной психоаналитической литературе. [3]
Введение.

Настало время, как мне кажется, для учебника по психоаналитической технике, несмотря на то, что это повлечет за собой многочисленные трудности. По моему мнению, очень опасно допускать двусмысленности, расхождения, отклонения в понимании слов, как переданных устно от аналитика к пациенту, от аналитика-наставника к кандидату, от коллеги к коллеге, в частных дискуссиях, не обращая внимания и не осознавая, для чего они служат.

Классические работы по технике, написанные Фрейдом, Гловером (1955), Шарпом (1930), Феничелом (1941), блестяще являются лишь путеводными нитями. Они не описывают достаточно детально, что аналитик делает, когда он анализирует пациента. В результате, например, для одного аналитика анализ сопротивления может означать одно и нечто совершенно иное — для другого, хотя каждый из них полагает, что анализирует Сопротивление согласно классическим принципам психоанализа.
«Комиссия по изменениям классической психоаналитической техники» на 20 Конгрессе Международной Психоаналитической Ассоциации, проходившем в Париже в 1959 г., проиллюстрировала многообразие точек зрения (см. Гринсон и др., 1958). Анкета Гловера по общепринятым методикам техники, которую он провел среди членов Британского психоаналитического общества в 1938 году, показала неожиданно большое число разногласий среди членов, а также высокий уровень колебания, робости, нерешительности при раскрытии секретов своих методик (Гловер, 1955, с. 348), (Анкета Гловера). Блестящий обзор Елены Тартаковой (1950) современных книг по психоаналитической технике ясно показал, что термин «психоанализ» в названиях публикаций применяется к чрезвычайно различным терапевтическим методам [4] на основании личных, авторских и специальных теоретических посылок. Об этой путанице и неопределенности говорит и тот факт, что Комитет по определению психоаналитической терапии Американской Психоаналитической Ассоциации был распущен в 1953 году, после шести с половиной лет бесплодных дебатов, в ходе которых пытались найти приемлемое определение психоаналитической терапии (Ронгель, 1954). В качестве примеров широко дивергировавших взглядов на значение динамической психиатрии и психоанализа можно привести работы Фромм-Рейхманн (1954) и Эсслера (1955). Учебник по психоаналитической технике, вероятно, не уничтожит различий во мнениях или споров об аспектах техники, но он может оказаться полезным как простой ориентир, детально и систематически регулирующий работу психоаналитика, когда тот пытается анализировать определенные психические феномены пациента.

Те, кто хочет предложить нововведения или модификации техник, обычно не обсуждает их с теми, кто более традиционен в своих взглядах. Они имеют склонность формировать клику и работать подпольно, или, по крайней мере, сепарироваться от основного течения аналитической мысли. Вследствие этого новаторы утрачивают связи с теми группами в психоанализе, которые могли бы помочь придать законную силу новым идеям или сформулировать их более четко. Изолированные новаторы склонны становиться «дикими аналитиками», тогда как консерваторы, из-за собственной замкнутости, имеют тенденцию становиться ригидными и ортодоксальными. Вместо того, чтобы конструктивно влиять друг на друга, каждый из них идет своим путем, как будто они соперники, закрывая глаза на все, что каждый мог почерпнуть из открытой, простой дискуссии.

Единственной, но очень важной причиной, препятствующей открытию (форм) форума по психоаналитической [5] технике, является то, что для его проведения, для передачи техник необходимо как бы «раздеть» серьезного исследователя перед представителями других техник, не считая его обучающего и наблюдающего аналитиков. Изучение техник только из небольшой группы источников может увеличить вероятность того, что кандидат сохранит определенные чувства невротического переноса к своим учителям, что помешает найти технику, наилучшим образом подходящую к его личностной и теоретической ориентации. Не редкость молодые психоаналитики, которые несут очевидный штамп их личного аналитика, печать, которая походит на рабскую привязанность подростков. С другой стороны, современные выпускники, которые явно находятся в оппозиции к обучающим аналитикам, могут быть точно так же опутаны неразрешенным неврозом переноса. Гловер (1955, с. 262) называет такие реакции переносом обучения и подчеркивает, что они сводят на нет усилия неопытного психоаналитика.

В частности, следует отдать дань восхищения гению Фрейда за столь раннее и четкое осознание сущности психоаналитической терапии. Одним из решающих факторов, обусловивших отсутствие прогресса, является сложная эмоциональная связь между студентом, обучающимся психоанализу, и его учителем — неизбежное следствие существующих методов обучения психоанализу (Кайруа, 1964; Гринарке, 1966а).

Обучение анализу, осуществляемое как часть профессиональной подготовки студента, обычно оставляет заметное наследство в виде неразрешенных реакций переноса, которые ограничивают и деформируют развитие студента в области психоанализа. Когда аналитик пытается проводить терапию в целях обучения, он устанавливает такие взаимоотношения с пациентом (студентом), которые можно было бы назвать высокомерными, но это необходимо для профессионального прогресса студента. [6]
При этом обучающий аналитик неизбежно теряет часть своего инкогнито, уничтожает мотивации пациента, усиливает тенденции кандидата к зависимости, идентификации, покорности и псевдонормальному поведению. Кроме того, в треугольнике, состоящем из студента, психоаналитического учебного заведения и обучающего аналитика, сам аналитик, не зная того и даже против собственной воли, становится фанатиком.

Нежелание психоаналитиков выставлять на всеобщее обозрение свои методы практики исходит частично и из другого, но родственного источника. Работа психоаналитика подчинена многим его интимным и личным процессам (Гринсон, 1966). В результате, при обнаружении того, как аналитик работает, возникает чувство разоблачения и собственной уязвимости. Так как большая часть материала, предполагаемая пациентом, высоко инстинктуализирована, то она воскрешает в памяти аналитика какие-то глубокие интимные моменты, а так как аналитическое понимание пациента зависит от особой эмпатической близости с ним, то реакция стыда, враждебности, страха может усиливаться, когда требуется раскрытие данной ситуации. Как следствие этого, среди психоаналитиков не редкость разнообразные варианты «страшилищ» и эксгибиционистов, а также комбинации того и другого. Тот факт, что сдерживается открытое обсуждение практической деятельности, приводит к тому, что психоаналитики чрезвычайно склонны занимать крайние положения: ортодоксию или сектантство.

Психоанализ — профессия одиночек, и, хотя кто-то чувствует себя комфортно, принадлежа к какой-либо [7] группе, это блокирует и задерживает научный прогресс, так как поддерживает комфортность. В том, что это профессия одиночек, есть и дополнительный признанный риск — отсутствие, как правило, другого аналитически подготовленного наблюдателя развития аналитической ситуации.

Когда кто-либо детально описывает, что он делает, проводя психоанализ, он раскрывает не только большое количество интимных затруднительных положений, возникших при работе с пациентом, но также и из личной жизни самого аналитика. Единственный и наиболее важный рабочий инструмент аналитика — работа его предсознательного и бессознательного. Если он собирается подробно изложить, как и почему он подошел к ситуации в анализе, он неизбежно должен будет раскрыть многие из своих фантазий, мыслей, черт характера и т. д. Обычная скромность и самозащита заставят его избежать любого чрезмерного раскрытия собственной интимной жизни.

Возможно, книга, которая описывает практику классической психоаналитической терапии, будет стимулировать всеобъемлющую, открытую и длительную, дискуссию по психоаналитической технике. В этом случае вариации, нововведения, модификации и отклонения смогут стать более ясными, будут проверены и, следовательно, будет установлена их научная ценность, что даст толчок прогрессу психоаналитической техники. Я намеревался писать эту книгу, приближаясь к техническим проблемам в том хронологическом порядке, как они возникают в курсе психоаналитической терапии. Я планировал начать со следующих этапов: «Предварительные интервью», «Переход к кушетке», «Первые аналитические часы» и т. д., но вскоре обнаружил, что невозможно говорить умно, глубоко, детально о проблемах [8] техники без досконального понимания сопротивления и переноса. Я также осознал, что студенты извлекли бы пользу из краткого конспекта некоторых основных концепций психоаналитической теории и техники, служащего для предварительной ориентации. Таким образом, эти тома составлены так, что после вводного обзора первый том начнется с разделов, посвященных сопротивлению и переносу понятии, которые являются фундаментальными для психоаналитической техники. Последняя часть первого тома посвящена психоаналитической ситуации. Она включена потому, что предлагает общий обзор, взгляд на связи между различными процедурами и процессами, происходящими у пациента и психоаналитика (см. оглавление). Второй том будет составлен далее по хронологии. [9]

Часть 1. Обзор основных концепций.

1.1. История развития психоаналитической терапии.
Один из способов выяснить, что составляет сущность психоаналитической терапии, — бросить взгляд с высоты птичьего полета на его историческое развитие и отметить основные этапы изменений технических процедур и процессов лечения. После этого следует изложить краткое содержание выдающихся работ Фрейда по данным вопросам. Более детальные исследования каждого предмета, включающие работы других авторов, будут найдены в соответствующем месте в последующем тексте.
Позвольте мне определить терминологию. Я использую термин «техническая процедура», говоря о комплексе приемов, инструмента, взаимодействий, а также об определенных принятых на себя терапевтом или пациентом обязательствах, в целях дальнейшего процесса, терапевтического. Гипноз, внушение, свободная ассоциация, интерпретация — примеры технических процедур. Термин «терапевтический процесс» используется по отношению к взаимосвязанным сериям психических событий, последовательности психических влияний и действий, которые имеют лечебную цель или эффект. Они обычно бывают спровоцированы путем технических процедур. Отреагирование, восстановление памяти, инсайт — терапевтические процессы (см. Е. Вибринг (1954) — похожий, но более общий подход). Техника психоанализа не была обнаружена вдруг. Она постепенно эволюциировала по мере того, как Фрейд искал способы эффективной помощи невротическим пациентам. Хотя позже он и отрицал восторженность по поводу терапии, как таковой, именно излечение как цель привело его к открытию психоанализа.

Фрейд был проницательным клиницистом, он смог увидеть, что имеет значение в запутанных последовательностях клинических событий, являющихся последствиями различных технических процедур, которые он применил. У него был также дар воображения и теоретического осмысления, соединяя которые, он строил [10] гипотезы соответствия техники клиническим проявлениям и терапевтическим процессам. К счастью, Фрейд обладал той комбинацией темперамента и черт характера, которые дали ему возможность быть и завоевателем сознания, «искателем приключений», и внимательным научным исследователем (Джонес, 1953, с. 348; 1955, Глава 16). У него была уверенность в успехе и способность исследовать новые области мышления энергично и творчески. Когда что-то оказывалось неверным, у него хватало скромности изменить как технику, так и теорию.

При внимательном чтении статей Фрейда по технике и клинике обнаруживается, что изменения в технике не были резкими или завершенными. Можно увидеть изменения в расстановке акцентов или в порядке значимости, отмеченном для данной процедуры или терапевтического процесса. Вместе с тем можно описать различные фазы в развитии технических процедур и в теории терапевтического процесса. Сам Фрейд кратко описал три фазы, но это было до того, как он подошел к структурной точке зрения (1914с).

1.11. Изменения в технических процедурах.
Хотя Фрейд знал о случае Анны О. от Брейера в 1882 году и изучал гипноз у Шарко с октября 1885 по февраль 1886 гг., он ограничивался использованием общепринятых терапевтических методов того времени, когда начинал практиковать. На протяжении почти 20 месяцев он применял электростимуляцию, водолечение, массаж и т. д. (Джонес, 1953; Глава 12). Неудовлетворенный результатами, он начал использовать гипноз в декабре 1887 г., очевидно, пытаясь подавить симптом пациента. В случае Эммы фон Н. (1889) Фрейд впервые использовал гипноз в целях катарсиса. Его терапевтический подход состоял в следующем: он гипнотизировал пациентку и приказывал ей рассказывать о происхождении каждого из ее симптомов. Он настойчиво спрашивал, что испугало ее, что вызвало рвоту или опечалило ее, когда происходили те события и т. д. Пациентка отвечала серией воспоминаний, что сопровождалось сильным аффектам. В конце Фрейд внушал пациентке, чтобы она забыла эти воспоминания. [11]
К 1892 году Фрейд осознал, что его способность гипнотизировать пациентов не безгранична, и он встал перед выбором: либо отказаться от катартического лечения, либо попытаться делать это без сомнамбулической стадии (Брейер и Фрейд, 1893—95, с. 108). Чтобы объяснить свой подход, он напомнил, что Бернхейм продемонстрировал, что пациентов можно заставить вспомнить события просто путем внушения (с. 109). Фрейд, следовательно, пришел к предположению, что пациенты знают все, что имеет для них патогенное значение, и вопрос только в том, чтобы заставить их сообщить это. Он приказывал пациентам лечь, закрыть глаза и сконцентрироваться. Он надавливал на лоб и настойчиво говорил, что воспоминания должны появиться (с. 270).

Точной даты открытия процедуры свободных ассоциаций нет. Вероятно, она постепенно развивалась между 1892 и 1896 годами, уверенно очищаясь от гипноза, внушения, давления и опрашивания, которые сопровождали ее вначале (Джонес, 1953, с. 242—244). Намеки на нее появились уже в 1889 г., в случае Эммы фон Н. (Брейер, Фрейд, 1893—95, с. 56). Джонс описывает исторический случай, когда Фрейд настойчиво расспрашивал Элизабет фон Р. и она упрекнула его в том, что он прерывает ход ее мыслей. Фрейд скромно принял этот совет, и метод свободной ассоциации сделал гигантский шаг вперед.  [12]

Фрейд объяснял, что при отказе от гипноза и внушения утрачивается возможность доступа к вытесненному материалу и, следовательно, возможность получить патогенные воспоминания и фантазии. Свободная ассоциация — совершенно достаточный заменитель их, позволяющий непроизвольным мыслям пациента проявиться в терапевтической ситуации. Вот описание этого метода, сделанное Фрейдом: «Не оказывая какого-либо давления, аналитик предлагает пациенту лечь удобно на софе, тогда как сам он сидит на стуле за ним, вне поля зрения пациента. Он даже не просит его закрыть глаза и избегает любых прикосновений, так же, как избегает всяких других процедур, которые могут напомнить о гипнозе. Сеанс, следовательно, проходит как беседа между двумя людьми, в равной степени бодрствующими, но один из них воздерживается от любых мускульных усилий и любых отвлекающих ощущений, которые могут отвлечь его внимание от его собственной умственной деятельности. Для овладения идеями и ассоциациями пациента аналитик просит «разрешить ему войти» в такое состояние, как если бы они беседовали бесцельно, бессвязно, наугад» (1904, с. 250—251). Процедура свободной ассоциации стала известна как (фундаментальное, или основное, правило психоанализа (Фрейд, 1912а, с. 107).

Свободная ассоциация остается основным и единственным методом коммуникации для пациентов в ходе психоаналитического лечения. Интерпретация же остается основным, наиболее важным инструментом аналитика. Эти две технические процедуру придают психоаналитической терапии отличительную печать. Другие способы общения также встречаются во время курса психоаналитической терапии, но они являются не основными, а подготовительными, или вторичными, они не типичны для психоанализа. Этот момент будет обсуждаться в секции 1.34.

1.12. Изменения в теории терапевтического процесса.
Работа «Об истерии» может рассматриваться как начало психоанализа. В ней можно увидеть, как Фрейд боролся за обнаружение того, что составляет сущность терапевтического процесса при лечении истерии. Впечатляет [13] тот факт, что некоторые из тех явлений, которые в то время описывал Фрейд, стали основой психоаналитической теории терапии. Как это характерно для Фрейда, он начал с борьбы по преодолению препятствий его терапевтическому подходу. И только позже осознал, что эти помехи были решающими для понимания неврозов пациентов и терапевтического процесса. Настойчивость и гибкость дали возможность Фрейду справиться со множеством препятствий, что и привело к открытию психоанализа.

В предварительном сообщении (1893) Брейер и Фрейд. (1893—95) утверждали, что «каждый отдельный истерический симптом немедленно и надолго исчезает, когда мы добиваемся успеха, проливая свет на воспоминания о событии, которым тот симптом был спровоцирован, и в возбуждении сопровождающего аффекта, и когда пациент описывает то событие, как можно более детально и переводит аффект в слова». Они полагали, что только путем отреагирования пациент может достичь полного «катартического» эффекта, и, таким образом, освободиться от истерического симптома. Эти переживания, как они утверждали, отсутствуют в памяти пациента в нормальных условиях и могут быть получены только путем гипноза.
Патогенные мысли сохранились такими «свежими» и так аффективно заряженными, потому что они не были включены в нормальный процесс разрядки. Они имели дело с «удушенными» аффектами (с. 17). Разрядка от «удушенных» аффектов лишила бы патогенные воспоминания их силы, и симптомы могли бы исчезнуть.

В тот период развития психоанализа процессы отреагирования и разрядки рассматривались как терапевтические процессы, причем с акцентом на отреагирование. Терапевт гипнотизировал пациента и пытался заставить его вспомнить травмировавшее событие, чтобы затем пришло целительное катартическое переживание. У Анны О., которую Брейер лечил в 1882 году, бывали спонтанные гипнотические трансы, во время которых она спонтанно переживала вновь прошлые травматические события. Когда она выходила из сомнамбулического состояния, она чувствовала облегчение. Таким образом, опыт Анны О. проложил путь для катартической [14] терапии. Сама она называла это «лечение разговором» или «чисткой трудом».

Постепенно у Фрейда складывалось представление и о той силе в пациенте, которая противостоит лечению. Окончательно оно выкристаллизовалось в случае Элизабет фон Р., которую он не мог загипнотизировать и которая отказалась сообщить некоторые свои мысли, несмотря на то, что он настаивал (с. 154). Он пришел к заключению, что эта сила, сопротивляющаяся лечению, есть та же самая сила, которая охраняет патогенные мысли (с. 268). Цель одна — защита. «Незнание» истерического пациента есть, фактически, нежелание знать» (с. 269—270). Задача терапевта, как считал Фрейд, состоит в том, чтобы преодолеть это сопротивление, что он и делает, «настаивая», подталкивая, расспрашивая, надавливая на лоб и т. д.

Фрейд признавал, что личное влияние врача может быть чрезвычайно значимо, и предлагал терапевту действовать и как просветителю, учителю, духовному отцу (с. 282). Вместе с тем он осознавал, что при определенных условиях отношение пациента к врачу может «расстроиться» — фактор, который превратит отношения пациент — врач в наихудшее препятствие на пути дальнейшего анализа (с. 301). Это может произойти, если пациент чувствует к себе пренебрежение, когда пациент становится сексуально зависимым, или если пациент испытывает недоверие к врачу, вытекающее из содержания анализа, переносит на фигуру врача внушающие беспокойство мысли из содержания анализа (с. 302). При работе с этим следует вывести все на сознательный уровень и вернуться назад, к тому моменту в лечении, когда это возникло. Затем следует попытаться убедить пациента общаться, несмотря на эти чувства (с. 304).

Таким образом, Фрейд обнаружил явления сопротивления и переноса, хотя, по существу, они им рассматривались как помехи в работе. Главная цель было — достигнуть аффективного отреагирования и восстановить травматические воспоминания. Реакции переноса и сопротивления должны были быть обойдены или преодолены.

В работе «Об истерии» Фрейд попытался сформулировать задачи, сконцентрировать свои усилия на индивидуальной симптоматике пациента. Он сознавал, [15] что эта форма терапии — симптоматическая, а не казуальная (р. 262). В случае Доры, который был опубликован в 1900, хотя написан в 1901 г., Фрейд констатировал, что психоаналитическая техника полностью революционизирована (1903, р. 12). Он более не старался прояснить каждый симптом, один за другим. Он нашел, что этот метод совершенно неадекватен в случае комплексного невроза. Теперь Фрейд предлагал пациенту самому подобрать субъективный материал к сеансу, а сам начинал работу с подсознательными мыслями пациента, которые проявлялись в данный момент.

Очевидно, Фрейд осознавал, что терапевтический процесс в виде одной единственной операции не может быть эффективным, так как невротические симптомы имеют множественные причины. Хотя он уже пришел к принципу переопределенности в работе «Об истерии» (с. 173—174), он точно сформулировал свое мнение по этому вопросу в статье «Психоаналитическая процедура по Фрейду», опубликованной в 1904 г. В этом эссе он утверждал, что изменения в технике от гипноза и внушения к свободной ассоциации дали возможность получить новые данные и «в конечном счете неизбежно повлекли за собой отличную, хотя и не противоречащую, концепцию терапевтического процесса» (с. 250). Гипноз и внушение маскируют сопротивление и мешают выявить психические силы пациента. Избежав сопротивления, можно получить лишь неполную информацию и достичь временного терапевтического успеха. Терапевтическая задача состоит в преодолении сопротивления, уничтожения репрессирующего давления, и тогда провал в памяти будет заполнен.

Я полагаю, что здесь мы видим сдвиг в теории терапевтического процесса от доминирующей важности отреагирования к преодолению амнезии. Это не противоречит тому факту, что отреагирование имеет терапевтический эффект. Сняв эмоциональное напряжение, пациент обычно испытывает временное чувство облегчения. Более того, катарсис ценен тем, что снижает аффективную напряженность, что благоприятно сказывается на последующей терапии. Весьма важен тот факт, что вербализация, сопровождающая разрядку эмоций и побуждений, дает возможность исследовать их более четко. Но катарсис не является более конечной целью терапии. [16] Я полагаю, что это как раз то, о чем Фрейд упоминал, говоря об «отличном, но не противоречащем утверждении».

Новое ударение было теперь сделано на бессознательном устранении амнезии, восстановлении памяти. Сопротивление стало краеугольным камнем психоаналитической теории, было соотнесено с теми силами, которые вызывают репрессию. Аналитик использует интерпретацию для того, чтобы сломить сопротивление.
В случае Доры (1905а) Фрейд впервые подчеркнул решающую роль переноса. «Перенос, которому, кажется, предписано быть самой большой помехой психоанализу, становится его наиболее могучим союзником, если каждый раз его присутствие может быть определено и объяснено пациенту» (р. 117). В постскриптуме к этому случаю Фрейд описывает случай, когда пациент внезапно прекратил лечение потому, что ему не удалось проанализировать множественные элементы переноса, которые докучали при лечении.

В работе «Динамики переноса» (1912а) он описывает связь между переносом и сопротивлением, позитивный и негативный перенос и амбивалентность реакций переноса. Часть одного раздела заслуживает быть процитированной, так как в ней отчетливо видна новая терапевтическая ориентация Фрейда. «Борьба между врачом и пациентом, между интеллектом и инстинктивной жизнью, между пониманием и стремлением действовать проявляется почти исключительно в явлении переноса. На этом поле битвы должна быть победа — победа, чье выражение — перманентное излечение невроза. Не подлежит сомнению, что контроль за явлениями переноса связан для психоаналитика с большими трудностями. Но не следует забывать, что такой контроль оказывает неоценимую услугу, делая скрытые и забытые эротические побуждения непосредственными и явными. К счастью, в то время, когда все это было сделано и сказано, уже невозможно было судить заочно и сжигать портреты» (р. 103).

С 1912 года и далее последовательный анализ переноса и сопротивления стал центральным элементом терапевтического процесса. Позже, в том же году, Фрейд предостерегал против «удовольствий переноса» и убеждал, что психоаналитик должен быть непроницаем, как зеркало [17] для пациента, и должен сохранять свою анонимность (19126, с. 118). В своей работе «Воспоминание, повторение и тщательная проработка» (1914с), Фрейд описывает особо, как вести себя по отношению к переносу и сопротивлению, и связывает это с навязчивым повторением. Он использует термин «невроз переноса» для обозначения того, что во время психоанализа пациент замещает свой обычный невроз этим неврозом, вовлекая аналитика. Этот вопрос подробно рассматривается в главе XXIII в «Лекциях по введению» (1916— 17, с. 454—455).

Кое-что новое было добавлено к дискуссии по терапевтическим процессам в той части, где Фрейд отмечает, что перестройка Эго становится возможной при анализировании переноса (р. 455). Он утверждал, что при интерпретации неосознанное переходит в осознанное и увеличивает Эго за счет подсознательного. В работе «Эго и Ид» Фрейд выразил эту мысль очень сжато. «Психоанализ — инструмент, дающий возможность Эго достичь, добиваться прогрессирующей победы над Ид» (с. 56). В 1933 г., Фрейд писал, что в психоанализе основные усилия направлены на то, чтобы «усилить Эго, сделать его более независимым от Суперэго, расширить сферу действия перцепции и укрепить его организацию так, чтобы оно могло присвоить свежую порцию Ид. Где было Ид, там будет Эго» (с. 80). И снова в работе «Анализ конечный и бесконечный» (1973а) Фрейд утверждает: «Дело анализа — обеспечивать, насколько это возможно, хорошие условия для функционирования Эго, только в этом случае он выполнит свою задачу» (с. 250).

Обозревая историческое развитие исторических процедур и процессов психоаналитической терапии, можно заметить, что гипноз был оставлен, но все остальные элементы терапевтической иерархии сохранились, хотя и в весьма отличной роли (Левальд, 1955). Внушение не используется для получения воспоминаний и не является более главным терапевтическим приемом психоанализа. Оно может быть применено как временная вспомогательная мера, необходимость которой, в конечном счете, будет проанализирована (это будет обсуждаться в секции 1.34).
Отреагирование более не рассматривается как терапевтическая [18] цель, оно ценно в другом плане. Аналитик по-прежнему пытается выйти за пределы сознательного, но теперь он использует свободную ассоциацию, анализ сновидений и интерпретацию. Главное поле деятельности для аналитической работы — это область переноса и сопротивления. Мы надеемся сделать неосознанное осознанным, вернуть вытесненные воспоминания, преодолеть инфантильную амнезию. Но даже и это не концептуализировано более как единственная цель. Единственной целью психоанализа является увеличение относительной силы Эго по отношению к Суперэго, Ид и внешнему миру.

1.2. Теоретические основы техники.
1.21. Связь между теорией и практикой.
Прежде чем мы могли бы перейти к более полному и систематичному рассмотрению терапевтических процедур и процессов, было бы неплохо сделать краткий обзор некоторых основных теоретических концепций психоанализа. Между теорией и практикой существует реципрокная связь. Клинические открытия могут привести к новым теоретическим формулировкам, которые, в свою очередь, могут так повлиять на восприятие и технику аналитика, что станет возможным получение новых клинических инсайтов. Обратное также верно. Ошибочная техника может привести к искажению клинических данных, которые, в свою очередь, могут лечь в основу ошибочных теоретических построений. Всякий раз, когда недостаточна интеграция между теорией и техникой, страдают оба аспекта (Гартманн, 1951, с. 143). Например, с сопротивлением можно иметь дело более эффективно, если знать многочисленные функции сопротивления, его связь с защитами в общем, его цель в каждом конкретном случае.

Есть аналитики, имеющие тенденцию изолировать свои практические знания от теоретических. Некоторые делают это, пассивно следуя за пациентом до тех пор, пока какой-нибудь фрагмент материала не становится понятным, и затем без дальнейшей проработки сообщают его пациенту. Они неправильно употребляют то положение, что бессознательное самого аналитика, его [19] эмпатия являются наиболее важными инструментами терапии, они игнорируют необходимость проделывать некоторую интеллектуальную работу над получаемыми данными. Как следствие этого, у них нет целостного мнения о пациенте, нет реконструкций более крупных частей жизни пациента, есть лишь коллекция инсайтов. Заблуждения в другом направлении равно опасны, есть аналитики, которые слишком поспешно формулируют теории на основе скудных клинических данных. Для них анализ становится состязанием ума, или неким интеллектуальным упражнением. Такие аналитики избегают инстинктивных или эмоциональных затруднений, возникающих при работе с пациентами, они отказываются от интуиции и эмпатии и становятся сборщиками данных или интерпретационными автоматами.

В первые годы развития психоанализа большая доля успеха в продвижении вперед была обусловлена клиническими открытиями. В последние же годы перевес, кажется, образовался на стороне техники. Когда Фрейд открыл решающую важность систематического анализирования сопротивления пациентов, он почти на двадцать лет опередил открытие сопричастности Эго к этой процедуре. Сегодня мы, по-видимому, знаем гораздо больше о функционировании Эго, чем в состоянии использовать непосредственно в нашей технике (Гартманн, 1951). [20] Но я полагаю, что наша величайшая надежда на прогресс техники лежит в лучшей интеграции клинических, теоретических и технических знаний.
1.22. Психоаналитическая теория невроза.

Теория и техника психоанализа базируются, в основном, на клинических данных, полученных при изучении неврозов. Хотя в последние годы наметилась тенденция расширять рамки психоаналитических исследований, включая нормальную психологию, психозы, социологические и исторические проблемы, наши знания в этих областях не прогрессировали так далеко, как наше понимание неврозов (А. Фрейд, 1954а; Стоун, 1954б). Клинические данные по неврозам все еще снабжают нас наиболее достоверным материалом для формулирования психоаналитической теории. Для того чтобы понять теорию психоаналитической техники, читателю необходимо иметь определенные знания о психоаналитической теории невроза. «Лекции по введению» (1916—17) Фрейда и работы Пунберга (1932), Феничела (1945а), Уайлдера (I960) — великолепные источники для этого. Здесь же я только намечу основные моменты, которые я считаю наиболее важными теоретическими посылками для понимания техники.

Психоанализ утверждает, что психоневрозы базируются на невротическом конфликте. Конфликт ведет к обструкции разрядки инстинктивных побуждений, что кончается состоянием «будь я проклят». Эго становится все менее способным справляться с усиливающимися напряжениями и, в конце концов, оказывается подавлено. Непроизвольные разрядки в клинике проявляются как симптомы психоневроза. Термин «невротический конфликт» используется в единственном числе, хотя всегда имеется более чем один важный конфликт. Привычка и условность заставляют нас говорить о единственном конфликте (Колби, 1951, с. 6). Невротический конфликт — это бессознательный конфликт между побуждением Ид, стремящегося к разрядке, и защитой Эго, отвращающей непосредственную разрядку или доступ к сознанию. Временами клинический материал свидетельствует о конфликте между двумя инстинктивными потребностями, например, гетеросексуальная [21] активность может быть использована для предотвращения гомосексуальных желаний. Анализ покажет, что может быть использовано в таком случае, как гетеросексуальная активность для целей защиты, чтобы избежать болезненных ощущений вины и стыда. Гетеросексуальность в данном примере выполняет требования Эго и находится в оппозиции запретному инстинктивному побуждению, гомосексуальности. Следовательно, формулировка, что невротический конфликт есть невротический конфликт между Ид и Эго, остается, по-прежнему, в силе.

Внешний мир также играет важную роль в формировании невроза, но и здесь конфликт должен быть определен как внутренний конфликт между Эго и Ид, результатом чего является невротический конфликт. Внешний мир может вызвать инстинктивные искушения и ситуации, от которых, видимо, следует уклониться, так как они несут с собой опасность какого-то наказания. В результате мы будем иметь дело с невротическим конфликтом, если инстинктивные искушения или опасность будут заблокированы от сознания. Конфликт с внешней реальностью становится, таким образом, конфликтом между Ид и Эго.

Суперэго играет более сложную роль в невротическом конфликте. Оно может войти в конфликт на стороне Эго или Ид, или на стороне и того, и другого. Суперэго — это та инстанция, которая делает инстинктивное побуждение запретным для Эго. Именно Суперэго заставляет Эго чувствовать себя виноватым даже за символическую и искаженную разрядку, поэтому сознательно она ощущается весьма болезненно. Суперэго также может войти в невротический конфликт, став регрессивно реинстинктуализированным, из-за чего возникает тенденция укорять себя. Пациент, подавленный виной, может быть затем загнан в ситуацию, вновь и вновь заканчивающуюся болью. Все части психического аппарата участвуют в формировании невротического симптома (см. Феничел, 1941, Глава II; 1945а, Глава VII, VIII, Вельдер, 1960, с. 35—47; и дополнительный список литературы).

Ид все время стремится к разрядке, оно будет пытаться получить некоторое частичное удовлетворение путем использования производных и регрессионных выходов. [22] Эго, для того чтобы потакать требованиям Супер эго, должно искать даже эти инстинктивные дериваты так, чтобы они появлялись в замаскированной форме, едва узнаваемой как инстинктивная. Тем не менее, Суперэго заставляет Эго чувствовать себя виноватым, и искаженная инстинктивная активность вызывает боль различными способами. Это ощущается как наказание, но никак не удовлетворение.

Ключевой фактор в понимании патогенного подхода невротического конфликта — это необходимость для Эго постоянно тратить энергию в попытках не допустить опасные тенденции к сознанию и моторике. В конечном счете, это приводит к относительной недостаточности Эго, и производные первоначального невротического конфликта переполняют истощенное Эго и прорываются в сознание и поведение. С этой точки зрения психоневроз может быть понят как травматический невроз (Феничел, 1945а; Глава VII, VIII). Относительно безобидный стимул может возбудить какое-нибудь побуждение Ид, которое может быть связано с инстинктивным резервуаром «будь я проклят». Истощенное Эго не в состоянии выполнять свои охранные функции, оно переполняется до такой степени, что вынуждено дать некоторую разрядку инстинктивным побуждениям, причем такая разрядка будет замаскирована и искажена в своем проявлении. Эти замаскированные, искаженные непроизвольные разрядки проявляются в клинике как симптомы психоневроза.

Позвольте мне проиллюстрировать это относительно простым клиническим примером. Несколько лет назад молодая женщина, миссис А., пришла для лечения в сопровождении своего мужа. Она пожаловалась, что не в состоянии выходить из дома в одиночку и чувствует себя в безопасности только с мужем. Кроме того, она пожаловалась на страх обморока, страх головокружения, боязнь недержания. Эти симптомы появились совершенно внезапно, почти полгода назад, когда она была в косметическом кабинете.

Анализ, продолжавшийся несколько лет, показал, что фактическим толчком для внезапного появления фобий у пациентки было то, что ее причесывал мужчина-косметолог. В конце концов, мы смогли обнаружить факт, что в тот момент она вспомнила, как ее причесывал [23] отец, когда она была маленькой. В тот день она пошла в парикмахерскую в приятном предвкушении свидания с отцом, который собирался нанести первый визит молодоженам после их свадьбы. Он собирался остановиться в их доме, и она была переполнена восторгом, это она сознавала. Бессознательно же она чувствовала себя виноватой за эту любовь к отцу и преобладающую неосознанную враждебность по отношению к мужу.

Очевидно, такое безобидное событие, как причесывание волос, возбудило старые сильные инцестозные стремления, враждебность, вину и тревогу. Короче говоря, миссис. А. должна была быть в сопровождении мужа, чтобы быть уверенной, что он не убит ее пожеланиями смерти. Кроме того, его присутствие предохраняет ее от рвущейся наружу сексуальности. Страхи обморока, головокружения, недержания были символическими представителями потери морального равновесия, потери самоконтроля, т. е. страхом запятнать свой хороший характер, унизиться, потерять свое высокое положение. Симптомы молодой женщины связаны с приятными телесными ощущениями так же ясно, как и с инфантильными фантазиями наказания.

Я полагаю, что можно сформулировать события следующим образом: причесывание волос возбудило репрессированные импульсы Ид, которые привели ее к конфликту с Эго и Суперэго. Несмотря на отсутствие очевидных невротических симптомов, предшествовавших неожиданному появлению фобий, имелись признаки того, что ее Эго уже относительно истощено, а ее Ид испытывает необходимость в адекватной разрядке. У миссис А. годами были бессонницы, ночные кошмары, нарушения сексуальной жизни. В результате фантазии, вызванные причесыванием волос, увеличили напряжение Ид до такой степени, что оно прорвало инфантильные защиты Эго и появились непроизвольные разрядки, что привело к формированию острого Симптома.

Следует сразу отметить два дополнительных момента, хотя дальнейшее рассмотрение будет пока отложено. Эго пытается справиться с запретными или опасными побуждениями Ид, прибегая к различным защитным механизмам, имеющимся в его распоряжении. Защиты могут быть успешными, если обеспечена периодическая [24] разрядка инстинктивных напряжений. Они становятся патогенными, если большое число либидозных или агрессивных побуждений исключены из контакта с остальной частью личности (Фрейд А., 1965, Глава V). В конечном счете, то, что репрессировано, приобретает форму симптомов.

Невроз взрослого человека всегда построен вокруг ядра из его детства. Случай миссис А. показывает, что ее сексуальные чувства были зафиксированы на детском образе ее отца, и сексуальность сейчас так же запретна, как и в детстве. Хотя миссис А. преодолела свой детский невроз в достаточной мере для того, чтобы эффективно действовать во многих областях жизни, она остается невротически регрессировавшей во всем, что касается генитальной сексуальности. Фобии ее детства и тревоги по поводу тела вернулись в ее взрослом неврозе. (Единственный невроз, не имеющий базы в детстве, — это истинный травматический невроз, который чрезвычайно редок. Он часто смыкается с психоневрозом (Феничел, 1945а; Глава VII).

1.23. Метапсихология анализа.

Понятие психоаналитической метапсихологии отно¬сится к тому минимальному количеству допущений, на которых базируется система психоаналитической теории {Рапопорт и Гилл, 1959). Метапсихологические писания Фрейда не являются полными и систематическими и разбросаны по его работам. Седьмая часть «Толкования сновидений» (1900), его работа «Записки по метапсихологии» (Фрейд, 19156, 1915с, 1915д, 19176) и приложения к «Затруднениям, симптомам и тревоге» (1926а) — основные источники для ссылок. Действительно, Фрейд явно сформулировал только три метапсихологических подхода — топографический, динамический и экономический. Генетический подход он, по-видимому, считал не требующим доказательств. Хотя Фрейд и не определил структурный подход, он, в действительности, полагал, что данный подход сможет заменить топографический (19236, с. 17). (См. по этому вопросу Рапопорт и Гилл, 1959; Арлоу, Бреннер, 1964.) Адаптивный подход также является неотъемлемым для психоаналитического мышления (Партманн, 1939). [25]

Таким образом, в клинической практике для того, чтобы понять психическое событие до конца, необходимо проанализировать его с шести различных точек зрения: топографической, динамической, экономической, генетической, структурной и адаптивной. В клинической практике мы анализируем продукцию наших пациентов лишь частично и фрагментарно, в данном интервале времени. Тем не менее, опыт учит нас, что мы должны использовать все эти подходы, когда мы пытаемся проникнуть в суть инициирующего события. Я попытаюсь набросать контуры этих концепций. В поисках более подробного обзора отошлем к работам Феничела (1945а, ч. II), Рапопорта и Гилла (1959), Арлоу и Бреннера (1964).

Раньше всего Фрейд постулировал топографический подход. В седьмой части «Толкования сновидений» (1900) он описал различные способы функционирования, которые определяют явления сознательного и бессознательного. «Первичный процесс» имеет влияние на бес-сознательный материал, а «вторичный процесс» управляет сознательными явлениями. У бессознательного материала только одна цель — разрядка. Здесь нет чувства времени, порядка или логики, а противоположности могут сосуществовать без уничтожения друг друга. Конденсация и перемещение — другие характеристики первичного процесса. Обозначение психического события как сознательного или бессознательного предполагает более чем просто качественную дифференциацию. Архаичные и примитивные способы функционирования являются характеристиками бессознательных процессов.

Позвольте мне проиллюстрировать это. Пациент рассказал мне такой сон: «Я строю пристройку к передней части моего дома. Вдруг меня прерывает плач моего сына. Я ищу его в сильном страхе и вижу его в отдалении, но он убегает прочь от меня. Я начинаю сердиться и, в конце концов, ловлю его. Я начинаю выговаривать ему за то, что он убегал от меня, и вдруг замечаю, что у него треугольная рана в углу рта. Я говорю ему, чтобы он не разговаривал, так как разрез станет больше. Я вижу розовую плоть под кожей и чувствую тошноту. Потом я осознаю; что это вовсе не мой сын, а мой старший брат. Он улыбается мне снисходительно, как будто он обманул меня. Я отворачиваюсь от него, но я смущен, так как я чувствую, что я потный и горячий, [26] и он может заметить, что от меня дурно пахнет».

Ассоциации пациента можно свести к следующему: «Мой старший брат, бывало, задирал меня, когда я был помоложе, но затем у него был нервный срыв, и я стал сильнейшим из нас двоих. Мой брат копирует меня во всем. Когда я купил многоместный легковой автомобиль, он купил такой же. «Когда мы с женой забеременели, он тоже забеременел». Казалось, у моего брата были проблемы с маскулинностью. Его сын в четыре года все еще в локонах и не говорит. Я пытался ему объяснить, что локоны у мальчика неуместны».

Я снова вмешался и показал пациенту, что сон включает мысль о том, что лучше помолчать, если не хочешь, чтобы рана разошлась, если же будешь разговаривать, она увеличится. Пациент задумался, а потом сказал, что он считает, что боится раскрыть некоторое свое сожаление по поводу того, что он — мужчина. Может быть, некоторая активность гомосексуальной природы имела место у его брата, как мы предположили ранее.

Сон и ассоциации ясно демонстрируют некоторые характерные черты первичного и вторичного процессов. «Я строю пристройку к передней части моего дома» — вероятно, символизирует богатство воображения бессознательного моего пациента. Это также проявляется позже, в его ассоциации, когда он говорит: «Моя жена и я забеременели, и мой брат стал беременным». Треугольная рана символизирует видение пациентом вагины. Намек на это также виден в его кастрационном страхе, проявляющемся в ощущении тошноты, появляющемся [27] во сне, и в возбуждении при мысли об операции на вагине, которая пришла во время ассоциаций. Сын превращается в его брата, но это не вызывает никакого удивления во сне, где логика и время не важны. Однако это превращение выражается в конденсированной форме в том, что даже при поверхностном взгляде видно, что пациентом командуют, и в прошлом, и в аналитической ситуации пациент имел и все еще имеет некоторые пассивные, анальные и феминные отношения и фантазии. Треугольная рана вытесняется так же, как и конденсация. Маленький мальчик, убегающий прочь, есть такая же конденсация пациента, на которого направлены его гомосексуальные желания и страхи, как и старший брат пациента, как и он сам. Сам анализ в данном сновидении представлен в виде строительства пристройки, страшных ожиданий, убегания прочь, предостережения сохранять молчание. Аналитик представлен как человек, бегущий за маленьким мальчиком, сердящийся на него, за то, что он убегает прочь, улыбающийся снисходительно, смущающийся тем, что может заметить дурной запах.

Я думаю, что это сновидение и ассоциации продемонстрировали множество качеств первичного и вторичного процессов так, как они представлены в клинической работе.
Динамический подход предполагает, что ментальные феномены есть результат взаимодействия сил. Фрейд (1916—17, с. 67) для демонстрации этого использует анализ ошибок — «Я попросил бы вас иметь в виду, как модель, способ, которым мы исследуем эти феномены. Из следующего ниже примера вы можете узнать цель пашей психологии. Мы даем не просто описание и классификацию явлений, но понимаем их как проявление взаимодействия сил в сознании, как манифестацию целенаправленных устремлений, конкурирующих или находящихся в обоюдной оппозиции. Мы имеем дело с динамическим взглядом на ментальные феномены». Этот подход является основой для гипотез, рассматривающих инстинктивные побуждения, защиты, интересы Эго, конфликты. Формирование симптомов, амбивалентность и переопределение — примеры динамик.

Пациент, который страдал от преждевременных эякуляций, имел неосознанные страхи и ненависть к вагине. [28] Она представлялась ему ужасной, гигантской полостью, которая могла бы поглотить его. Это грязная, скользкая, тошнотворно растянутая труба. В то же самое время вагина была сладкой, сочной, дающей молоко грудью, которую он страстно желал взять в рот. Во время полового сношения он колебался между фантазиями, что громадная вагина поглотит его, и его эрегированный пенис может прорвать и распороть ее хрупкие и тонкие стенки, так что они закровоточат. Его преждевременная эякуляция была выражением экспрессивных побуждений запачкать и уменьшить этот ненавистный орган, а также убежать прочь от этих опасных и хрупких гениталий. Это также была символическая попытка, мольба к обладательнице вагины: «Я всего лишь маленький мальчик, который просто мочится в вагину, отнесись ко мне хорошо». Преждевременная эякуляция была компромиссом между различными проявлениями разрушительной чувственности и оральной фиксацией. По мере того, как проходил анализ и его половые отношения с женой продолжались, он стал выражать агрессивную чувственность в сильной фаллической активности, а оральную фиксацию — в предварительной половой игре.

Экономический подход имеет отношение к распределению, преобразованию и учету психической энергии. На нем базируются такие концепции, как связывание, нейтрализация, сексуализация, агрессивность и сублимация.
Примером экономического подхода может служить случай миссис А., который я описал в секции 1.22. До того, как у нее внезапно появились фобии, она находилась в состоянии инстинктивных напряжений, типа «будь я проклят», но ее Эго было еще в состоянии вы¬полнить защитные функции достаточно адекватно, поэтому у миссис А. не было очевидных симптомов. Она была в состоянии сохранять психическое равновесие, избегая сексуальных отношений с мужем, а если она должна была участвовать в них, она не позволяла себе сексуально возбуждаться. Это требовало большой доли защитной энергии ее Эго, но она была в состоянии сохранять контроль до инцидента с причесыванием. В этот момент визит отца и причесывание волос вызвали из памяти сексуальные и романтические воспоминания. [29] Кроме того, это увеличило ее враждебность к мужу. Эго миссис А. не смогло справиться с этим новым притоком сильного стремления Ид к разрядке. Инстинктивные побуждения вырвались в виде страха обморока, страха головокружения, боязни недержания. Это привело к фобическому страху покидать дом без сопровождения мужа. Чтобы полностью понять, почему произошел прорыв защитных способностей миссис А., необходимо рассмотреть изменения в распределении ее психических энергий.

Генетический подход рассматривает происхождение и развитие психических феноменов. Он имеет дело с тем, как прошлое претворяется в настоящее, и с тем, почему в данном конкретном конфликте было принято специфическое решение. Это фокусирует внимание как бы на биологических, конституциональных факторах, так и на испытанных переживаниях.

Пример: мой пациент, мистер Н., утверждал, что он был любимым сыном и матери, и отца. В качестве доказательства он рассказал, что ему позволили поехать мальчиком в летний лагерь, а позже — отпустили в колледж. Оба его младших брата никогда не получали таких привилегий. Он также утверждал, что он счастливо женился, хотя редко имел сексуальные отношения с женой и часто изменял ей. Он чувствовал себя вполне счастливым человеком, хотя и страдал от периодических депрессий и от импульсивных приступов азартности.

Одним из основных защитных маневров пациента было собирание воспоминаний с «ширмой». Воспоминания, которые он пересказывал, были достоверны, но они были освобождены от воспоминаний о несчастьях. Временами с ним действительно обращались как с любимым сыном, но было это редко и не было типично. Его родители были непоследовательны и лицемерны, что явилось решающим фактором в обострении его симптоматики. Родители часто отказывали ему, лишали его чего-то, а когда он выражал недовольство, они указывали ему па те отдельные особые удовольствия, которые они доставили ему в прошлом. То, что его родители делали с ним сознательно, мой пациент делал бессознательно, пользуясь «ширмой». Он отрицал свое прошлое и настоящее несчастье, прячась за ширмой, само [30] существование которой говорило об обратном. Его пе¬риоды депрессии раскрывали глубоко спрятанную печаль. Игра в азартные игры была попыткой доказать, что он счастлив, он — любимое дитя «Госпожи Удачи».

Структуральный подход предполагает, что психический аппарат может быть разделен на несколько устойчивых функциональных единиц. Это был последний большой вклад Фрейда в теорию психоанализа (1923б). Концепция психического аппарата, как состоящего из Эго, Ид и Суперэго, произошла из структуральной гипотезы. Она приложима, когда мы говорим о таких интраструктурных процессах, как симптомообразование или синтетическая функция Эго.
Клинической иллюстрацией может служить описанный выше случай пациента, страдающего преждевременной эякуляцией. Когда он начинал лечение, ему пришлось отказаться от функции Эго, репрессирующей сексуальные ситуации. Все женщины становились его матерью, все вагины были нагружены орально-садистическими и анально-садистическими фантазиями. По мере улучшения, он больше регрессировал в сексуальных ситуациях. Его Эго могло различать мать и жену, устремления его Ид прогрессировали от оральных и анальных к фаллическим.

В заключение мы сформулируем адаптивный подход, хотя Фрейд только предполагал его наличие. «Концепция адаптивности подразумевается, например, Фрейдом при рассмотрении проблемы взаимосвязи между побуждением и объектом, и в рассуждениях Гартманна и Эриксона о врожденной подготовленности к изменяющимся параметрам среднеожидаемой окружающей среды» (Рапопорт и Гилл, 1959, с. 159—160).
Все, что касается рассмотрения взаимоотношений с окружающей средой, объектами любви и ненависти, отношений к обществу и т. д., основывается на этом подходе. Все клинические примеры, которые я привел ранее, также являются примерами адаптации.

1.24. Теория психоаналитической техники.
Психоаналитическая терапия — каузальная терапия, она пытается уничтожить причины, вызывающие невроз. Ее цель — разрешение невротического конфликта пациента, [31] включающего инфантильный невроз, который служит краеугольным камнем взрослого невроза. Разрешение невротического конфликта означает воссоединение с сознательной частью Эго той части Ид, Суперэго и бессознательной части Эго, что была исключена из нее по той или иной причине.
Психоаналитик познает элементы бессознательного через его дериваты. Все вышедшие из под контроля компоненты Ид и Эго производят дериваты-«полукровки», которые еще организованы в соответствии со вторичными процессами и не осознаются (Фрейд, 19156, с. 190—192; Феничел, 1941, с. 18).

Метод, который необходим аналитику для того, чтобы облегчить сообщение пациенту этих производных, есть метод свободных ассоциаций, так называемое «основное правило психоанализа» (Фрейд, 19136, с. 134— 136; 1915, с. 149—150). Эти дериваты появляются в свободных ассоциациях пациента, снах, симптомах, в обмолвках, в его ошибочных действиях, а также в действиях вовне.
Пациента просят, сообразуясь с его способностями, постараться вызвать в памяти какие-то мысли и безо всякой логики и порядка высказать; ему следует говорить даже такие вещи, которые кажутся ему тривиальными, постыдными, невежливыми и т. п. Поскольку регрессия обслуживается Эго, то, позволяя мыслям свободно приходить на ум, мы, тем самым, облегчаем выход на поверхность дериваты бессознательного Эго, Ид и Суперэго. Пациент движется от строгого мышления вторичного процесса в направлении первичного. Задача аналитика — проанализировать эти дериваты для пациента (значение термина «проанализировать» и других технических и клинических терминов будет обсуждаться в разделе 1.3).

Хотя пациент испытывает страдание от невроза и начинает психоаналитическое лечение с сознательным мотивом — желанием изменений, существуют бессознательные силы, которые защищают невроз и статус-кво. Эти силы противостоят процедурам и процессам лечения, они называются сопротивлениями. Сопротивления происходят от тех самых защитных сил Эго, которые формируют часть невротического конфликта. В курсе лечения пациент повторяет все различные формы и варианты [32] защитных маневров, которые он использовал в своей прошлой жизни. Анализ сопротивления — один из краеугольных камней психоаналитической техники. Поскольку сопротивление есть проявление защитных и искаженных функций Эго, именно его психоаналитик, должен анализировать в первую очередь. Проницательность эффективна только в том случае, если пациент в состоянии установить и поддерживать приемлемое Эго. Сопротивление сталкивается с этим Эго, поэтому сопротивление должно быть проанализировано прежде чем начнется любая другая аналитическая работа.

Например, молодой человек, казалось, колеблется, рассказывать ли мне нечто унизительное о своей жене. Когда бы он ни нашел ее виноватой, он быстро прощал или оправдывал ее проступки. Когда я указал ему на это защитное отношение, он вначале отрицал его, а затем со слезами на глазах, подтвердил, что я прав. Он осознал, что старался скрыть недостатки своей жены, так как был уверен, я жду, что он разведется со своей женой, зная, насколько она непутева. Когда я занялся расследованием вопроса о разводе, пациент рассказал, что в детстве его отец неоднократно угрожал разводом его матери, когда считал, что она в чем-то виновата. Следовательно, ясно, что его нерешительность вызвана опасениями, что я буду действовать, как его отец. Он пытался защитить жену от меня, как он хотел защитить свою мать от отца.

Только после того, как пациент узнал источник сопротивления, он смог продвинуться в понимании того, что он, а не я был тем, кто имел такое сильное, «отцовское» негодование против его жены. Потребовался гораздо более длительный анализ для того, чтобы узнать, что, хотя и хотел он защитить свою мать от отца, у него у самого было чувство негодования по отношению к матери. Бессознательно он хотел, чтобы я настаивал на его разводе с женой, как некогда он хотел, чтобы так поступил его отец по отношению к матери.

В этом клиническом примере необходимо было проанализировать каждый аспект сопротивления шаг за шагом, чтобы дать возможность пациенту увидеть реальную ситуацию. Во-первых, он должен был осознать, что боялся того, что я захотел бы его развода, из-за чего он скрывал от меня подробности, касающиеся его жены. [33] Затем он осознал, что смешивал меня со своим отцом, а свою жену — с матерью. В конце анализа пациент был в состоянии признать, что лежит под его защитными чувствами по отношению к матери, а именно, что была и большая доля враждебности. Каждый шаг в анализе сопротивления предполагает, что приемлемое Эго пациента имеет возможность увидеть некоторые иррациональные, разрушающие аспекты своей деятельности.
Этот клинический пример приводит к другой основной концепции теории психоаналитической техники. Невротические пациенты склонны к реакциям переноса. Перенос — один из основных и наиболее ценных источников материала для анализа, одна из наиболее важных мотиваций, и, одновременно, величайшее препятствие успеху анализа. Инстинктивная фрустрация невротика делает его бессознательно ищущим объекты, на которые он переносит свои либидозные импульсы (побуждения). Пациент склонен повторять свое прошлое посредством человеческих отношений, для того, Чтобы получить удовлетворение, он должен не только переживать, но и подчинять себе некоторую тревогу или вину. Перенос — освобождение от прошлого, ошибочное понимание настоящего посредством прошлого. Основная важность реакций переноса в теории и технике проистекает из того факта, что, если реакция переноса должным образом обработана, пациент будет переживать в ситуации лечения и в отношении к аналитику все значимые человеческие отношения своего прошлого, которые не вполне приложимы к нему (Фрейд, 1912а).

Психоаналитическую ситуацию структурируют таким образом, чтобы облегчить максимальное развитие реакций переноса. Отсутствие иных форм отношений с аналитиком и относительное инкогнито последнего помогают раскрыть полную гамму чувств и фантазий переноса. Кроме того, последовательный анализ переноса как в аналитической ситуации, так и вне ее, дает возможность пациенту выдерживать различные варианты и интенсивности переноса.
Перенос также является источником величайшего сопротивления во время анализа. Пациент может упор¬но работать в начале анализа для того, чтобы получить благосклонность аналитика. Неизбежно пациент почувствует [34] неприятие или холодность в какой-нибудь форме, потому, что все наши пациенты на опыте испытали это неприятие в своем прошлом, и отношение аналитика к ним, в сущности, их не удовлетворяет. Враждебные чувства репрессированного прошлого или запрещенные страстные сексуальные желания детства и отрочества, будут вызывать у пациента сильные тенденции бессознательно бороться против аналитической работы. Качество и количество «реакций переноса» детерминировано прошлым пациента. На продолжительность этих реакций также будет влиять то, насколько эффективно психоаналитик анализирует проблемы переноса, которые вызывают сопротивление. Следует добавить несколько слов об относительно невротическом, рациональном и реалистическом отношении пациента к аналитику — о «рабочем альянсе» (Гринсон, 1965а).

Это та часть взаимоотношений пациент — аналитик, которая дает возможность пациенту идентифицироваться с точкой зрения аналитика и работать с аналитиком, несмотря на невротические реакции переноса.
Психоаналитическая техника направлена непосредственно на Эго, ибо только Эго указывает путь к Ид, к Супер Эго, к внешнему миру. Наша цель — дать Эго возможность отречься от его патогенных защит или найти более подходящие (А. Фрейд, 1936, с. 45—70). Старые защитные маневры оказываются неадекватными: новые допускают некоторые инстинктивные выходы, не сопровождаемые чувством вины или тревоги. Разрядка Ид уменьшает инстинктивное давление, и Эго оказывается на относительно сильных позициях.
Психоаналитик надеется побудить относительно зрелые аспекты Эго пациента бороться с тем, что Эго уже однажды изгнало из сознательного как слишком опасное. Аналитик ожидает, что под защитой рабочего союза и несексуального позитивного переноса, пациент бросит взгляд на то, что он однажды рассматривал в такой тревоге, он будет теперь в состоянии переоценить ситуацию и, в конечном счете, отважится попытаться новыми способами взаимодействовать, со старой опасностью. Медленно пациент осознает, что инстинктивные импульсы, побуждения детства, которые сокрушали ресурсы детского Эго и были искажены детским Суперэго, могут быть перенесены во взрослом возрасте. [35]
Психологическая работа, которая имеет место после того, как достигнут инсайт, основывается на проницательности и которая ведет к стабильным изменениям в поведении или отношении, называется тщательной проработкой (Гринсон, 1965б). Она состоит из таких переносов, как утилизация и ассимиляция инсайта и переориентация (Е. Вибринг, 1954).Это будет обсуждаться в следующей секции.

Психоанализ пытается таким образом развернуть процесс невроза и формирование симптомов, заставить их двигаться в обратном направлении (Вельдер, 1960, с. 46). Единственно надежным решением проблемы является достижение структурных изменений в Эго, которые позволят ему отречься от его защиты или найти какую-нибудь другую, которая допускает адекватную инстинктивную разрядку (Феничел, 1941, с. 16).
Разрешите мне проиллюстрировать типичную последовательность событий таким клиническим примером. Двадцатисемилетняя женщина, миссис К., добивалась анализа по различным причинам. В течение нескольких лет, у нее бывали моменты бесчувственности, оцепенелости, «ухода», ощущение себя «зомби». Кроме того, у нее бывали периоды депрессии, неспособности испытывать оргазм при сексуальных отношениях и наиболее часто импульсивно-навязчивые идеи иметь половую связь с негром. Последний симптом был наиболее мучителен для нее, именно он вынудил ее обратиться за лечением. Я использую этот симптом как фокусную точку для иллюстрации теоретического описания, в котором приведены намерения и цели психоаналитической техники (см. Альтман (1964), его сообщение о дискуссии группы специалистов по данному вопросу, особенно о вкладе Росса).

Все психотерапии пытаются облегчить симптомы пациента, но только психоанализ пытается делать это путем разрешения невротического конфликта, который лежит на дне симптомов. Другие терапии пытаются помочь пациенту, усиливая его защиты или используя перенос и внушение для того, чтобы смягчить инстинктивные побуждения. Или они могут пытаться решить защитно-инстинктивный конфликт внушением каких-то инстинктивных выходов, которые будут возможны под защитой очень похожего на Суперэго переноса к психотерапевту. [36] Некоторые терапевты могут использовать наркотики для транквилизации либидозных устремлений и таким образом помочь «осадить» Эго пациента. Некоторые другие могут использовать такие наркотики, как алкоголь и фенобарбитал, которые могут временно притупить запросы Суперэго пациента. Все эти методы могут помочь, но они временны, так как не приводят к перманентному изменению в психической структуре, запутанной в причинном бессознательном конфликте.

Психоаналитической терапии следовало бы постараться поставить пациента в известность о различных бессознательных побуждениях, фантазиях, страхах, чувствах вины, наказаниях, которые выражаются сконденсированно в его симптомах. Случай этой пациентки я использовал как пример медленного постижения того факта, что негр был маской для ее властного, сексуально привлекательного и внушающего страх рыжего отчима из ее пубертата. Импульсивно-навязчивая идея о сексуальных отношениях с негром была продемонстрирована как произошедшая, частично, от замаскированного ипцестозного страстного желания отчима. Это была также ширма для проявления садистско-мазохистских побуждений «туалетизации» сексуальности. Негр также представляет собою конденсацию анально-фаллического представления о мужчине из трехлетнего возраста. Болезненность симптома раскрывается в виде самообвинения за запретные побуждения.

По мере того, как пациентка принимала все это, прежде неосознанные явления становились осознанными, появились заметные изменения в трех психических [37] структурах. Эго перестало использовать регрессию, реактивную формацию и изоляцию против импульсов, которые были раскрыты. Это стало возможным потому, что ее суровое Суперэго стало менее садистским по от-ношению к Эго. Анальные садомазохистские побуждения, будучи представлены сознанию, потеряли свою интенсивность, устремления ее Ид сместились в направлении получения генитального удовольствия. Изменения ее инстинктивных побуждений сделали возможным для миссис К. получение несколько большего сексуального удовлетворения с ее мужем, она потеряла импульсивную навязчивость в стремлении к негру.

Анализ реакции переноса и сопротивления играет важную роль во всех этих развитиях. Например, сексуальные чувства миссис К. по отношению к ее отчиму прояснились, когда она призналась, что чувствовала, что я был сексуально привлекателен, «даже хотя вы гораздо старше, так, что могли бы быть моим отцом». Ее фантазии о том, чтобы быть побитой, проявились в анализе как страх, что я буду бить ее, и затем как желание, чтобы я делал это. У миссис К. было сильное сопротивление, не позволявшее ей рассказать о некоторых ее сексуальных фантазиях, потому что она чувствовала себя так, будто я подсматриваю за ней в туалете. Это привело к нашему раскрытию ее «туалетизации» сексуальности.
Миссис К. упорно работала во время анализа и после почти полугода выработала относительно приемлемый альянс со мной. Несмотря на болезненность реакций переноса и сопротивления, она смогла со временем идентифицироваться с моей точкой зрения и попытаться понять свои невротические реакции.

Временное и частичное улучшение побудило пациентку продолжить лечение. Теперь она была в состоянии разрешить себе продвинуться глубже, назад, в аналитической ситуации и позволить себе вспомнить еще более ранние формы своего невротического конфликта. Сексуальное желание к негру также служило важной защитной функцией против сильного гомосексуального побуждения. Было показано, что эта отличительная черта происходит от глубоко репрессированных оральных сосательных импульсов по отношению к матери, которые ощущались как опасные для существования матери, [38] а также воспринимались как угроза индивидуальности пациентки. Рядом с этим конфликтом была очень примитивная ярость к матери, которая воспринималась как опасная для матери и как угроза существованию самой миссис К. Понимание различных уровней невротического защитного инстинктивного конфликта привело к постепенным изменениям в структуре Эго, Ид. и Суперэго пациентки. От некоторых старых защит отказались, как от ненужных, были найдены новые защиты, которые делали возможным инстинктивное удовлетво¬рение без вины. Были изменены старые взаимоотношения между психическими структурами, возникли новые отношения с внешним миром.

1.3. Компоненты классической психоаналитической техники.
Теперь, когда читатель сделал обзор психоаналитической терапии, ее исторического развития и теоретического остова, данный раздел имеет целью дать общее введение в технику сегодняшнего дня. Она состоит из рабочих определений или описаний терапевтических процедур и процессов, которые применяются в классическом психоанализе. Ее цель — дать глоссарий технических терминов, концепций и продемонстрировать, как некоторые из них используются в частной и выхолощенной аналитической терапии, в сравнении с психоаналитической терапией (Е. Бибринг, 1954; Гриннекер, 1954; Гилл, 1954).

1.31. Продуцирование материала.
1. 311. Свободная ассоциация
В классическом психоанализе преобладающим способом сообщения материала пациентом является свободная ассоциация. Обычно работа со свободными ассоциациями начинается после того, как предварительное интервью будет завершено. В предварительном интервью аналитик оценивает способность пациента работать в психоаналитической ситуации. Часть этой работы состоит в определении эластичности Эго пациента, его способности восстанавливать душевные силы при колебаниях между более регрессивными функциями [39] Эго, которые необходимы при свободном ассоциировании, и более развитыми функциями Эго, требующими для понимания аналитических вторжений ответов на прямые вопросы и резюмирование каждодневной жизни в конце сеанса.

Однако свободное ассоциирование может быть нарушено сопротивлением. Тогда задача психоаналитика будет состоять в том, чтобы проанализировать такие сопротивления для того, чтобы восстановить нормальный процесс свободного ассоциирования. Случается также, что пациент не может оставить свободное ассоциирование из-за того, что функции Эго нарушены. Это пример исключительной ситуации, возникающей в анализе. И здесь задачей аналитика будет попытаться восстановить мышление Эго — логическое мышление вторичного процесса. Он, вероятно, будет вынужден применить внушение, директивное указание для того, чтобы добиться положительного результата. Это не аналитический прием, но он необходим, так как, судя по всему, мы имеем дело с психотической реакцией в начальной стадии.

Свободная ассоциация — основной метод продуцирования материала в психоанализе. Однако этот метод используется в отдельных случаях и в тех формах психотерапии, когда предпринимаются попытки выйти в области неизведанного так называемыми «психоаналитически ориентированными психотерапевтами». Но используется она в аналитической терапии, в укрывающей или поддерживающей терапии.
В разделе, посвященном, тому, что психоанализ требует от пациента, будет представлено дальнейшее обсуждение свободной ассоциации (секция 4.12). Введение свободной ассоциации в связи с переходом к кушетке будет описано во втором томе. [40]

1.312. Реакции переноса
Перенос состоит в переживании эмоций, побуждений, отношений, фантазий и защит по отношению к некоторой личности в настоящем, не адекватном по отношению к ней, так как они являются повторением, перемещением реакций, образовавшихся по отношению к значимым личностям в раннем возрасте. Восприимчивость пациента к реакциям переноса исходит из его состояния инстинктивной неудовлетворенности и происходящей в результате этого необходимости поиска возможных разрядок (Фрейд, 1912а).
Важно заострить внимание на том факте, что пациент склонен повторять вместо того, чтобы вспоминать; повторение есть всегда сопротивление по отношению к функциям памяти. Однако путем повторения вновь и вновь прошлого пациент действительно делает возможным для прошлого «вхождение» в аналитическую ситуацию. Повторение переноса привносит в анализ материал, который иначе остался бы вне поля зрения. Если перенос должным образом обработан, он приведет к воспоминаниям, реконструкциям и пониманию и к окончательному прекращению повторений.

Существует много способов классификации различных клинических форм реакций переноса. Обычно используются такие обозначения, как позитивный и негативный перенос. Название «позитивный перенос» относится к различным формам страстного сексуального желания, а также к симпатии, любви и уважению к [41] аналитику. Название «негативный перенос» применяется к различным разновидностям агрессии в форме гнева, антипатии, ненависти или презрения по отношению к аналитику. Следует понять, что все реакции переноса, по существу, амбивалентны, а то, что происходит в клинике, это лишь «поверхность».

Для того чтобы реакции переноса имели место в аналитической ситуации, пациент должен быть способен рискнуть некоторой временной репрессией, в рамках Эго-функций и объектных отношений. Эго пациента должно быть способно на временную регрессию к реакциям переноса, но эта регрессия должна быть частичной и обратимой, так, чтобы пациент мог быть подвергнут лечению и в то же время жить в реальном мире. Люди, которые не осмеливаются регрессировать от реальности и те, которые не могут вернуться легко к реальности, с трудом отваживаются на психоанализ. Фрейд подразделял неврозы на две группы на основании того, может пациент или нет развивать и сохранять относительно сцепленный набор реакций переноса и вместе с тем функционировать в анализе и во внешнем мире. Пациенты с «неврозом переноса» могут делать это, тогда как пациенты, страдающие «нарцистическим неврозом», не могут (Фрейд, 1916—17, с 341, 414—415, 420—423).

Фрейд также использовал термин невроз переноса для того, чтобы описать ту совокупность реакций переноса, в котором анализ и аналитик становятся центром эмоциональной жизни пациента и невротический конфликт пациента вновь оживает в аналитической ситуации (Фрейд, 1914, с. 154). Все важные проявления болезни пациента будут пережиты или привнесены в аналитическую ситуацию (Фрейд, 1905а, с. 118—119; 1914с, с. 150—154; 1916—1917, раздел XXII).
Психоаналитическая техника направлена на то, чтобы обеспечить максимальное развитие невроза переноса. Относительная анонимность аналитика, его ненавязчивость, «правило абстиненции» и «правило аналитик — зеркало» — все это имеет целью сохранить относительно «неоскверненным» поле для многообещающего невроза переноса (Феничел, 1941, с. 72; Гриннекер, 1954). Невроз переноса есть артефакт аналитической ситуации; он может быть уничтожен только путем аналитической работы. [42] Он служил как бы переходом от болезни к здоровому состоянию.

С одной стороны, невроз переноса — один из наиболее важных проводников успеха в психоанализе; с другой — наиболее частная причина терапевтической неудачи (Фрейд, 1912а, 1914с; Гловер, 1955, Главы VII, VIII). Невроз переноса может быть разрешен только путем анализа, другие процедуры могут изменить его форму, но при этом увековечат его (Гилл, 1954).
Психоанализ — единственная форма психотерапии, которая пытается разрешить реакции переноса путем систематического и досконального анализирования последних. Сторонники кратких или неквалифицированных версий психоанализа делают это лишь частично и выборочно. Следовательно, кто-то может анализировать только негативный перенос и то лишь тогда, когда он угрожает прервать лечение, или анализировать перенос настолько глубоко, насколько это необходимо для того, чтобы пациент был в состоянии работать в терапевтической ситуации. В таких случаях после лечения всегда остаются некоторые остаточные явления нерешенных реакций переноса. Это убеждает в том, что нерешенный невроз остается неизмененным.

В неаналитических формах психотерапии реакции переноса не анализируются, но им потворствуют и с ними манипулируют. Терапевт присваивает себе роль какой-то фигуры из прошлого, реального или фантазии и потворствует каким-то инфантильным страстным желаниям пациента. Терапевт может действовать как любящий, ободряющий родитель, как карающий мора-лист, и пациент может чувствовать временное улучшение или даже «излечение». Но эффект от этих «лекарств переноса» мимолетен и длится лишь столько, сколько идеализированный перенос на терапевте будет неприкасаем (Феничел, 1945а, с. 559—561; Хунберг 1932, с. 335—340).

1.313. Сопротивления
Термин сопротивление относится ко всем силам внутри пациента, которые находятся в оппозиции процедурам и процессам психоаналитической работы. В большей или меньшей степени оно присутствует от начала [43] и до конца лечения (Фрейд, 1912а). Сопротивления защищают статус-кво невроза пациента. Сопротивления находятся в оппозиции аналитику, аналитической работе и приемлемому Эго пациента. Сопротивления — операционная концепция, а не вновь созданные анализом. Аналитическая ситуация становится тем местом действия, где обнаруживается сопротивление.

Сопротивление есть повторение всех защитных операций, которые пациент использовал в своей обычной прошлой жизни. Все вариации психических явлений могут быть использованы для целей сопротивления, на вне зависимости от того, что служит его источником, сопротивление действует через Эго пациента. Хотя некоторые аспекты сопротивления могут быть осознаны, значительная их часть остается бессознательной.

Психоаналитическая терапия характеризуется доскональным и систематическим анализом сопротивлений. Задача психоаналитика состоит в том, чтобы раскрыть, как пациент сопротивляется, чему он сопротивляется и почему он делает это. Непосредственной причиной сопротивления всегда является избегание таких болезненных явлений, как тревога, вина или стыд. За этим могут быть найдены инстинктивные побуждения, которые и вызывают болезненный аффект. В конце концов, будет выяснено, что это страх травматического состояния, которое сопротивление пытается отвратить (А, Фрейд, 1935, с. 45—70; Феничел, 1945, с. 128—167).

Существует много способов классификации сопротивлений. Наиболее важное практическое различие состоит в дифференциации Эго-синтонных сопротивлений от сопротивлений, чуждых Эго. Если пациент чувствует, что сопротивление чуждо ему, он готов работать над ним аналитически. Если же оно Эго-синтонное, он может отрицать его существование, преуменьшать его важность или рационализировать его исчезновение. Одним из важных шагов при анализировании сопротивления является превращение его в сопротивление, чуждое Эго. Как только это будет достигнуто, пациент сформирует рабочий альянс с аналитиком и будет временно и частично идентифицировать себя с аналитиком в своей готовности работать над анализом своего сопротивления.
Другие формы психотерапии пытаются избежать или [44] преодолеть сопротивления путем внушения или используя наркотики, или эксплуатируя отношения переноса. В укрывающей или поддерживающей терапии терапевт пытается усилить сопротивление. Это может быть необходимо для пациента, который может перейти в психическое состояние. Лишь в психоанализе терапевт стремится выявить причину, цель, форму и историю сопротивлений (Кнайт, 1952).
1.32. Анализирование материала пациента.
В классическом психоанализе большое число терапевтических процедур используется для работы на различных уровнях. Общей характеристикой для всех аналитически ориентированных техник является их непосредственная цель — улучшение понимания пациентом самого себя. Некоторые процедуры не добавляют этого понимания «пер се», но усиливают те функции Эго, которые необходимы для достижения понимания. Например, отреагирование создает достаточную разрядку инстинктивных напряжений, так что осажденное Эго далее не будет чувствовать надвигающуюся опасность. Более спокойное Эго облегчит затем возможность наблюдения мышления, вспоминания, оценки, функции, которые были утрачены в остром тревожном состоянии. Понимание теперь становится возможным. Отреагирование — одна из неаналитических процедур, которая часто используется при аналитическом лечении. Часто оно является необходимой предпосылкой для инсайта.

Анти-аналитические процедуры — те, которые блокируют или уменьшают способности к пониманию и инсайту. Меры или действия, которые ослабляют функции Эго по наблюдению, мышлению, воспоминанию и оценке, принадлежат к этой категории. В качестве подобных действий можно назвать назначение некоторых наркотиков интоксикации, быстрое и легкое успокаивание, удовольствия переноса, отвлечения внимания и т. д.
Наиболее важная аналитическая процедура — интерпретация; все остальные подчинены ей теоретически и практически. Все аналитические процедуры — это либо шаги, которые ведут к интерпретации, либо делают [45] ее эффективной (Е. Бибринг, 1954; Гилл, 1954; Меннингер, 1958).

Первый шаг при анализировании психического феномена — конфронтация. Явление должно стать очевидным для сознательного Эго пациента. Например, до того, как я смогу интерпретировать причину, из-за которой пациент избегает определенной темы во время сеанса, я сначала должен показать ему, что он избегает чего-то. Иногда пациент сам видит это, тогда можно переходить к следующему шагу. Однако, прежде чем предпринимать любые дальнейшие аналитические шаги, нужно убедиться, что пациент сам различает тот психический феномен, который мы пытаемся анализировать.
Конфронтация приводит к следующему этапу — к прояснению. Обычно эти две процедуры смешиваются друг с другом, но я нахожу, что нужно разделять их, потому что каждая из них вызывает различные проблемы. Прояснение относится к тем действиям, которые имеют целью поместить анализируемый психический феномен в четкий фокус. 3начимые детали должны быть раскопаны и тщательно отделены от посторонних. Частности или части феномена в вопросе должны быть выделены и изолированы.

Разрешите привести простой пример. Я поставил пациента, мистера. Н., перед фактом, что он оказывает сопротивление, после чего он увидел, что это действительно так, казалось, он убегает от чего-то прочь. Дальнейшие ассоциации пациента вели в направлении того, почему и чему он сопротивляется. Давайте рассмотрим первую инстанцию. Ассоциации, детерминированные сопротивлением, привели пациента к рассказу о прошлом уик-энде. Мистер Н., пришел на родительское собрание в школу дочери, где испытал замешательство [46] при виде столь большого количества родителей, выглядевших богатыми. Это напомнило ему собственное детство, то, как он с ненавистью наблюдал за тем, как его отец заискивал перед своими богатыми клиентами. Отец был деспотом в отношении своих рабочих и «глупым подлизой» с богатыми. Пациент боялся своего отца, пока жил дома до поступления в колледж. Потому он стал презирать его. У него до сих пор сохранилось это чувство презрения, но он не показывает его, ведь это ни к чему бы ни привело, его отец слишком стар для того, чтобы меняться. Его отцу, должно быть, уже под шестьдесят, его волосы совсем белые, «то, что от них осталось». Пациент замолчал.

У меня было впечатление, что ассоциации мистера Н., указывали на некоторые чувства, которые он питал ко мне, и это были те чувства, которые заставили его сопротивляться в начале сеанса. Я также чувствовал что это, вероятно, должно относиться к презрению и, более точно, к страху пациента выразить свое презрение непосредственно мне. Когда пациент замолчал, я сказал, что мне бы хотелось знать, не испытывает ли он некоторого презрения к другому седовласому мужчине. Пациент покраснел, и его первый ответ был таким: «Я полагаю, вы думаете, что говорил о вас. Нет, это не совсем верно. Я не чувствую никакого презрения к вам — почему, собственно, я должен испытывать его? Вы лечите меня очень хорошо — по большей части. Я не имею понятия, как вы обращаетесь со своей семьей или своими друзьями. Впрочем, это не мое дело. Кто знает, может быть, вы один из тех людей, кто, наступив на ногу чучела, приносит «свои большие извинения»; я не знаю, и это меня не волнует».

В тот момент я понял следующее. Я ответил ему, что было бы легче не знать, как я в действительности веду себя вне сеанса. Если бы он узнал, то, вероятно, почувствовал бы презрение и побоялся бы выразить его, мне непосредственно. Мистер Н. несколько секунд молчал, а затем ответил, что если бы он представил меня делающим что-то, вызывающее презрение, то он не знал бы, что делать с этой информацией. Это напомнило ему о случае, произошедшем несколько недель тому назад. Он был в ресторане и услышал сердитый мужской голос, распекающий официанта. С дальнего [47] расстояния голос звучал, как мой, и затылок тоже выглядел, как мой. С облегчением несколькими минутами позже он увидел, что это не так.

Третий шаг при анализировании — интерпретация. Эта процедура отличает психоанализ от всех остальных психотерапий, потому что в психоанализе интерпретация — окончательное и решающее действие. Все другие процедуры подготавливают для интерпретации материал или развивают ее и, в свою очередь, сами должны быть интерпретированы. Интерпретировать означает делать неосознанные феномены осознанными. Более точно, это означает делать сознательным бессознательное значение, источник, историю, форму или причину данного психического события. Это обычно требует не одной, а нескольких интерпретаций. Для интерпретации аналитик использует свое собственное бессознательное, свою эмпатию и интуицию так же, как и свои теоретические знания. Путем интерпретации мы поднимаемся выше того, что поддается прямому наблюдению, и определяем значение и казуальность психологического феномена. Нам необходимы ответы пациента для того, чтобы определить валидность нашей интерпретации (Е. Бибринг, 1954; Феничел, 1945а; см. Дополнительный список литературы).

Процедуры прояснения и интерпретации тесно переплетаются. Очень часто прояснение ведет к интерпретации, которая, в свою очередь, приводит к дальнейшему прояснению (Крин, 1951). Клинический случай, приведенный выше, показывает это. Позвольте мне проиллюстрировать понятия интерпретации и валидности на примере того же пациента.
На сеансе, спустя почти две недели после описанного выше, мистер Н. рассказал фрагмент своего сновидения. Все, что он запомнил, состояло в следующем: он ждет, пока красный цвет светофора изменится, и чувствует, [48] что кто-то толкнул его бампером сзади. Он оборачивается в ярости и видит с облегчением, что это всего лишь мальчик на велосипеде. Для его машины он не представляет опасности. Ассоциация привела к любви мистера Н. к машинам, в особенности к спортивным машинам. Он любил, в частности, пронестись со свистом на «старой, толстой, дорогой машине». Дорогие машины казались такими стойкими, но они разваливались в течение нескольких лет. Его маленькие спортивные машины могли обогнать, перепрыгнуть, пережить кадиллаки, линкольны, роллс-ройсы. Он знал, что это преувеличение, но ему нравилось думать так. Это доставляло ему удовольствие. Это, должно быть, шло от времен его увлечения атлетизмом, когда он любил быть неудачником и терпеть поражение от фаворита. Его отец был спортивным болельщиком и всегда преуменьшал достижения моего пациента. Его отец всегда намекал, что был великим атлетом, но никогда не подтверждал этого; он был эксгибиционистом, но мистер Н. сомневался, мог ли его отец действительно выступать. Его отец мог флиртовать с официанткой в кафе или бросать сексуальные замечания о женщинах, проходящих мимо, он, казалось, не скрывал этого. Если бы он действительно был сексуален, он не прибегал бы к таким вещам.

Ясно, что рассматриваемый материал пациента объединяет пациента с его отцом в смысле сексуальной способности. Это относится также и к тем лицам, которые претендуют на то, чтобы быть теми, кем они не являются. В его ассоциации был момент, сопровождающийся сильнейшим аффектом: когда он сказал, что ему «доставляет удовольствие» разбивать большие машины. Он знал, что это извращение, но ему нравилось представлять это. В его сновидении ярость сменяется облегчением, когда он обнаруживает, что его стукнул «всего лишь мальчик на велосипеде». Мне кажется, что эти два аффективно нагруженных элемента должны послужить ключом к пониманию сновидения и всего аналитического сеанса в целом.
Я интерпретировал для себя, что мальчик на велосипеде означает подростковую мастурбацию. Красный цвет, вероятно, относится к проституции, поскольку «район красных фонарей» — обычное название для того [49] места, где сосредоточены проститутки. Я знал, что мой пациент утверждал, что любит свою жену, но предпочитал секс с проститутками. До этого момента в анализе пациент не имел воспоминаний, касающихся сексуальной жизни родителей. Однако он часто указывал, что его отец флиртовал с официантками, что я принял как экранированное воспоминание. Я, однако, чувствовал, что мне следовало бы указать своей интерпретацией этого эпизода на его взрослое отношение превосходства по сравнению с детским беспокойством относительно сексуальной жизни отца (я умышленно пренебрегаю, в данный момент, всем, что находится на заднем плане).

В конце сеанса я сказал мистеру Н., что, как мне кажется, я чувствую, он борется со своими чувствами по отношению к сексуальной жизни отца, когда говорит, что его отец был не очень сексуальным мужчиной. И мне бы хотелось знать, действительно ли он думает так. Пациент ответил очень быстро, пожалуй, даже слишком быстро. По существу, он поспешил согласиться, что его отец всегда казался ему самонадеянным, хвастливым, претенциозным. Он не знал, какой была его сексуальная жизнь с матерью, но был совершенно уверен, что она не могла быть вполне удовлетворенной. Его мать была болезненной и несчастной. Она провела большую часть жизни, жалуясь ему на отца. Мистер Н. был совершенно уверен, что его мать не любит секс,
хотя не мог доказать этого.

Я вмешался в этот момент и сказал, что мне кажется, что мысль о том, будто его мать отвергала секс с отцом, доставляла ему удовольствие. Пациент сказал, что это не доставляло ему удовольствия, но он допускает, что она давала ему чувство удовлетворения, ощущение триумфа над «старым мальчиком». Действительно, теперь он пересказал, что как-то нашел «Герлз мэгэзинз» (журналы с фотографиями обнаженных женщин), спрятанный в спальне отца. Он также рассказал, что однажды нашел пакет презервативов под подушкой отца, когда был подростком, и подумал: «Мой отец, должно быть, ходит к проституткам».

Я вновь вмешался и отметил, что презерватив под подушкой, скорее, говорит о том, что отец использовал его с матерью, которая спала на той же самой кровати. [50]
Однако мистер Н. хотел верить своей переполненной желаниями фантазий: мать не хотела секса с отцом, и отец был не особенно потентен. Пациент замолчал и сеанс окончился.
На следующий день он начал с рассказа, что был ужасно рассержен, когда вышел от меня. Он сел за руль и вел машину дико, пытаясь обогнать все машины на дороге, в особенности дорогие. Затем ему пришла в голову мысль посостязаться в скорости с роллс-ройсом, если только он встретит хоть один. Внезапная мысль осенила его. Спереди на роллс-ройсе есть инициалы Р. Р. Это инициалы доктора Гринсона, вдруг понял он. И он засмеялся, один-одинешенек в машине. «Старый мальчик, вероятно, прав, — подумал он, — мне доставляло удовольствие представлять, что мать предпочитала меня, и я мог превзойти отца. Позже я думал, повлияло ли это как-нибудь на мою собственную ненормальную сексуальную жизнь с женой».

Я думаю, что этот клинический пример достаточно хорошо иллюстрирует сложные шаги, предпринимаемые для даже простой интерпретации, а также для выяснения того, каких клинических ответов следует ожидать от пациента, чтобы определить, находится ли аналитик на верном пути. Аффективный ответ пациента на первое мое вмешательство, его поспешность при ответе показывают, что я прикоснулся к чему-то, находящемуся в сильнейшем напряжении. Новые воспоминания о журналах и презервативах четко показали, что я был совершенно прав. Его реакция после сеанса, озлобление, ассоциация с роллс-ройсом, смех и связывание этого с его собственной сексуальной жизнью показывают, что дозировка и согласованность действий в порядке (во втором томе интерпретация будет обсуждаться более подробно).

Четвертый шаг в анализировании — тщательная проработка. Этот термин относится к комплексу процедур и процессов, которые имеют место после инсайта. Аналитическая работа, которая открывает путь от инсайта к изменениям, есть тщательная проработка (Гринсон, 19656). Это относится, в основном, к часто встречающимся, хорошо исследованным сопротивлениям, которые препятствуют тому, чтобы понимание привело к изменению. Кроме того, при углубленном анализе [51] сопротивлений необходимо использовать и реконструкции. Множество циклических приводится в движение путем тщательной проработки, при которой инсайт, воспоминание и изменения поведения влияют друг на друга (Крис, 1956а, 1956б).

В порядке иллюстрации концепции тщательной проработки позвольте вернуться к случаю мистера Н. В первом сеансе я показал, как я интерпретировал его полную желания фантазию о том, что его мать не любит секс и отвергает его отца с сексуальной точки зрения, а также о том, что его отец сексуально импотентен. Пациенту не понравилась эта интерпретация, но днем позже он понял, что она, скорее всего, верна. К тому времени, когда он пришел на следующий сеанс, он принял этот инсайт и связал его с тем фактом, что его собственная половая жизнь с женой расстроена. Труднее всего для него было взглянуть на жену на следующий день после половых отношений. Он чувствовал, что она должна питать к нему отвращение за его чувственное поведение. Когда я спросил об этом, он связал свои реакции с детскими воспоминаниями о том, что его мать унижала его за мастурбацию.

В курсе нескольких следующих недель, однако, мистер Н. стал все яснее осознавать, что вместе с желанием того, чтобы его жена чувственно наслаждалась с ним, он презирал ее, когда она сексуально возбуждалась. Чувство того, что она ненавидит его после полового сношения, было проекцией его собственных чувств. Вскоре после этого мистер Н. пересказал воспоминание о том, что его мать лукаво подмигнула отцу, когда они увидели на улице копулирующих собак. Сначала был небольшой аффект, связанный с этим воспоминанием. Однако пациент странно повел себя в это время по отношению к своей жене. Он нашел ее ужасающе непривлекательной, избегал ее сексуально и стремился к проституткам. Я интерпретировал ему это как то, что он поступает так, как, по его представлениям, делал его отец.

Пациент ответил на это, что он не порицает отца за то, что он избегал сексуальных отношений с матерью. Хотя его мать была привлекательной женщиной, он пересказал несколько воспоминаний о том, когда она была в постели и «отнюдь не была сексуальным призывом». [52] Ее лицо казалось испуганным и потным, ее волосы были спутаны, стоял какой-то омерзительный запах. Эти воспоминания ассоциировались со слабостью и менструацией. Я интерпретировал менструирование как период течки у сук. Позже я реконструировал для мистера Н., что, вероятно, вид его матери с испуганным и потным лицом и омерзительный запах были связаны с половыми отношениями с отцом. Я считал его замечания о том, что мать не любила секс, и множество воспоминаний о флиртах его отца с другими женщинами попытками отрицать бессознательное воспоминание о том, что он видел свою мать, сексуально удовлетворенную отцом. Я подчеркиваю, что воспоминание о» матери, подмигнувшей отцу при виде двух собак, было также экранированным воспоминанием такого рода.
Мистер Н. согласился, что моя реконструкция кажется правдоподобной, но она «оставляет его холодным». В течение следующего сеанса я рассказал ему, что его сексуальное пренебрежение женой, его предпочитание проституток было дальнейшим развитием попыток «доказать», что хорошая женщина, замужняя женщина, являющаяся матерью детей, не любит секс, и мужья таких женщин не имеют сексуальных отношений с ними. Пациент рассказал, что во время уик-энда, последовавшего за тем сеансом, он испытал наиболее полное сексуальное удовлетворение за всю свою жизнь со своей женой. Это последовало за несколькими неделями сопротивления анализу и сексу, основывавшегося на идее о том, что все взрослые — ханжи и лгуны, за исключением нескольких бунтовщиков и бродяг.

И снова мистер Н. боролся со своим детским конфликтом, связанным с сексуальной жизнью родителей. Если он вынужден отказываться от отрицания существования их сексуальности, он должен ненавидеть их и презирать их за ханжество. Его мать — подмигивающая отцу — краткое выражение этого. Его жена также была «подделкой»; равно как и я, и моя жена. Единственные честные люди — те, кто избегает общества и конвенций. Более честно платить за секс деньгами, чем покупать его с дорогими домами, одеждой, мехами, машинами и т. д. Я интерпретировал для него, что это, вероятно, было попыткой унизить его мать и отца и других женатых людей из-за их страсти и предмета зависти — [53] подмигивания матери. В глубине его концепции была зависть. Он реагировал бы совершенно иначе, если бы мать подмигнула ему, а не отцу.

Мистер Н. реагировал на эту интерпретацию с угрюмостью и сопротивлением. Затем медленно, спустя недели, он начал размышлять над взаимосвязью между презрением и завистью. Он понял, что у моей формулировки, вероятно, есть достоинства. Он с сожалением принял то, что я прав, и с большим неудовольствием отказался от мысли, что его мать не хотела секса с его отцом и предпочитала не вступать в сексуальные отношения вообще. Если же она вступала в эти отношения, то делала это, подчиняясь, а затем он в своей фантазии сделал отца импотентом. Вид матери, сексуально возбужденной отцом, бесил его, приводил в негодование. Он чувствовал себя как маленький мальчик или как более старший взрослый. Вероятно, ему следовало предоставить им право заниматься своей сексуальной жизнью, а самому сконцентрироваться на собственной спальне.

Тщательная проработка требует наибольшего количества времени, по сравнению с другими процедурами психоанализа. Этот клинический пример иллюстрирует некоторую часть работы, которая выполняется при тщательной проработке. То, что я сейчас здесь описал, заняло период почти в полгода. Он начался с того сновидения пациента, где в его спортивный автомобиль, остановившийся на красный свет светофора, врезался мальчик на велосипеде. Затем мы работали над проблемой его эмоциональных реакций на сексуальную жизнь его родителей и над тем, что определяет его собственные сексуальные затруднения. На поверхности было чувство превосходства над отцом и симпатия к матери. Отец был импотентом, хвастуном, а мать — вынужденной не девственницей. Затем, преодолев сильные сопротивления, мы обнаружили вспышку гнева к матери и отцу. Затем мать стала отталкивающей, и он стал презирать обоих родителей. К концу этого периода мы раскрыли зависть к сексуальной жизни родителей. В конце концов, мистер Н. делает замечание, что «возможно, они имеют право на приватность своей спальни, и ему следовало бы сделать то же самое».

Это не было концом сексуальных проблем мистера [54] Н., но это продемонстрировало достижение значимого, ценного понимания. Здесь было множество шагов назад и вперед, но прогресс имел место. Например, тема гомосексуальности не поднималась в тот период, она возникла позже. Появились также и другие проблемы, которые на более короткое и длительное время отодвигали на задний план сексуальные проблемы, иногда окрашивая последние примесью агрессии. Была также и регрессивная фаза, когда либидо затрагивало другие уровни. Моей целью, однако, было продемонстрировать пример тщательной проработки в психоанализе.

Следует отметить, что часть работы по тщательной проработке выполнялась пациентом вне сеансов. Лишь изредка инсайт приводит к длительным изменениям в поведении очень быстро; это изменение обычно временное, остается изолированным и не интегрированным. Как правило, требуется длительное время, чтобы преодолеть значительные силы, которые сопротивляются изменению, и создать прочные структурные изменения. Связь между печалью и тщательной проработкой, а также важностью вынужденного повторения и инстинктом смерти будет обсуждаться во втором томе (см. также Фрейд, 1914с, 1926а, 1937а; Феничел, 1941, Глава VI; Гринакре, 1956а, 1956б; Гринсон, 19656).

Четвертый шаг, который я обозначил, представляет собой схематизированную версию того, что в концепции анализа понимается под психическим событием. Все эти шаги необходимы, но некоторые могут быть выполнены пациентом спонтанно, в частности, в виде конфронтации или части прояснения. Эти шаги не следуют друг за другом непременно в том точно порядке, как они были описаны, поскольку каждая процедура может продуцировать сопротивление, которое должно быть преодолено в первую очередь. Или интерпретация может быть первой, предшествовать прояснению и облегчить прояснение данного феномена.
Кроме того, нечто неуловимое из повседневной жизни пациента может вторгаться в бытие пациента, и тогда психоэкономические причины будут иметь превосходство над всем, что происходит в анализе. Итак, конфронтация, прояснение, интерпретация и тщательная проработка — четыре основные процедуры, которые аналитик выполняет во время анализа. [55]

1.33. Рабочий альянс.

Пациент идет на психоанализ потому, что невротическое страдание вынуждает его начать это трудное терапевтическое путешествие. Его проблема достаточно сложна, чтобы побудить взяться за эту длительную, болезненную, дорогостоящую программу. Функции его Эго и способность к объектным отношениям , несмотря на невроз, предполагаются достаточно здоровыми для того, чтобы преодолеть психоаналитическую терапию. Только относительно здоровый невротик может быть подвергнут психоанализу без больших модификаций или отклонений в методе.

Психоаналитический пациент продуцирует материал для лечения посредством свободных ассоциаций, реакций переноса, сопротивления. Аналитик использует процедуры конфронтации, прояснения, интерпретации и тщательной проработки. Но все это не полностью объясняет то, что удается и не удается в курсе терапии. Существует еще один важный терапевтический ингредиент, который жизненно важен для успеха или провала терапевтического лечения. Я имею в виду «рабочий альянс», который не является ни технической процедурой, пи терапевтическим процессом, но необходим для обоих (Гринсон, 1965а). Здесь я лишь очерчу контуры этого вопроса, более полное обсуждение рабочего альянса приводится в секции 3.5.

Рабочий альянс — это относительно не невротические, рациональные взаимоотношения между пациентом и аналитиком, которые дают возможность пациенту целеустремленно работать в аналитической ситуаций. Фрейд (1913б, с. 139) писал об «эффективном переносе», [56] взаимопонимании, которое должно быть установлено до того, как интерпретация будет дана пациенту.  Феничел (1941, с. 27) описывает «рациональный перенос», Стоун (1961, с. 104), говорит о «продуманном переносе», Зетцель (1956) — о «терапевтическом альянсе», Нач (1958) — о «присутствии аналитика» — все это относится к одной и той же концепции.
Клиническое проявление рабочего альянса состоит в готовности пациента выполнять различные процедуры психоанализа и в его способности работать аналитически с теми инсайтами, которые являются регрессивными и причиняют боль. Альянс формируется между сознательным Эго пациента и анализирующим Эго аналитика (Штерба, 1934). Важным событием является частичная и временная идентификация пациента с отношением аналитика и его методами работы, которые пациент использует в первую очередь в регулярных аналитических сеансах.

Пациент, аналитик, аналитическая среда содействуют формированию рабочего альянса, который является необходимым условием для осознания невротического страдания и возможной помощи от аналитика, побуждает пациента стремиться работать в аналитической ситуации. Способность пациента сформировать относительно рациональные, десексуализированные, лишенные агрессии взаимоотношения с аналитиком происходит из наличия таких нейтрализованных взаимоотношений в его прошлой жизни. Функции Эго пациента играют в этом решающую роль, поскольку возможность установления многочисленных взаимосвязей с аналитиком определяется способностями Эго быстро восстанавливать свои силы.
Аналитик содействует рабочему альянсу, настойчиво делая ударение на осознании и понимании путем анализа сопротивлений, используя свое сочувствующее, эмпатическое, откровенное и некарающее отношение. Аналитическое окружение (среда) способствует развитию рабочего альянса частотой визитов, продолжительностью лечения, использованием кушетки, молчания и т. д. Это содействует развитию не только регрессии, невротического переноса, но и рабочего альянса (Гринсон, 1954).
Способ работы аналитика, его терапевтический стиль, аналитическое [57] окружение создают «аналитическую атмосферу», которая чрезвычайно важна для того, чтобы склонить пациента пережить что-нибудь, вместо того, чтобы отклонить это. Эта атмосфера способствует рабочему альянсу и соблазняет пациента временно и частично идентифицироваться с точкой зрения анали-тика. Аналитическая атмосфера может также превратиться в сопротивление, когда создается обстановка «заставить — поверить» и «нереальной жизни» в аналитической работе.

Для того чтобы успешно анализировать невроз переноса, должен быть развит реальный рабочий альянс пациента и аналитика. Невроз переноса — «перевозочное средство» для отраженного, неприемлемого материала для пациента в аналитическую ситуацию. Способность пациента колебаться между рабочим альянсом и реакциями невротического переноса — необходимое условие для выполнения аналитической работы. Эта способность параллельна расколу в Эго пациента между приемлемым, наблюдающим, анализирующим Эго и переживающим, субъективным, иррациональным Эго.

Этот раскол, расщепление может быть виден в свободной ассоциации. Когда пациент позволяет увлечь себя болезненными воспоминаниями или фантазиями, переживающее Эго находится на переднем плане, и здесь нет осознания значения или соответствия эмоций ситуации. Если в этот момент вмешается аналитик: приемлемое Эго пациента может выдвинуться вперед, и пациент окажется в состоянии осознать теперь, что аффекты, которые он испытывает, происходят из его прошлого, что уже само по себе снижает степень тревожности, уменьшает количество различного рода дериватов. [58] Это разделение функций Эго может наблюдаться более четко при анализе сопротивления переноса (Штерба, 1929, с, 379). Способность функций Эго к разделению также делает возможным для пациента разделять рабочий альянс и невротический перенос. Суммируя: рабочий альянс, обеспечивая ежедневную мотивацию так же, как и способность выполнять аналитическую работу, имеет большое значение. Основная часть отраженного, неприемлемого сырого материала сопровождается реакциями невротического переноса, а в основном — неврозом переноса.

1.34. Неаналитические терапевтические процедуры и процессы.

В классическом психоанализе до некоторой степени используются и другие разновидности терапевтических процедур и процессов, но они служат для целей подготовки инсайта или делают его эффективным. Все неаналитические меры со временем сами становятся предметом анализа (Е. Вибринг, 1954). Это краткое обсуждение будет ограничено тремя основными неаналитическими терапевтическими методами.
Отреагирование, или катарсис, относится к разрядке неприемлемых эмоций и импульсов. Грейер и Фрейд (1893—95) рассматривали его как действенный метод лечения. Сегодня отреагирование считается ценным, поскольку дает пациенту чувство убежденности в реальности его бессознательных процессов. Эмоциональная заряженность позволяет оживить некоторые детали прошлого опыта, который в противном случае остался бы неясным и нереальным. Высвобождение аффектов и импульсов может принести временное чувство облегчения, но это не конец, фактически, само отреагирование может стать источником сопротивления.

Например, пациент может сознаться аналитику в каком-либо вызывающем чувство вины событии. Затем, почувствовав облегчение, он может избегать этой темы, вместо того, чтобы анализировать ее причины, историю, значение и т. д. Однако важно помочь пациенту пережить травмирующие эмоции для того, чтобы восстановить важные детали, которые иначе могут быть упущены. [59]
Имея дело с травмирующим или около травмирующим опытом, пациента следует поддержать, чтобы он пережил это воспоминание с наибольшей интенсивностью, которую он может вынести. Главная цель — добиться того, чтобы пациент был способен к разрядке основного количества напряжений, чтобы лучше справляться с оставшимися. Например, следует допустить, чтобы пациент в хронической депрессии пережил достаточно острое Огорчение, чтобы сделать возможной аналитическую работу с ним. В анализе моего пациента с такой проблемой ему в течение нескольких месяцев было необходимо тратить часть каждого сеанса на неподконтрольное всхлипывание до того, как он обретет способность работать аналитически над своей депрессией. Те же самые принципы остаются справедливыми и для тревожной стадии.

Отреагирование само по себе не аналитично, поскольку оно непосредственно не приводит к пониманию. Однако в клиническом материале, представленном в этой книге, будет много иллюстраций того, как отреагирование может быть использовано и в строго психоаналитической терапии.
Внушение относится к методам индукции мысли, эмоций, побуждений пациента в обход реалистического мышления последнего (Е. Вибринг, 1954). Оно присутствует во всех формах психотерапии, поскольку образуется из детских отношений пациента, а люди в состоянии дистресса с готовностью присваивают себе эмоциональную позицию ребенка по отношению к терапевту-родителю.
Внушение ценно для психоанализа постольку, поскольку оно помогает пациенту войти и работать в аналитической ситуации. Хотя психоаналитик не гарантирует больших результатов своего лечения, у пациента будет необычная степень конфиденциальности и правдивости, потому что влияние внушения исходит из его отношения к аналитику. Мои пациенты испытывают скрытое чувство оптимизма по отношению ко мне, несмотря на мои вербальные высказывания или мое осознанное мнение.

В течение курса анализа бывают случаи, когда целесообразно подбодрить пациента попытаться вытерпеть боль и фрустрацию. Будет лучше, если причина такого [60] отношения будет объяснена. Иногда же можно сказать что-нибудь вроде: «Вы, возможно, почувствуете себя лучше, если увидите это». Обычно такие внушения или уверения оказываются удачными. Или можно сказать что-нибудь вроде этого: «Вы вспомните свои сновидения, если вы больше не боитесь», — и пациент начнет пересказывать их.
Существует две опасности в использовании внушения. Одна состоит в использовании его без необходимости и соблазняет пациента привыкнуть к этой регрессивной форме поддержки. Другая опасность состоит в использовании его без осознания этого. В этом случае влияние внушения аналитика не анализируется и пациент приобретает новый невротический симптом из-за не анализированного внушения аналитика. Это случается, когда интерпретации даются как догма. Пациент тогда цепляется за интерпретацию, как он это делает в отношении навязчивой идеи. Работа Гловера (1931), посвященная неточным интерпретациям и внушению, — классическая по этой теме (1955, с. 353—366).

Трудность состоит в том, что внушение и убеждение в конечном счете должны быть полностью исследованы, введены в аналитическую ситуацию и их эффект проанализирован.
Манипуляция относится к восстанавливающей память деятельности, предпринимаемой терапевтом без знания пациента. Этот термин приобрел дополнительное, отталкивающее значение в психоаналитических кругах, так как он стал неверно употребляться так называемыми «дикими аналитиками». Тем не менее, он все еще является важной частью аналитической терапии, наряду с внушением и отреагированием. Она часто используется в различных процессах, которые возникают в классическом терапевтическом анализе (см. Гилл (1954) — выражает классическую точку зрения и Александер (1954а, 19546) — выражает оппозиционное мнение).

Оставаться спокойным во время сеанса для того, чтобы позволить аффекту усилиться так, чтобы он стал более показателен, — это манипуляция. Не анализировать перенос для того, чтобы позволить ему достичь определенной интенсивности или позволить ему регрессировать, — это манипуляция. Вырабатывать новую линию поведения, когда ваш пациент не замечает этого, — [61] это манипуляция. Однако все эти манипуляции имеют косвенную аналитическую цель — дальнейшее понимание. Они должны быть осознаны при исследовании и реакции на них — проанализированы. Другие манипуляции неуловимы. Например, тон голоса или интонация могут навести на какие-либо воспоминания и, следовательно, привнести их или реакции на них в анализ и в связи с этим в дальнейший аналитический процесс. Важно осознавать наличие манипуляции или, по меньшей мере, возможность использования ее, не осознавая этого. В конечном счете, манипуляция должна быть допущена на аналитическую арену и так же тщательно исследована, как и любое другое вмешательство аналитика, реальное или воображаемое (Гилл, 1954).

Продуманное и осознанное принятие на себя ролей или отношений антианалитично, потому что это создает не поддающуюся анализу ситуацию. Это элемент обмана и хитрости, которые порождают недоверие к терапевту. Я не обсуждаю тот факт, что это может быть необходимо в определенной психоаналитической ситуации; но это делает анализ невозможным. Вклад Эсслера в решение этой проблемы отличается доскональным изучением проблемы и систематичностью (19506). В поисках различных точек зрения см. Александер, Френч и др. (1946) и дополнительный список литературы.

И несколько заключительных слов к этому введению в психоаналитическую технику. Термины «управление» и «обращение» с переносом и т. д. относятся к дополнительным, неаналитическим мерам и аналитическим процедурам, используемым в рамках психоаналитической терапии. Клинические примеры, представленные в этом томе, проиллюстрируют это положение. «Искусство» психоаналитической техники, как она используется в классическом психоанализе, основывается на сочетании аналитических и неаналитических процедур. Этому тяжело научить. Принципы психоаналитической техники более поддаются научению. В этом томе я намереваюсь остановиться, главным образом, на основных компонентах так называемой классической психоаналитической техники. [62]

1.4. Показания и противопоказания для психоаналитической терапии. Предварительный обзор.
Вопрос определения показаний и противопоказаний к психоаналитической технике лечения зависит от двух отдельных, но родственных проблем. Первый и наиболее важный вопрос, который мы должны задать: «Является ли пациент анализируемым?». Второй, зависящий от обстоятельств: «Будет ли психоаналитическое лечение наилучшим для пациента?». Мне бы хотелось проиллюстрировать последнюю мысль клиническим примером.
Предположим, что у нас есть пациент, который стремится пройти курс психотерапии, и вы полагаете, что он способен работать эффективно и хорошо в аналитической ситуации. Посоветуете ли вы заняться ему психоанализом, если выяснится, что его призывают в армию? Психоанализ — длительное лечение, обычно требующее от трех до пяти лет. Должна быть рассмотрена
конкретная жизненная ситуация, чтобы определить, порекомендуете и вы или же нет эту форму психотерапии.

Проблема анализируемости — комплексная проблема, потому, что она зависит от множества различных качеств и черт пациента, как здоровых, так и патологических. Более того, необходимо хорошо представлять себе те многочисленные напряженные требования, которые предъявляют к пациенту психоаналитические процесс и процедура. Краткое изложение теории и техники, предоставленное нами до сих пор, представляет собой лишь предварительный обзор. Более полное обсуждение мы отложим до следующих разделов.

Фрейд (1905а) достаточно рано осознал тот факт, что по единственному критерию нельзя дать точного прогноза анализируемости пациента. Следует попытаться оценить личность в целом, что очень трудно сделать после нескольких предварительных интервью (Кнайт, 1952). Тогда еще не было ясно, что терапевту следует давать на основании этих интервью рекомендации по выбору лечения. Дополнительные предварительные интервью и психологическое тестирование могут помочь в работе с некоторыми пациентами: однако при теперешнем [63] состоянии наших знаний даже и при таком подходе нельзя реально прогнозировать исход лечения. Кроме того, длительные интервью и психологическое тестирование могут дать отрицательные побочные эффекты.
Традиционный медицинский подход к определению формы лечения состоит в том, что в первую очередь нужно поставить диагноз. Фрейд (1916—1917, с. 428) подразумевал это, когда он разделил невроз переноса и нарцисстический невроз. Он полагал, что поскольку психотические пациенты, в сущности, нарцисстичны, они не могут быть подвергнуты лечению психоанализом, так как они не могут развить невроз переноса. Разделение осталось в силе, но сегодня многие пациенты, которые не могут быть отнесены точно к той или другой категории, поскольку у них есть черты и невроза, и психоза, подвергаются такому лечению. Более того, в настоящее время некоторые аналитики считают возможным проводить классический анализ с психотиками и достигают хороших терапевтических результатов (Розенфельд, 1952). Большинство аналитиков, тем не менее, придерживаются того мнения, что нарцисстически фиксированные больные требуют изменений в стандартной психоаналитической процедуре (Френк, 1956; М. Векслер, I960). Кнапп и его сотрудники повторно «просмотрели» (1960) 100 случаев кандидатов на психоаналитическое лечение и обнаружили, что они были отклонены экспертами, так как признаны шизоидами, пограничными или психотиками. Этот подход соответствует мнению Фрейда о том, что нарцисстические неврозы не излечиваются, в отличие от неврозов переноса. Я полагаю, что большинство аналитиков согласится с этой точкой зрения (Феничел, 1945а; Гловер, 1958; Вельдборн, 1960).
В соответствии с этим психоаналитическая терапия может быть показана при тревожной истерии, конверсионной истерии, обсессивно-компульсивном неврозе, психоневротических депрессиях, многих неврозах характера и так называемых «психосоматических» заболеваниях. Она противопоказана при различных формах шизофрении маниакально-депрессивного психоза. Вопрос о возможности применения психоаналитической терапии при других характерных заболеваниях, как-то: импульсивный невроз, перверсии, пагубные привычки, правонарушения [64] и пограничные случаи, — должен решаться в каждом конкретном случае (Феничел, 1945а; Гловер, 1955, 1958).

Нет сомнений, что клинический диагноз может быть очень ценен для определения, подходит ли пациент для анализа, но, к несчастью, часто необходимо много времени для того, чтобы поставить определенный диагноз. Иногда представленная психопатология — это всего лишь поверхностный экран, за которым скрыта более злокачественная патология. Наличие истерических симптомов не означает, что пациент по существу истерик; или, наоборот, причудливая симптоматика может все еще иметь структуру истерии. Симптомы не обязательно связаны со специфическими диагностическими синдромами, как мы обычно полагаем (Гринсон, 1959а; Рангелл, 1959; Ароне, 1962). Иногда приходишь к реальному диагнозу только в конце длительного анализа.
Как правило, предполагают, что наличие фобий определяет тревожную истерию, но сегодня мы знаем, что фобии могут быть у истериков, страдающих навязчивостями, депрессивных и шизоидных пациентов. То же самое верно для конверсионных симптомов, психосоматических симптомов, сексуальных затруднений и т. д. Присутствие специфического симптома обнаруживает некоторые аспекты патологии пациента, но не говорят о том, является это патологическое образование центральным или периферическим, является оно предоминантным или минорным фактором в структуре личности пациента.

Хотя диагноз говорит нам очень много о патологии, он может сообщить относительно немного о здоровых ресурсах пациента (Кнайт, 1952; Вальдхорн, 1960). Некоторые случаи навязчивостей дают блестящих пациентов, тогда как другие — не анализируемых. Категория пациентов, находящихся под вопросом, куда относятся перверсивные и пограничные случаи, имеет различные здоровые ресурсы. Тем не менее, именно их запас ценных качеств, а не патология могут быть определяющим фактором в назначении терапии. Оценка пациента в целом должна быть в центре внимания скорее, чем клинический диагноз патологии. Найт (1952) придавал этому большое значение в прошлом, и Анна Фрейд в своей новой книге (1965) делает это главным тезисом [65] по отношению к детям. (См. также Анна Фрейд и др., 1965.)

Ценным методом в подходе к проблеме анализируемости является изучение готовности пациента к специфическим требованиям психоаналитической терапии. Как было сказано выше, психоаналитическое лечение — длительная, всеобъемлющая, дорогая терапия и, кроме того, весьма болезненная. Таким образом, только пациенты с сильной мотивацией будут работать искренне в аналитической ситуации. Симптомы пациента или дисгармоничные черты характера должны вызывать достаточно сильные страдания, чтобы он был способен вынести трудности лечения. Невротические страдания должны мешать основным аспектам жизни пациента, и. осознание своего состояния должно поддерживать его, если его мотивации ослабевают. Тривиальные проблемы или желание родных, любимых или работодателей не являются достаточным основанием для проведения психоаналитического лечения. Научная любознательность или желание профессионального продвижения не мотивируют анализируемого предпринять глубокое аналитическое переживание, хотя это и комбинируется с адекватными терапевтическими нуждами. Пациент, который требует быстрых результатов или имеет вторичную выгоду от своей болезни, также не имеет необходимой мотивации. Мазохисты, которые нуждаются в невротических страданиях, могут войти в анализ и позже стать привязанными к боли, причиняемой лечением. Они представляют собой трудную проблему для оценки с точки зрения мотивации. Дети мотивированы совершенно иначе, чем взрослые, и также нуждаются в оценках с различных точек зрения (А. Фрейд, 1965, Глава 6).

Психоанализ требует от пациента наличия способности выполнять более или менее последовательно и повторно те функции Эго, которые находятся в противодействии друг другу. Например, для того, чтобы приблизиться к свободной ассоциации, пациент должен быть способен регрессировать в своем мышлении, позволять мыслям возникать пассивно, снять контроль над мыслями и чувствами и частично отказаться от проверки реальности. Кроме того, мы также ожидаем, что пациент понимает нас, когда мы сообщаем ему что-то; когда он проделывает некоторую аналитическую работу над собой; [66] контролирует свои действия и чувства после сеанса и входит в контакт с реальностью. Несмотря на свой невроз, поддающийся анализу пациент, как ожидают, имеет гибкие и эластичные функции Эго (Найт, 1952; Ловенштейн, 1963).

Свободная ассоциация, в сущности, приводит к обнажению болезненных интимных деталей частной жизни. Из этого следует, однако, что подходящий пациент должен обладать высоким уровнем честности и интегрированности характера. Это также требует способности умно рассказывать о неуловимых комбинациях эмоций. Люди с тяжелым мышлением и расстройствами речи также не совсем подходят для анализа (Феничел, 1945а; Кнопп и др., (1960). Импульсивные, не способные выдержать ожидания, фрустрации или болезненных аффектов, — эти люди также плохие кандидаты для психоанализа.

Другая группа факторов, которая должна быть принята во внимание, — это внешняя жизненная ситуация пациента. Иногда тяжелая физическая болезнь может истощить мотивацию пациента или исчерпать его энергию, необходимую для психологической работы. Кроме того, бывает, что невроз является меньшим злом по сравнению с какой-то разрушительной болезнью или несчастной жизненной ситуацией. Пациенты, находящиеся на вершине волнующей любовной аферы, также обычно не способны работать в анализе. [67]

Присутствие раздраженного, воинственного, назойливого мужа, жены или родителя может сделать анализ временно неосуществимым. Невозможно работать аналитически на поле битв. Должна быть- некоторая возможность для размышления и интроспекции вне аналитического сеанса. Кроме того, существуют такие практические моменты, как время и деньги, оба весьма существенные. Психоаналитическая клиника может смягчить финансовый стресс, но пока неизвестно ничего, что могло бы заменить психоаналитическое лечение. Дефицит доступных психоаналитиков является реальной проблемой.

Все предшествовавшие рассуждения помогут при определении, показан или противопоказан психоанализ для конкретного пациента. Годы клинической работы учат нас, что только в процессе анализа можно с уверенностью определить, подходит ли пациент для психоанализа. Очевидно, существует слишком много вариантов и неизвестных и для любого другого реального терапевтического метода. Фрейд (19136) осознавал эту проблему и утверждал, что только «пробный анализ», проводимый в течение нескольких недель, может дать точное «зондирование» ситуации. Феничел (1945а) согласен с этой точкой зрения, но Гловер обнаружил, что две трети английских аналитиков ее не разделяют (1955, с. 261—350).

Я полагаю, что это различие во мнениях основывается, скорее, на тактике, чем на существе дела (Экстейн, 1950). Оно происходит из клинических находок, из мнения, что определенный интервал времени, отведенный для испытательного периода, усложняет аналитическую ситуацию. Я считаю полезным определять мою точку зрения для своего пациента, следуя генеральной линии: во-первых, я говорю пациенту, что я считаю психоанализ наилучшим лечением для него, выслушиваю его реакцию и жду его решения. Если он соглашается, тогда (во-вторых) объясняю ему роль свободной ассоциации и предлагаю ему попытаться поработать этим методом (третий шаг), подразумевая, что мы оба будем четче осознавать необходимость выбора психоанализа после того, как поработаем некоторое время вместе.

Я умышленно говорю о неопределенно долгом времени, так как опыт показывает, что оно может очень [68] сильно разниться. Если пациент начинает анализ, мне требуются месяцы, а иногда и годы, чтобы прийти к определенному решению, и этот промежуток времени все увеличивается по мере того, как я практикую. Также много легче отказать тому, кто не подходит для психоанализа, для работы со мной, в частности, чем быть уверенным в хорошем терапевтическом результате. Это будет обсуждаться более детально во втором разделе, во втором томе, посвященном первым аналитическим сеансам и результату.

Дополнительный список литературы.
Историческое развитие психоаналитической теория
Фрейд (19146, 1925а), А. Фрейд (19506), Куби (1950), Льевольд (1955), Меннингер (1958, глава I).
Психоаналитическая теория невроза
Арлоу (1963), Бреннер (1965, Глава VIII), Феничел (1945а), Фрейд (1894, 1896, 1898), Гловер (1939, секция II). Хендрик (1934), Лемплд Крут (1963) Хагерс (1966), Хунберг (1932, главы V, VIII, IX), Вельдер (1963).
Метапсихология психоанализа
Гартманн (1939, 1964), Гартманн и Крис (1945), Гартманн, Крис и Льевенштейн (1946), Цетцель (1963).
Теория психоаналитической техники
Альтман (1964), Е. Бибринг (1954), Гилл (1954), Гартманн (1951), Крис (1956а, 19566), Лоевельд (1960), Льевенштейн (1954), Меннингер (1958), Шарп (1930, 1947).
Вариации в психоаналитической технике
Александер (1954а, 19546), Е. Бибринг (1954), Бауверт (1958), Айсслер (1958), Фромм-Райхманн (1954), Гилл (1954), Гринакре (1954). Гринсон (19586) Льевенштейн (1958а, 19586), Найт (1958а), Рангелл (1954), А. Райх (1958), Розенфельд (1958).
Свободная ассоциация
Канцер (1961), Крис (1952), Льевенштейн (1956). [69]
Реакции переноса
Гловер (1955, главы VII, VIII), Гринакр (1954, 1959, 19666), Хоффер (1956), Орр (1954), Шарп (1930), Спитц (19566), Вельдер (1956), Винникот (1956а), Цетцель (1956).
Сопротивления
Феничел (1941, главы I, II), Гловер (1955, главы IV, V, VI), Кохут (1957), Крис (1950), Меннингер (1958, глава V), В. Райх (1928, 1929), Шарп (1930).
Интерпретация
Феничел (1941, главы IV, V), Крис (1951), Льевенштейн (1951).
Тщательная проработка
Лоевельд (1960), Ноувей (1962), Стеварт (1963).
Рабочий альянс
Фрэнк (1956), Шпитц (1956а), Стоун (1961), Тараков (1963, глава 2), Цетцель (1956).
Использование неаналитических процедур
Е. Бибринг (1954), Гилл (1954), Гительсон (1951), Найт (1952, 19536), Стоун (1951).
Показания и противопоказания для психоаналитической терапии
Гуттман (1960, см. Куруш), Найберг (1932, глава 3), Вельдер (1960).

Часть 2. Сопротивление.
Я выбрал сопротивление в качестве первой технической части этой книги потому, что еще Фрейд обнаружил важность анализирования сопротивления, которое проводят в начале психоанализа (Брэер и Фрейд, 1893—95, с. 268—270; Фрейд, 1914, с. 147; Джонес, 1953, с. 284). Интерпретация сопротивления по-прежнему остается одним из двух краеугольных камней психоаналитической техники. [70]
Психоанализ можно отличить» от всех остальных форм психотерапии по тому, как рассматривает он вопрос о сопротивлении. Некоторые методы лечения имеют целью усиление сопротивлений, они называются «укрывающей» или «поддерживающей» терапией (Найт, 1952). Другие разновидности терапии могут пытаться преодолевать сопротивление или различными способами обходить его, например, путем внушения или увещевания, или эксплуатируют отношения переноса, или используют наркотики. Лишь в психоаналитической терапии мы пытаемся преодолеть сопротивления, анализируя их, раскрывая и интерпретируя их причины, цели, формы и историю.

2.1. Рабочие определения.
Сопротивление означает своеобразную оппозицию. Оно включает все те силы пациента, которые противодействуют процедурам и процессам психоанализа, то есть мешают свободному ассоциированию пациента, его попыткам вспомнить и достичь, и принять инсайт, которые действуют против приемлемого Эго пациента и его желания изменений; все эти силы считаются сопротивлениями (Фрейд, 1950, с. 517). Сопротивление может быть сознательным, предсознательным или бессознательным, может выражаться в виде эмоций, отношений, идей, побуждений, мыслей, фантазий или действий. Сопротивление — это сущность контроля пациента, действующего против прогресса анализа, против аналитика и аналитических процедур и процессов. Фрейд уже в 1912 году понял важность сопротивления, написав: «Сопротивление сопровождает лечение шаг за шагом. Каждая ассоциация, каждое действие личности при лечении должны расплачиваться сопротивлением и представляют собой компромисс между силами, которые стремятся к выздоровлению, и силами, которые противодействуют этому» (Фрейд, 1912, с. 103).
В пределах невроза пациента сопротивление играет защитную функцию. Сопротивление противодействует эффективности аналитических процедур и защищает статус кво пациента. Сопротивление защищает невроз и находится в оппозиции приемлемому Эго пациента, аналитической ситуации. Поскольку все аспекты ментальной [71] жизни могут иметь защитную функцию, все они могут служить целям сопротивления.

2.2. Клинические проявления сопротивления.
До того, как мы сможем анализировать сопротивление, мы должны узнать его. Я, следовательно, предлагаю в этом разделе кратко описать некоторые из наиболее типичных проявлений сопротивления, которые появляются во время курса анализа. Примеры, которые я приведу, просты и очевидны, поскольку для дидактических целей они должны быть предельно ясны и информативны. Следует помнить, что сопротивления встречаются в самых различных неопределенных и сложных формах, в комбинациях или в смешанных формах, единичные, изолированные примеры не являются правилом. Следует еще раз подчеркнуть, что все виды поведения служат формами сопротивления. Тот факт, что материал пациента может ясно раскрывать бессознательное содержание, инстинктивные побуждения или репрессированные воспоминания, не устраняет возможности того, что важное сопротивление может работать в то же самое время. Например, пациент может живо описывать какую-нибудь агрессивную деятельность на сеансе для того, чтобы избежать рассказа о переживании, которое может показать, что он столкнулся с сексуальным искушением. Нет деятельности, которая не могла бы быть неправильно использована в целях сопротивления. Более того, поведение всегда имеет как аспекты побуждения, так и аспекты защиты (Феничел, 1941, с. 57). Тем не менее, клинические примеры, которые будут приведены, ограничиваются простыми, типичными и наиболее очевидными проявлениями сопротивления.

2.21. Пациент молчит.
Это наиболее откровенная и частая форма сопротивления, встречающаяся в психоаналитической практике. В общем, это означает, что пациент сознательно или бессознательно не расположен сообщить свои мысли или чувства аналитику. Пациент может осознавать свою нерасположенность или может чувствовать только, что у него в голове нет ничего, что он мог бы рассказать. [72]
В любом случае наша задача — проанализировать причины молчания. Мы хотим раскрыть мотивы противодействия аналитической процедуре в виде свободной ассоциации, и нам следует сказать что-нибудь вроде: «Что может заставлять Вас бежать от анализа в данный момент?». Или, если ситуация «ничего не приходит в голову» — «Что может делать ничто в Вашей голове?» Или: «Вы, кажется, превратили нечто в ничто, что бы это могло быть?» Наши утверждения основываются на предположении, что только в глубочайшем сне пустота приходит на ум, тогда как «ничто» вызвано сопротивлением (Фрейд, 19136, с. 137—138; Ференци, 1916—17).
Иногда, несмотря на молчание, пациент может невольно раскрыть мотив или даже содержание молчания своей позой, движениями или выражением лица. Отворачивание головы, избегание взгляда, закрывание глаз руками, скорченная поза тела на кушетке, краска, заливающая лицо, могут говорить о замешательстве. Если пациентка при этом с отсутствующим видом снимает свое обручальное кольцо с пальца и затем несколько раз продевает сквозь него свой мизинец, следует подумать, что, несмотря на свое молчание, пациентка смущена мыслями о сексуальности или супружеской неверности. Ее молчание показывает, что она еще не осознала те импульсы и борьбу, происходящую между побуждением раскрыть и противодействующим импульсом спрятать свои чувства.

Молчание, однако, может иметь также и другие значения. Например, молчание может быть повторением прошлого события, в котором молчание играло важную роль (Гринсон, 1961; Кан, 19636). Молчание пациента может отражать его реакцию на основную сцену. В такой ситуации молчание — не только сопротивление, но также и содержание части переживания. Существует много комплексных проблем, связанных с молчанием, которые будут обсуждаться в секциях 2.217, 3.9411 и во втором томе. В основном и для большинства практических целей молчание является сопротивлением анализу и должно рассматриваться как таковое.

2.22. Пациент «не чувствует себя способным рассказывать».
Это вариант предыдущей ситуации. В этом случае пациент не молчит совершенно, но осознает, что «не [73] чувствует себя способным рассказывать», или ему «нечего сказать». Очень часто это утверждение следует за молчанием. Наша задача та же самая: выяснить, почему и что пациент не способен рассказать. Это утверждение имеет причину или причины, и наша работа состоит в том, чтобы направить пациента на работу над ними.
Это, в сущности, та же задача, что и опознание бессознательного «чего-то», которое привносит осознанное «ничто» в сознание молчащего пациента.

2.23. Аффекты, являющиеся признаком сопротивления.
Наиболее типичное проявление сопротивления с точки зрения эмоций пациента наблюдается, когда пациент сообщает что-то вербально, причем аффекты отсутствуют. Его замечания сухи, скучны, монотонны и невыразительны. Создается впечатление, что пациент бесстрастен, его не трогает то, о чем он рассказывает. Особенно важно, когда отсутствие аффекта наблюдается при рассмотрении тех событий, которые должны быть чрезвычайно нагружены эмоциями. В целом несоответствие аффекта указывает на сопротивления. На это же указывает наличие эксцентричных высказываний пациента, когда идеация и эмоция не находятся в соответствии.
Недавно пациент начал сеанс утверждением, что предыдущей ночью он пережил «большое сексуальное возбуждение — в самом деле, величайшее сексуальное удовлетворение» в своей жизни, со своей новобрачной. Он начал описывать переживание, но на меня произвела впечатление и озадачила его медленная, колеблющаяся речь, его частые вздохи. Несмотря на очевидную важность вербального содержания, я чувствовал, что слова и чувства не соответствуют друг другу; работало какое-то сопротивление. Я внезапно прервал пациента и спросил: «Это было сильное возбуждение, но вы все же печальны». Сначала он отрицал это, но его ассоциация подсказала мне, что это прекрасное сексуальное переживание означало конец чего-то, это было своего рода прощание. Постепенно стало ясно, что он отодвигал от себя осознание того, что его сексуальная жизнь с женой означает «прости» его диким инфантильным сексуальным фантазиям, которые жили неизмененными и неудовлетворенными в его бессознательном (см. Шаффер, 1964). [74]

2.24. Поза пациента.
Очень часто пациенты открывают наличие сопротивления той позой, которую они принимают на кушетке. Ригидность, одеревенелость, скрученность позы могут указывать на защиту. Кроме того, любые неизмененные позиции, которые принимаются пациентом и не меняются порой в течение сеанса, всегда являются признаком сопротивления. Если пациент относительно свободен от сопротивления, его поза как-то изменяется во время сеанса. Чрезмерная подвижность также показывает, что нечто разряжается в движении, а не в словах. Противоречие между позой и вербальным содержанием — также признак сопротивления. Пациент, который рассказывает вежливо о каком-то событии, а сам корчится и извивается, рассказывает лишь часть истории. Его движения пересказывают другую ее часть. Сжатые кулаки, руки, тесно перекрещенные на груди, скрещенные лодыжки говорят об утаивании. Кроме того, пациент, приподнимающийся во время сеанса или спускающий одну ногу с кушетки, обнаруживает тем самым желание убежать от аналитической ситуации. Зевание во время сеанса говорит о сопротивлении. То, как пациент входит в офис, избегает глаз аналитика или заводит небольшой разговор, который не продолжается на кушетке, или то, как он уходит, не взглянув на аналитика, — все это показатели сопротивления (Ф. Дойчь, 1952).

2.25. Фиксация во времени.
Обычно, когда пациент рассказывает относительно свободно, в его вербальной продукции будут колебания между прошлым и настоящим. Когда пациент рассказывает последовательно и не отвлекаясь о прошлом, не вставляя ничего о настоящем, или, наоборот, если пациент продолжительное время говорит о настоящем без случайных погружений назад, в прошлое, — работает какое-то сопротивление. В это время наблюдается избегание, аналогичное ригидности, фиксированности эмоционального тона, позы и т. д.

2.26. Мелочи, или внешние события.
Когда пациент рассказывает о внешних, маловажных, [75] относительно незначительных событиях какого-то периода времени, он избегает чего-то такого, что действительно значимо. Когда при этом есть повторность без разработки или аффекта или без углубления понимания, мы вынуждены допустить, что действует какое-то сопротивление. Если же рассказ о мелочах не кажется самому пациенту лишним, мы имеем дело с «убеганием». Отсутствие интроспекции и полноты мысли — показатель сопротивления (Кохут, 1959). В целом, вербализация, которая может быть изобильной, но при этом не приводит к новым воспоминаниям или новым пониманиям или большому эмоциональному осознанию — показатель защищенности (Мартин, 1964).
То же самое верно для рассказа о внешних событиях — даже если это политические события большого значения. Если внешняя ситуация не ведет к личной, внутренней ситуации, значит работает сопротивление (поразительно, как редко пациенты действительно говорят о политических событиях. Я помню, как был поражен, когда ни один из моих пациентов не упомянул об убийстве Ганди, когда оно произошло. Замечу, что лишь один пациент говорил об убийстве президента Кеннеди (см. также Вольфенштейн и Климан, 1965)).

2.27. Избегание тем.
Для пациентов очень типично избегать болезненные области. Это может делаться как сознательно, так и бессознательно. Это особенно верно для некоторых аспектов сексуальности, агрессии и переноса. Поразительно, что многие пациенты способны говорить много и, вместе с тем, тщательно избегать рассмотрения конкретных проявлений своей сексуальности или агрессивных импульсов, или каких-то своих чувств по отношению к аналитику. Рассматривая сексуальность, можно отметить, что большая часть болезненных моментов связана с физическими ощущениями и зонами тела. Пациент может говорить о сексуальных желаниях или возбуждениях вообще, но неохотно указывает на частный вид физических ощущений или толчок, возбудивший его. Пациент может подробно изложить сексуальное событие, но неохотно укажет, какая часть или части тела были вовлечены в него. Такие фразы, как: «Мы предавались оральной любви прошлой ночью», или — «Мой [76] муж целовал меня сексуально», — типичный пример этого вида сопротивления.
В том же роде пациенты будут говорить общими словами о чувстве раздражения или таком состоянии, когда все надоели, тогда как в действительности это означает, что они были в ярости и чувствовали себя готовыми убить кого-нибудь.
Сексуальные чувства или чувства неприязни по отношению к личности аналитика также находятся среди «наиболее изощренно» избегаемых тем в раннем анализе. Пациенты могут выказывать большое любопытство к аналитику, но будут говорить о нем в наиболее общепринятых выражениях и будут неохотно раскрывать свои агрессивные или сексуальные чувства. «Я бы хотел знать, женаты ли Вы», или — «Вы выглядите бледным и усталым сегодня», — такие фразы маскируют выражение этих фантазий. Если какая-то тема, случается, не входит в аналитический сеанс, то это является признаком сопротивления и должно рассматриваться как таковое.

2.28. Ригидность.
Весь повторяющийся время от времени порядок, который пациент выполняет без изменений во время аналитических сеансов, следует рассматривать как сопротивление. В поведении, свободном от сопротивления, всегда есть какое-то изменение. Это верно, что все мы — творение привычки: но если эти привычки не служат важной защитной цели, они в какой-то степени изменяются.
Вот несколько типичных примеров: начинать каждый сеанс с описания сновидения или объяснения о том, что сновидения не было; начинать каждый сеанс с рассказа о своих симптомах или жалобах, или с описания событий предыдущего дня. Уже тот факт, что каждый сеанс начинается стереотипно, говорит о сопротивлении. Есть пациенты, которые коллекционируют «интересную» информацию для того, чтобы подготовиться к аналитическому сеансу. Они ищут «материал» для того, чтобы заполнить сеанс или избежать молчания, или «быть хорошим пациентом», все это указывает на сопротивление. В общем, даже если все логично и пунктуально согласовано, уже сам факт ригидности указывает на то, что [77] нечто является препятствием, что-то отвращается. Отдельные формы ригидности могут также указывать на то, от чего они защищают. Например, привычка приходить на сеанс пораньше может указывать на страх опоздать — типичная «туалетная» тревожность, которая указывает на страх потери контроля над сфинктером.

2.29. Язык избегания.
Использование клише, технических терминов или стерильного языка — один из наиболее частых показателей сопротивления. Это обычно указывает на то, что пациент избегает упоминать о возникающих в памяти ярких образах. Его цель — утаить личностное сообщение по обнаружению их (см. Штейн, 1958, для более детального изучения этого вопроса). Пациент, который говорит «генитальные органы», когда он в действительности подразумевает пенис, избегает образа», который пришел бы на ум при слове пенис. Пациент, который говорит: «Я испытывал неприязненные чувства», когда подразумевает: «Я был взбешен», — также избегает образа и ощущения бешенства, предпочитая ему стерильность «неприязненности». Здесь следует отметить, что аналитику важно использовать личностный, живой язык при разговоре с пациентом.

Терапевт, который анализировался у меня в течение нескольких лет, в середине сеанса начинает говорить на медицинском жаргоне. Неестественным тоном он говорит, что у его жены развился «болезненный высунутый наружу геморрой» как раз перед походом в горы, который: они планировали. Он сказал, что эта новость вызвала у него «явное неудовольствие, и он хотел бы знать, может ли быть геморрой удален «хирургическим путем» или следует отложить отпуск». Я почувствовал скрытое раздражение и не мог не сказать: «Я думаю, Вы в действительности считаете, что геморрой ставит Вас в глупое положение». Он ответил сердито: «Это верно, сукин Вы сын, я хотел бы, чтобы они вырезали ей его, не выношу я этих женщин со всякими их выпуклостями». Эта последняя деталь, между прочим, относится к беременности его матери, которая ускорила его инфантильный невроз в возрасте пяти лет.

Использование клише изолирует аффекты и уводит от эмоциональных затруднений. Например, часто использование [78] таких фраз, как «действительно и верно» или «я полагаю», «Вы знаете», «и так далее, так далее», всегда является показателем избегания (см. также Фельдман, 1969), Из моего клинического опыта с пациентами в таких случаях я заключил, что «действительно и верно», «честно» обычно означают, что пациент чувствует свою амбивалентность, осознает противоречивость своих чувств. Он хочет, чтобы все то, что он сказал, было правдой. «Я действительно думаю так» означает «я действительно хочу думать так». «Я искренне сожалею» означает «я хотел бы искренне сожалеть, но я слишком хорошо осознаю свои противоречивые чувства». «Я полагаю, я был сердит» означает: «я уверен, что был сердит, но я неохотно принимаю это». «Я не знаю, с чего начать» означает «я знаю, с чего начать, но колеблюсь, начинать ли так». Слова пациента, который говорит аналитику несколько раз: «Вы знаете, Вы действительно помните мою сестру Тилли», — обычно означают; «я не совсем уверен, действительно ли Вы ее помните, поэтому и напоминаю Вам об этом». Все это весьма трудно уловимо, но обычно повторения показывают наличие сопротивлений и должны рассматриваться как таковые. Наиболее часто повторяющиеся клише являются индикаторами характера сопротивлений и не могут регулироваться до того, как анализ найдет верный путь. Изоляты могут быть легко доступны и в ранней стадии анализа.

2.210. Опоздания, пропуски сеансов, забывчивость при оплате.
Очевидно, что опоздания, пропуски сеансов, забывчивость при оплате являются показателями нежелания приходить и платить за анализ. И снова это может осознаваться, и, следовательно, относительно легко будет принято, или это может быть бессознательным ощущением, и тогда пациент будет рационализировать его. В последнем случае анализ не может быть проведен до тех пор, как появятся достаточные основания для того, чтобы с уверенностью противостоять пациенту, когда он активно, но неосознанно избегает этой проблемы. Только если это достигнуто, можно выявить источник сопротивления. Пациент, который «забывает» платить, не просто неохотно вносит деньги, но также неосознанно пытается [79] отрицать, что его взаимоотношения с аналитиком всего лишь профессиональные.

2.211. Отсутствие сновидений.
Пациенты, которые знают, что они видели сновидение и забыли его, очевидно, сопротивляются процессу воспоминания. Пациенты, которые рассказывают свои сновидения, причем и такие, которые указывают на бегство от анализа, как-то: обнаружение не того офиса, приход к другому аналитику и тому подобное, тоже, очевидно, борются с какими-то формами избегания аналитической ситуации. Пациенты, которые не рассказывают сновидения вообще, имеют, я полагаю, сильнейшие сопротивления, потому что в данном случае сопротивление добивается успеха при атаках не только на содержание сновидения, но также и на воспоминание о том, что оно было.
Сновидение — одна из наиболее важных норм подхода к бессознательному, к репрессированному и к инстинктивной жизни пациента. Забывание сновидений указывает на борьбу пациента с разоблачением его бессознательного и, в частности, его инстинктивной жизни, аналитиком (Фрейд, 1900, с. 517—521). Если будет достигнут успех в преодолении сопротивлений на данном сеансе, пациент может ответить рассказом о забытом до сих пор сновидении или новые его фрагменты могут прийти ему в голову. Наводнение сеанса множеством сновидений — другая разновидность сопротивления, она может указывать на бессознательное желание пациента продолжить свой сон в присутствии аналитика (Левин, 1953).

2.212. Пациенту надоело.
Скука у пациента показывает, что он избегает осознания своих инстинктивных побуждений и фантазий. Если пациенту скучно, это означает, что он пытается отвратить осознание своих импульсов и вместо этого у него появляется специфичное напряжение — скука (Феничел, 1934; Гринсон, 1953). Когда пациент хорошо работает с аналитиком во время анализа, он стремится найти свои фантазии. Скука, вне зависимости от того, что она означает, является защитой против фантазий. Замечу, мимоходом, что скука у аналитика говорит о том, что его фантазии по отношению к пациенту, заблокированы [80] реакцией контрпереноса. Скука может также означать, что пациент сопротивляется, и аналитик еще не определил этого сознательно, но его бессознательное восприятие делает его недовольным, беспокойным, скучающим.

2.213. У пациента есть секрет.

Очевидно, что пациент, имеющий сознательный секрет, заявляет, что есть что-то, чего он избегает. Это особая форма сопротивления, обращение с которой заслуживает отдельного технического рассмотрения. Секретом может быть какое-то событие, о котором пациент хотел бы умолчать, или даже слово, которое он может, то есть не хочет, произнести. В этом случаевсе, что можно сказать: это одна из форм сопротивления; она так и должна быть обозначена, но это что-то, что нужно уважать, а не уничтожать, принуждать рассказать или выпрашивать у пациента. Более детально это будет обсуждаться в разделе 2.663.

2.214. Действие вовне. (Отыгрывание).
Действие вовне — очень частое и важное происшествие во время психоанализа. Вне зависимости от того, что оно еще означает, оно всегда служит функциям сопротивления. Сопротивление, проявляющееся в виде действия вовне, является проявлением его в действии вместо слов, воспоминаний и аффектов. Более того, всегда есть некоторое искажение, проявляющееся в действии вовне. Действие вовне служит множеству функций, но его функция сопротивления должна быть в конце концов проанализирована, поскольку в этом может подвергать опасности весь анализ.
Один простой вид действия вовне, который часто встречается в начале курса анализа, состоит в том, что пациент разговаривает о материале аналитического сеанса вне его с кем-то, помимо аналитика. Это очевидная форма избегания, в которой пациент перемещает реакцию переноса на кого-то еще для того, чтобы избежать некоторых аспектов своих чувств, испытываемых при переносе, или ослабить их. Действие вовне следует [81] специально отметить как сопротивление и его мотивы исследовать. Эта практика будет более детально обсуждаться в конце, когда я буду описывать действие вовне реакций переноса (секция 3.84), а также во втором томе.

2.215. Частые веселые сеансы.
Аналитическая работа в массе своей — серьезная работа. Она может быть не всегда мрачной или печальной, и не каждый сеанс депрессивен или болезненен, но в основном это, по меньшей мере, тяжелая работа. Пациент должен иметь некоторое удовлетворение от чувства достижения и даже испытывать время от времени чувство триумфа. Иногда корректная интерпретация вызывает спонтанный смех у пациента и аналитика. Но частые веселые сеансы, большой энтузиазм и длительное приподнятое настроение показывают, что нечто отвращается — обычно что-то противоположной природы, некоторая форма депрессии (Левин, 19506; Гринсон, 1962). Бегство в здоровье, преждевременная утрата симптомов без понимания — признаки сходных типов сопротивления.

2.216. Пациент не изменяется.
Иногда аналитик работает явно хорошо и успешно с пациентом, но при этом явных изменений в симптоматике или поведении пациента все еще нет. Если это продолжается длительный период времени, а сопротивление не проявляется, аналитик должен искать скрытое, неявное сопротивление. Аналитик может ожидать изменения в поведении пациента или в его симптоматике, если анализ дает толчок и, следовательно, имеет влияние на пациента. Если всякие проявления сопротивления отсутствуют, значит, мы, вероятно, имеем дело с неявной формой действия вовне или сопротивления переноса (Гловер, 1955, Глава IV).

2.217. Молчаливое сопротивление.
Здесь я остановлюсь на том неявном сопротивлении, которое трудно с чем-либо связать и мысль о котором часто приходит в голову, когда пациент уже вышел из [82] аналитической ситуации. Аналитик часто осознает присутствие этого сопротивления, когда представляется неожиданный случай описать пациента кому-нибудь еще. Эти сопротивления выявляются не в течение одного сеанса, даже многих, а тогда, когда аналитик смотрит на анализ со стороны. В данном случае мы имеем дело с сопротивлением пациента неявного, расплывчатого характера, с которым аналитику трудно бороться и распознавать.

Очевидно, что в такой ситуации у аналитика присутствует элемент контрпереноса, а у пациента работает сопротивление (Гловер, 1955, с. 54, 165—186; Феничел, 1951, с. 67—69).

Позвольте проиллюстрировать это. Я работал в течение многих лет с пациенткой, и, с моей точки зрения, дела продвигались медленно, но хорошо. Я бы даже сказал, что мне нравилась пациентка, я был удовлетворен нашей работой. И вот как-то я встретил аналитика, который рекомендовал ее мне, и, отвечая на его вопрос, как ее дела, я обнаружил, что говорю: «Хорошо, вы знаете, она «Кветач» («Кветач» на клише означает хронический «вздыхатель» или жалобщик). Я был удивлен своим замечанием, но позже понял, что оно верно (1); я не понимал этого раньше на сознательном уровне (2); я бессознательно защищал пациентку от своей досады на нее (3). После этого разговора я начал работать над этой проблемой как с нею, так и с самим собой.

Этот перечень сопротивлений неполон. Наиболее серьезной проблемой, которая опущена здесь, являются сопротивления, обусловленные переносом. Но это оправдано, так как я буду обсуждать перенос и сопротивления, сопровождающие ситуацию переноса в 3 части. Существует много других типичных сопротивлений, которые я мог бы добавить к этому списку, но они похожи на те, которые я описал. Рассмотрим пример: пациент читает книги и статьи по психоанализу, пытаясь обнаружить что-нибудь для себя и, следовательно, избежать неожиданности, не прийти с неподготовленным материалом. Это похоже на сопротивление, которое проявляется в виде сбора материала для того, чтобы избежать на сеансе пустоты или молчания. Другой пациент делает попытку войти в социальные, дружеские отношения [83] с другими аналитиками, что означает попытку смягчения его собственных личностных отношений к аналитику, которые проявляются в разговорах об аналитической работе вне сеанса. Курение во время сеанса походит на другие действия вовне.

2.3. Исторический обзор.
Прежде чем перейти к обсуждению теории сопротивления, я кратко освещу историческое развитие психоаналитической точки зрения на этот вопрос. Вместо того, чтобы попытаться систематически рассматривать каждую работу, заслуживающую внимания, я ограничусь теми аспектами статей, которые отражают значительные изменения.

Работа «Об истерии» (1893—95), которую Фрейд написал совместно с Брейером, представляет собой выдающийся документ, поскольку читатель может наблюдать, как Фрейд пришел к таким монументальным открытиям, как сопротивление и перенос. Для гения Фрейда очень характерна та особенность, что когда он встречается с препятствием на своем пути, он не довольствуется тем, что избегает его или просто преодолевает, а имеет счастливую способность повернуть его к своей выгоде. Это особенно верно для его работы с переносом и сопротивлением. В описании случая Элизабет фон Р., которую Фрейд лечил в 1892 году, он впервые употребляет термин «сопротивление» и дает некоторые предварительные формулировки. Он полагал, что пациент «отгоняет прочь» какие-то несовместимые идеи и что сила сопротивления соответствует тому количеству энергии, с которой эти идеи пытаются проникнуть в ассоциации. В этой части он высказывает гипотезу, что такая идея была отделена от остальной жизни пациентки, связанной с восприятием и формированием идей, и от ее свободных ассоциаций как чуждое тело (с. 157). Фрейд также ввел термины «защита», «защитные побуждения» и «механизмы защиты» при обсуждении этой проблемы (с. 166).

В части «Психотерапия истерии» в том же самом томе, Фрейд утверждает, что неспособность пациентки быть загипнотизированной в действительности означает нерасположенность быть загипнотизированной (с. 268). [84] Терапевту следует преодолеть психическую силу пациента, которая препятствует тому, чтобы патогенные идеи стали осознанными. Эта сила должна сыграть свою роль в формировании истерического симптома. Из-за того, что идеи были болезненны, Эго пациентки вызвало для защиты отражающие силы, которые вытеснили патогенные идеи из сознательного и препятствовали их возвращению. Незнание пациента есть, на самом деле, нежелание знать (с. 268—270).

Задача аналитика — преодолеть сопротивление. Он делает это, согласно Фрейду, «настаивая», то есть используя давление на лоб, настаивая на том, что воспоминание придет, и другими способами. Пациенту предлагается рассказать все, даже если это тривиально смущает его. Этот метод предполагает исключение воли пациента при воспоминании. То, что выясняется, зачастую есть промежуточное связующее звено, а не само патогенное воспоминание (с. 270—278). Это важно. [85] или высшего взгляда на мир, как исповедник, который дает отпущение грехов, а также стремится к завоеванию симпатии и уважения на длительный срок, включающий и время после того, как исповедь будет окончена (с. 282).

Затем Фрейд поднимает вопрос: не следует ли использовать гипноз и не сократит ли использование гипноза работу? На оба вопроса он отвечает отрицательно. Эмма фон Р. легко поддавалась гипнозу и имела небольшое сопротивление до того, как появились сексуальные вопросы; после этого ее не только нельзя было загипнотизировать, она не могла даже воскресить эти вопросы в памяти. Во всех видах истерии защита — корень вопроса. Уберите сопротивление, и материал предстанет в должном порядке. Чем ближе Вы подходите к ядру истерии, тем больше степень сопротивления (с. 284—289).

В этом месте Фрейд изменяет одну из высказанных ранее мыслей, утверждая, что репрессированное — не чужое, но больше похоже на инфильтрат, если мы уберем сопротивление и сможем запустить кругооборот в его до настоящего времени изолированную область, он сможет однажды стать снова целым. Безнадежно пытаться достичь ядра сразу же, необходимо начинать с периферии (с. 290—292). (Здесь мы видим проявление технического правила, что интерпретация должна начинаться с поверхности).
В «Толковании сновидений» (1900) Фрейд делает много ссылок на концепцию сопротивления. В различных местах он говорит о цензуре, обусловленной сопротивлением, или о цензуре, налагаемой сопротивлением (с. 308, 321, 530, 563). Ясно, что концепции сопротивления и цензуры очень тесно связаны друг с другом. Цензура для сновидений то же, что сопротивление для свободной ассоциации (с. 520). Фрейд приводит клинические данные о том, что, пытаясь заставить пациента вспомнить забытый фрагмент сновидения, аналитик встречается с величайшим сопротивлением. Если же удается преодолеть сопротивление, пациент часто вспоминает забытое до того сновидение. При рассмотрении забытых сновидений Фрейд делает утверждение: «То, что прерывает процесс аналитической работы, есть сопротивление» (с. 517). [86]

Работа «Психоаналитическая процедура Фрейда» содержит самые ранние определенные утверждения, что фактор сопротивления стал одним из краеугольных камней его теории (1904, с. 261). Гипноз, внушение и отреагирование были полностью оставлены в пользу свободной ассоциации и анализа сопротивления и переноса (с. 252).
В случае Доры (1905а) Фрейд описывает, как отношения переноса становятся наиболее важным источником сопротивления и как это сопротивление переноса осуществляется пациентом. В конце концов, это привело к тому, что анализ оборвался, потому что Фрейд не полностью осознавал важность этого, когда в 1900 году лечил пациентку (с. 116—120).

В работе «Динамика переноса» (1912а) Фрейд идет дальше от простого констатирования того, что перенос вызывает наиболее сильное сопротивление и что он — наиболее частая причина сопротивления. Он изучает динамические силы, которые заставляют либидо регрессировать и восставать против аналитической работы в форме сопротивления (с. 102). Фрейд приводит описание, как сопротивление сопровождает психотерапию шаг за шагом. Каждая ассоциация, каждое действие пациента в ходе лечения должно расплачиваться с сопротивлением (с. 103).

Ассоциации пациента, кроме того, являются компромиссом между силами сопротивления и стремлением к переносу выздоровления. То же самое относится и к переносу. Здесь Фрейд делает одно подстрочное замечание, что борьба в сфере сопротивления выбирается в качестве наиболее мучительного конфликта.

В своей работе Фрейд впервые отмечает навязчивое повторение, сопротивления, а именно, тенденцию пациента повторять действия, а не воспоминания. Эти сопротивления чрезвычайно трудны и требуют тщательной [87] проработки (с. 150—151). Более того, он утверждает, что для преодоления сопротивления необходимо сделать больше, чем просто назвать его. Пациенту нужно время, чтобы лучше узнать сопротивление и раскрыть репрессированные инстинктивные побуждения, которые поглощены им (с. 155). Это одно из немногих технических замечаний, которые Фрейд делает о том, как пытаться анализировать сопротивление.

В «Лекциях по введению в психоанализ» (1916—17) Фрейд вводит новый термин — либидозная сцепленность ассоциаций ("вязкость либидо") — особая разновидность сопротивления (с. 348). Здесь он заявляет, что нарцисстический невроз представляет собой непобедимый барьер, который не поддается аналитической технике (с. 423).

В работе "Торможение, симптомы и тревога» (1926а) Фрейд обсуждает сопротивления с точки зрения  их источников. Он различает три вида сопротивлений, происходящих от Эго и, кроме того, сопротивление  Суперэго и сопротивление Оно. 160. Этот вопрос будет рассматриваться в секции 2.5.

Работа «Анализ конечный и бесконечный» (1937а) содержит некоторые новые теоретические разработки о природе сопротивления. Фрейд считает, что существует три фактора, которые важны для успеха терапевтических усилий: влияние травмы, конституциональная сила инстинктов и перестройка Эго (с. 224). Эти перестройки обусловлены действием защитных процессов. Фрейд также развивает свою мысль о том, почему аналитический процесс у некоторых пациентов идет так медленно. Он описывает пациентов с недостаточной подвижностью либидо и приписывает это либидозной сцепленности ассоциаций ("вязкости либидо") и психической инерции, которую он называет «возможно, не совсем корректно, «сопротивлением, исходящим от Ид» (с. 242). Эти пациенты терзаются муками «негативной терапевтической реакции», обусловленной неосознанным чувством вины, которое является дериватом (производным) инстинкта смерти (с. 243).

В своей работе Фрейд также утверждает, что сопротивление может быть вызвано ошибками аналитика, некоторые из которых вызываются чрезвычайной эмоциональностью, свойственной профессии, что обусловливает высокий профессиональный риск (с. 247—249). Он заканчивает свое эссе несколькими клиническими замечаниями о величайших сопротивлениях мужчин и [88] женщин. У женщин величайший источник сопротивления связан с завистью к пенису, тогда как у мужчин величайшее сопротивление исходит из страха пассивных желаний по отношению к другим мужчинам (с. 250— 253).

Из этого исторического образа мыслей Фрейда о сопротивлении можно увидеть, что он начал с того, что считал сопротивление, в сущности, помехой в работе, а позже оно стало чем-то значительно большим. Несмотря на то, что его оригинальная техника была сфокусирована на отреагировании и получении воспоминаний, позже сами сопротивления становятся источниками очень важных знаний о жизни пациента, и в особенности о его симптоматике. Эти идеи развивались и достигли кульминации и в работе «Анализ конечный и бесконечный», где концепция сопротивления также включает в себя Ид и Суперэго.

Следует также добавить несколько слов о вкладе других авторов. Наиболее важным событием была книга Анны Фрейд «Психология Я и защитн» (1935). Это была первая попытка систематизировать наше понимание различных механизмов защиты и отношение их к проблемам сопротивления в курсе психоанализа. В этой работе она демонстрирует, что сопротивление — не только помеха лечению, но также важный источник информации о функционировании Эго в целом. Защиты, которые проявляются как сопротивления во время лечения, выполняют важные функции для пациента в его внешней жизни. Защиты также повторяются в реакциях переноса (с. 30—44).
Две работы Вильгельма Рейха (1928, 1929) по формированию характера и анализу характера были также важным дополнением к психоаналитическому пониманию сопротивления. Невротический характер в общем относится к эго-синтоничным, привычным отношениям и формам поведения пациента, которые служат как бы броней против внешних симптомов и против внутренних инстинктивных вспышек (1928, с. 132—135). Эти черты характера создают предмет анализа (А. Фрейд, 1936, с. 35; Феничел, 1941, с. 67—68).

Мысли Гартманна (1964) об адаптации, относительной автономии, областях, свободных от конфликтов, межсистемных конфликтах и нейтрализации имеют [89] важное значение для понимания психоаналитических проблем. Концепция Эрнста Криса о регрессии под контролем Эго еще один выдающийся вклад в теорию анализа (1950, с. 812). Эта концепция проливает свет на то, что скрывается в корзине под названием «искусство психоанализа». И, наконец, некоторые из новейших идей о различиях и защитах, сопротивлениях и регрессиях при неврозах и психозах кажутся мне перспективным» (Винникот, 1955; Фриман, 1959; Векслер, 1960).

2.4. Теория сопротивления.
2.41. Сопротивление и защита.
Концепция сопротивления является основой для психоаналитической техники и поэтому затрагивает каждый технический вопрос. Сопротивление следует рассмотреть с различных точек зрения для того, чтобы оно было должным образом понято. Данное теоретическое обсуждение касается только нескольких фундаментальных аспектов, которые чрезвычайно важны для понимания клинических и технических проблем. Более специфичные теоретические вопросы будут рассмотрены в связи с частными вопросами. В поисках всеобъемлющего метапсихического обзора читателю следует обратиться к классической литературе (Фрейд, 1912а, 1914с, 192ба, 1937а; А. Фрейд, 1936; Феничел, 1945а, главы VIII, IX; Гилл, 1963, с. 5, 6).
Сопротивление препятствует как аналитической процедуре и аналитику, так и приемлемому Эго пациента. Сопротивление защищает невроз, старый, хорошо знакомый и инфантильный от выставления на свет и изменения. Это, вероятно, адаптивно. Термин «сопротивление» относится ко всем защитным операциям психического аппарата, ко всем их проявлениям.

Термин «защита» относится к процессам, которые предохраняют против опасности и боли и противостоят инстинктивным действиям, доставляющим удовольствие и разрядку. В психоаналитической ситуации защиты проявляются как сопротивления. Фрейд использует эти термины как синонимы в большинстве своих работ. Функция защиты — первоначальная, она основывается на функциях Эго, хотя каждый вид психических феноменов [90] может быть использован в качестве защиты. Это касается того вопроса, который был поднят Анной Фрейд; когда она утверждала, что многие странные формы образов, возникающих в сновидении, спровоцированы приказанием Эго, которое не выполнено полностью. Аналогично различные способы защиты — это не всегда работа Эго, ибо здесь могут также быть использованы некоторые особенности инстинкта (А. Фрейд, 1936, с. 192). Эта мысль, как кажется, относится к замечаниям о ранних стадиях защиты и специальной проблеме защит у психотического пациента в противопоставлении к невротическому (Фриман, 1959, с. 208— 211).

Я полагаю, что можно с уверенностью утверждать, что вне зависимости от того, какого рода психический феномен используется для целей защиты, он должен действовать через Эго. Для технического правила логично то, что анализ сопротивления следует начинать с Эго. Сопротивление — операционная концепция; не новость то, что она создана анализом; аналитическая ситуация становится ареной, на которой силы сопротивления проявляют себя.

Нужно помнить, что во время курса анализа силы сопротивления используют все механизмы, формы, способы, методы и констелляции защиты, которые Эго использует во внешней жизни пациента. Они могут состоять из элементарных психодинамизмов, которые бессознательное Эго использует для предохранения своих синтетических функций, таких как механизмы репрессии (вытеснение), проекции, интроекции, изоляции и т. д. Или сопротивления могут состоять из недавних, более сложных приобретений, таких как рационализация или интеллектуализация, которые также используются для целей защиты (Сперлинг, 1958, с. 36—37).

Сопротивления пациента работают, в основном, в его бессознательном Эго, хотя некоторые аспекты сопротивления могут быть доступны для наблюдающего, сознательного Эго пациента. Мы должны различать: что пациент сопротивляется, как он делает это, что он отвращает, почему он делает это (Феничел, 1941, с. 18; Гилл, 1963, с. 96). Механизм сопротивления по определению всегда бессознателен, но пациент может осознавать то или иное вторичное проявление процесса защиты. Сопротивления [91] в процессе анализа проявляются как некая форма противодействия процедурам и процессам, которая анализируется. В начале анализа пациент будет, скорее, ощущать это как некоторое противодействие запросам аналитика или его вмешательству, чем как интрапсихическое явление. По мере развития рабочего альянса пациент будет идентифицироваться с рабочими отношениями аналитика, и сопротивление им будет осознано как чужая Эго защитная операция «переживающего» Эго пациента. Это может произойти в ходе анализа в соответствии с флуктуациями рабочего альянса. Следует подчеркнуть, однако, что во время всего курса анализа, при каждом его шаге, будет происходить борьба с сопротивлениями. Она может ощущаться интрапсихически, в отношениях с аналитиком; она может быть сознательной, предсознательной, бессознательной; она может быть незначительной или кровопролитной, но сопротивление вездесуще.

Концепция защиты включает два момента: опасность и проектирующую деятельность (защищающуюся инстанцию). Концепция сопротивления состоит из трех составляющих: опасности, сил, побуждающих к защите (иррациональное) Эго, и сил, толкающих вперед, на риск - преадаптивное Эго.

Другая параллель между защитой и сопротивлением состоит в существовании у сопротивления такой же иерархии, как и у защиты. Концепция защиты относится к различным бессознательным функциям Эго, и мы можем отличить глубокие бессознательные автоматические защитные механизмы от тех, которые тесно связаны с сознательным Эго. Чем более низкое место в иерархии занимает определенная защита, тем теснее она связана с репрессированным материалом и тем менее вероятно, что она станет осознанной. Чем выше по иерархической шкале поднимается защита, тем в более тесной связи со вторичным процессом находится ее действие и тем более она реагирует на нейтрализованные разрядки (см. Геро, 1951, с. 578; Гилл, 1963, с. 115). Эти рассуждения могут быть перенесены и в наше понимание сопротивления. Сопротивления также включают широкий набор процессов, которые можно дифференцировать по тому, используют ли они первичные процессы при своем функционировании, а также по отношению к тому, что они пытаются регулировать — инстинктивную [92] или нейтрализованную разрядку. Я полагаю, что смогу проиллюстрировать это положение описанием поведения пациента, который утверждал, что он боялся «позволить мне войти в него», потому что он был поглощен, разрушен, потерян тогда. Как отличается это сопротивление от того, которое открыл пациент, сказав мне, что он всегда тихо гудел какую-нибудь мелодию для того, чтобы уменьшить влияние того, что я могу сказать.
Защита и сопротивление — родственные термины; защита и то, от чего защищаются, образуют единое целое. Защитное поведение обеспечивает разрядку для того, от чего защищаются. Во всяком поведении есть импульсивный и защитный аспекты (Феничел, 1941, с. 57). Жестокие самопопреки страдающего навязчивостями явно изменяют лежащие в глубине садистические побуждения, которые пациент стремится отвратить. Все защиты являются «относительными» защитами (там же, с. 62). Некоторый аспект поведения может быть защитой по отношению к какому-то примитивному побуждению, и в то же время данное поведение может быть реакцией на побуждение по отношению к защите более высокого порядка (Гилл, 1963, с. 122).

Я могу проиллюстрировать это в пределах целого сопротивление — побуждение так, как это проявляется в курсе анализа. Мужчина средних лет, психиатр, рассказал мне, что он получает большое удовольствие от секса со своей женой, «даже от ее влажной, зловонной вагины». Затем он добавил, что «весьма странно», после полового акта он обычно пробуждается от глубокого сна, обнаружив, что он обмывает свои гениталии в ванной комнате. В свете предыдущей дискуссии я попытаюсь объяснить эти действия сопротивления как следующие: рассказ пациента мне о том, что он получает большое удовольствие от секса, по своему содержанию явно инстинктивен; но, с другой стороны, это попытка понравиться мне, показать, насколько он здоров, снять любые сомнения, которые у меня могли бы быть относительно его потенции. Можно легко увидеть проявление импульса (побуждения), а затем — сопротивление ему. Все это, однако, есть защита по отношению к следующей фразе: «даже от ее влажной, зловонной вагины». Защитный аспект выдается словом «даже». Но это описание [93] слишком очевидно содержит эксгибиционистский элемент, потворствующий побуждению. Это также сопротивление против раскрытия значения следующей части поведения: умывания в ванной комнате. Эта деятельность проявляется как сопротивление, чуждое Эго с точки зрения предыдущего утверждения о том, как он получает удовольствие от ее вагины, и того факта, что он находит это умывание странным. Но это также защитное действие против ощущения грязи, которое будит его и побуждает преодолеть его умыванием.

Я полагаю, что этот краткий анализ послужит примером и прояснит концепцию относительности сопротивления и защиты. Концепции «сопротивления сопротивлению» или «защиты от защиты» аналогичны (см.: Фрейд, 1937а, с. 239; Феничел, 1941, с. 61).
Иерархичность и многослойность сопротивлений и импульсов не следует расценивать как залог правильного напластования этих компонентов в сознании людей, проходящих анализ. Это было показано Вильгельмом Рейхом (1928, 1929), который был сторонником анализирования объединения сопротивление-импульс в обратном хронологическом порядке. Феничел (1941, с. 47—48) и Гартманн (1951, с. 147) подчеркивали, что существует много факторов, которые могут разрушить исторические напластования и вызывают «ощущение вины» и другие более хаотичные вещи.

Я бы хотел подвести итог этой части теоретической дискуссии о сопротивлении и защите, процитировав Мертона Гилла (1963, с. 123): «Мы не можем провести жесткой границы между различными уровнями защиты. Если защиты существуют в иерархии, то нижний уровень должен быть неосознанным и автоматическим, он, вероятно, является патогенным. Защиты, занимающие более высокие уровни иерархии, должны быть осознанными и умышленными, они, вероятно, адаптивны. И, конечно же, специфическое защитное поведение может включать оба эти типа. Мысль о том, что защиты могут исчезнуть после анализа, может быть высказана только теми, кто придерживается очень ограниченного взгляда на защиту, поскольку в концепции иерархичности защиты являются функционированием личности, а побуждения и их дериваты — основой».

Давайте теперь вернемся к вопросу отношения мотивов [94] и механизмов защиты к мотивам и механизмам сопротивления (А. Фрейд, 1936, с. 45 70; Феничел, 1945а). Изучая мотив, мы рассматриваем вопрос о том, что является причиной включения защиты. Непосредственная причина защиты — всегда избегание какого-то болезненного аффекта, такого, как тревога, вина или стыд; Более отдаленная причина — это лежащий ниже инстинктивный импульс, который и возбуждает тревогу, вину или стыд. Самая отдаленная причина — травматическая ситуация, положение, в котором Эго сокрушено и беспомощно, потому что затоплено тревогой, которую оно не может контролировать, овладеть ею или ограничить — состояние паники. Этого состояния пациент стремится избежать, включая защиту при любом признаке опасности (Шур, 1953).

Позвольте мне проиллюстрировать это одним клиническим примером. Простой добродушный пациент на аналитическом сеансе начал уклончиво рассказывать, что видел меня на концерте накануне вечером. Было ясно, что он смущен и встревожен. После того, как это было осознано пациентом, мы исследовали причины, лежащие в основе этого, и обнаружили, что он почувствовал ревность и обиду потому, что я, казалось, наслаждался обществом молодого человека. На последующих сеансах мы раскрыли тот факт, что эта ситуация конкуренции мобилизовала в нем тенденцию к жестокой вспышке гнева. В детстве он страдал от вспышек своего запуганного характера, когда ему казалось, что его младший брат более любим, чем он сам. Частью его поздней невротической деформации стала чрезмерная ригидная добродушность. Я полагаю, что этот пример демонстрирует непосредственную, более отдаленную и самую отдаленную причины сопротивления. Смущение — непосредственный мотив. Ревность и обида — более отдаленная причина сопротивления. Самой отдаленной причиной, основой для сопротивления послужил страх неистового гнева.

Опасные ситуации, которые могут вызвать травматическое состояние, проходят через ряд развитии и изменений с различными фазами созревания (Фрейд, 1926а, с. 134—143). Они могут быть примерно охарактеризованы как страх оказаться брошенным, страх уничтожения тела, чувства нелюбви, страх кастрации и страх [95] потери уважения к себе. В курсе анализа каждая мысль, чувство, фантазия, которые возбуждают болезненную эмоцию, проявившись в свободной ассоциации, сновидении или вмешательстве аналитика, вызовут какую-то форму сопротивления. Исследуя, что лежит за болезненным аффектом, обнаружим какой-то инстинктивный импульс и, в конечном счете, какую-то связь с относительно травматическим событием в истории пациента.
Проблема тщательной проработки весьма уместна при обсуждении теории сопротивления, поскольку Фрейд в дискуссию по данному вопросу ввел термины «навязчивое повторение» и «либидозная сцепленность ассоциаций» и «психическая инерция» (1914с, с. 150; 1937а, с. 241—242). Эти феномены связаны тем, что Фрейд определил «быть может, не совсем корректно» как «сопротивление от Ид», или проявление инстинкта смерти (1937а, с. 242). Не намереваясь вообще отказаться от этих мыслей, я должен сказать, что концепция сопротивления, идущего от Ид, кажется или неточностью или противоречием, Согласно нашему рабочему сопротивлению все сопротивления действуют через Эго, вне зависимости от того, где и какая форма опасности образуется. Стремление сохранить старые способы удовлетворения, которые подразумеваются в понятиях либидозной сцепленности ассоциаций и психической инерции, может иметь какую-то особую инстинктивную основу, но мой клинический опыт показывает, что в таких случаях внизу лежит страх нового, пусть даже зрелого, способа удовлетворения, который делает старые с трудом воспринимаемыми.

По моему мнению, роль инстинкта смерти в отношении к сопротивлению слишком сложна и слишком незначительна для того, чтобы специально обсуждать ее в книге по технике. Я отношусь к концепции инстинкта смерти как к выделенной из концепции агрессивных инстинктивных побуждений. Интерпретация клинического материала пациенту в терминах инстинкта смерти имеет тенденцию слишком легко становиться поверхностной и механической.
С технической точки зрения лучший терапевтический подход к навязчивому повторению состоит в том, что его считают попыткой к запоздалому овладению старой травматической ситуацией. Или же это повторение может [96] выражаться в надежде на более счастливое окончание прошлой фрустрации. К мазохизму, суициду и потребности в страдании, возможно, лучше подойти в клинике как к проявлениям агрессии, направленной на себя. По моему опыту, интерпретация сопротивления как выражения инстинкта смерти приводит только к интеллектуализации, пассивности и покорности. Мне представляется клинически обоснованным, что в финале анализа мы находим те же самые мотивы как сопротивления, так и защиты, а именно — избегание боли.

2.42. Сопротивление и регрессия.
Регрессия — описательная концепция, она относится к возвращению к более ранним, более примитивным формам умственной деятельности (Фрейд, 1916—17, с. 342). Пациент имеет тенденцию возвращаться к тем местам, которые были точками фиксации в более раннее время. Фиксация и регрессия формируют комплементарные серии (Фрейд, 1916—17, с. 362; Феничел, 1945а). Можно лучше понять эти взаимосвязи, воспользовавшись такой аналогией: армия пытается продвинуться на территорию врага. Наибольшее число групп оккупантов будет в тех местах, где они испытывают наибольшие трудности, или в наиболее безопасных местах, там, где им приятнее всего. Однако, поступая так, наступающая армия ослабевает и, стоит ей встретить трудности на своем пути, как она возвращается на те позиции, где она оставила самые сильные оккупационные группы.

Фиксация вызывается врожденной предрасположенностью, конституциональными факторами и опытом, который формирует комплементарные серии. Мы мало знаем о наследственных, врожденных факторах, но мы действительно знаем, что чрезмерное удовлетворение в определенный момент развития приведет к фиксации. От сильных удовлетворений отказываются неохотно, особенно если они дают ощущение безопасности. Ребенок, которого анально-эротически стимулирует мать своей чрезмерной заботой о его анальной деятельности, не только получает большое чувственное удовлетворение, но также и уверенность в расположении матери к нему. Феничел придерживается мнения, что чрезвычайная [97] фрустрация может также вызывать фиксации (1915a, с. 85). Он говорил, что фиксация может появляться потому, что: а) существует давнишняя надежда, что в конце концов будет получено давно желаемое удовлетворение и б) фрустрация содействует репрессии побуждений, которая препятствует их развитию. Комбинация чрезвычайного удовлетворения и чрезмерной фрустрации и, в особенности, внезапные изменения от одного к другому, способствуют фиксации.

Регрессия и фиксация зависят друг от друга (А. Фрейд, 1965, с. 96). Тем не менее, следует иметь в виду, что фиксация — концепция развития, а регрессия — защитный процесс. Мой собственный клинический опыт не соответствует формулировкам Феничела о причинах фиксации и регрессии. Я нахожу, что фиксация вызывается, в основном, чрезмерными удовлетворениями, а регрессия приводится в движение чрезмерной болью и опасностью. Не следует цепляться за какое-то несуществующее удовлетворение, пока не будет воспоминания о чрезмерном удовольствии, связанном с ним. Кроме того, все это верно относительно. Более сильное удовлетворение слишком опасно, а более регрессировавшее — недостаточно награждаемо. Следовательно, момент фиксации — момент наибольшего удовлетворения. Он является наилучшей комбинацией удовлетворения и безопасности.

Регрессия мотивирована бегством от боли и опасности. Это кажется верным, когда мы имеем дело с патологической регрессией. В случае, когда пациент отвергает свою эдипову любовь и соперничество, свою мастурбацию и свою фаллическую, эксгибиционистскую гордость и однажды снова становится открыто неповинующимся, язвительно-покорным, «туалетно-ориентированным» к навязчивым, причина именно в этом. Если удовлетворение и играет какую-то роль в регрессии, то только в том случае, когда оно продуцирует травматическую тревожность. Если удовлетворение не становится травматическим, оно вызывает фиксацию на эдиповом уровне, а не регрессию.

Регрессия может иметь место при объективных отношениях и в отношении к сексуальной организации (Фрейд, 1916—17, с. 34). С точки зрения топографии это перемещение от вторичного процесса к первичному. [98] Гилл (1963, с. 93) полагает, что это также подразумевает и структурную регрессию, регрессию перцептивных функций Эго, выражению в трансформированных мыслях и визуальных образах (1955, с. 286). Винникот утверждает, что наиболее важным аспектом регрессии является регрессия функции Эго и объектных отношений, особенно в случае первичного нарциссизма.

Наиболее тщательно и систематично регрессия обсуждалась Анной Фрейд (1965, с. 93—107). Она утверждает, что регрессия может происходить во всех трех психических структурах; она может затрагивать психическое содержание так же, как функционирование; и она может влиять на инстинктивную цель, объектные представления и содержание фантазий. (В этот список мне следовало бы добавить еще эрогенные зоны и образ себя.) Регрессия Ид более упорна и сцеплена, тогда как регрессия функций Эго часто более мимолетна. Временная регрессия функции Эго — часть нормального развития ребенка. В процессе созревания регресс и прогресс являются альтернативой друг другу и постепенно переплетаются друг с другом.

Регрессия занимает особое положение среди защит, высказываются сомнения, действительно ли она относится к ним (А. Фрейд, 1936; Феничел, 1945а; Гилл, 1960), Однако нет сомнений в том, что Эго действительно использует регрессию в различных формах для целей сопротивления и защиты. Роль Эго по отношению к регрессии — нечто другое. В общем, кажется, что Эго более пассивно здесь, чем при других защитных операциях. Очень часто регрессия приводится в движение инстинктивной фрустрацией, возникающей на данном уровне, которая заставляет побуждения искать выход в противоположном направлении (Феничел, 1945а, с. 160). Тем не менее, при определенных условиях Эго действительно способно регулировать регрессию так, как оно это делает во сне или в уме при некоторой творческой деятельности (Крис, 1950, с. 312—313). В действительности, для психического здоровья примитивные функции необходимо дополнить более высокодифференцированными (Хартманн, 1947; Кхан, 1960; Гинсон, 1960). Как и в случае защит, важно различать относительно патогенные и адаптивные регрессии.

Также важно иметь в виду, что регрессия — это не [99] тотальное, всеобъемлющее явление. Обычно мы видим отдельные регрессии. Пациент может регрессировать в некоторых функциях Эго, а в остальных — нет. Или же может наблюдаться сильная регрессия инстинктивных целей и относительно слабая регрессия в объектных отношениях. «Неуравновешенность регрессии — очень важная концепция для клинической практики» (А. Фрейд, 1965).
Эта дискуссия имеет важные связи с терапевтическим процессом. Для психоаналитической терапии регрессия необходима — и действительно, наше окружение и отношение способствуют этому развитию (см. часть 4, а также Менингер, 1953, с. 52). Однако большинство аналитиков имеют в виду оптимальное количество регрессии. Мы выбираем таких пациентов, которые, по большей части, регрессируют только временно и частично. Вместе с тем существуют различные мнения по этому вопросу. Например, Векслер (1960, с. 41—42) предостерегает против использования таких процедур, как свободная ассоциация, при работе с пограничными пациентами, это может привести их к объектному отчуждению; тогда как Винникот (1955, с. 287) считает, что задача аналитика — поддерживать полную регрессию даже у психотического пациента.

2.5. Классификация сопротивлений.
2.51. В соответствии с источником сопротивлений.
В сериях своих работ по проблемам защиты и сопротивления Фрейд в разное время пытался провести различие между типами сопротивления. В работе «Затруднения, симптомы и тревожность» (1926а, с. 160) он различает пять видов сопротивления и классифицирует их в соответствии с их источником: 1) сопротивление регрессии, под которым он подразумевал сопротивление защит Эго; 2) сопротивление переноса; поскольку перенос есть заменитель воспоминания и он базируется на перемещении от прошлых объектов на объекты настоящего, Фрейд классифицировал эти сопротивления тоже как произошедшие от Эго; 3) выгоду от болезни или вторичную выгоду от нее он также поместил среди сопротивления Эго; 4) четвертой разновидностью он считал те сопротивления, которые требуют тщательной [100] проработки, а именно, вынужденные повторения или навязчивые повторения и либидозная сцепленность ассоциаций, которые он считал сопротивлениями Ид; 5) последнюю группу сопротивлений, как предполагал Фрейд, составляют те, которые возникают из бессознательного чувства вины и необходимости наказания, он полагал, что эти сопротивления образуются в Суперэго.
Гловер (1955) в двух главах, посвященных защитным сопротивлениям в своей книге по технике, классифицирует сопротивления многими способами, но придерживается классификации Фрейда в соответствии с источником сопротивления. Феничел (1941) считал этот метод дифференциации несистематичным и отмечал, что у самого Фрейда было такое же впечатление (с. 33— 34).

Перед тем, как продолжать наше обсуждение источников сопротивления, я полагаю, было бы мудро высказать трюизм, что все психические структуры участвуют во всех психических событиях, хотя и в различной степени. Имея это в виду, мы будем менее склонны упрощать или слишком обобщать свои формулировки. Далее, я полагаю, функция защиты — устранить страдание, вне зависимости от того, что явилось стимулом, вызвавшим данное болезненное воспоминание, причем эта функция инициируется Эго. Это является той психической структурой, которая мобилизует функции отвращения, избегания. Оно может делать это путем выработки бессознательных первичных механизмов защиты, таких как репрессия, проекция, интроекция и т. д. Однако оно может делать это, используя любые другие сознательные и бессознательные психические функции. Например, гетеросексуальная активность может быть использована как защита и в анализе как сопротивление против гомосексуальных импульсов. Прегенитальные сексуальные удовольствия могут быть не только выражением инфантильных компонентов Ид, но, если они становятся источником сопротивления, они могут также служить функциями защиты и сопротивления против эдиповой ситуации (Фридман, 1953). Фрейд, Гловер и Анна Фрейд описывают сопротивления Ид как те сопротивления, которые идут от навязчивого повторения и либидозной сцепленности ассоциаций. По моему мнению, эти сопротивления также действуют через Эго. Частная инстинктивная [101] активность повторяется и остается неподатливой для понимания, только если она привлекает на свою сторону помощь защитных функций Эго. Тщательная проработка действует непосредственно на Ид не только через Эго. Для того чтобы тщательная проработка имела успех, Эго следует побудить отказаться от патологических защитных функций. Таким образом, Ид может участвовать в «маневрах» сопротивления, но мне кажется, что только при том допущении, что оно само используется Эго для защитных целей. Следует подчеркнуть, что эта формулировка остается верной и для невроза переноса; проблема может быть другой при психозах (Винникот, 1956; Фриман 1959; Векслер, 1960).

Сходная ситуация существует и в отношении Суперэго. Чувства вины могут побуждать Эго включать различные механизмы защиты. Но мы можем также встретить ситуации, где чувство вины требует удовлетворения, требует наказания и приобретает качества, подобные Ид. Эго может защищаться против этого, используя различные реактивные формации, которые имеют суперморальное качество. Мы видим типичный такой пример при навязчивых неврозах. Однако при тяжелых мазохистских характерах мы можем видеть ситуацию: необходимость страдания доставляет удовольствие, пациент дает выход требованиям Суперэго, давая себе волю в поведении, которое принесет ему боль. Когда это случается, мы имеет сопротивление в анализе, потому что эти искания боли относительно приятны и одновременно это избегание другой тревожности (Феничел, 1945а, с. 166). Оно служит одновременно и для удовлетворения и выполняет функцию защиты, сопротивления. Нашей терапевтической задачей будет подвести разумное Эго пациента к узнаванию функции сопротивления и склонить его отважиться встать перед лицом большей, нижележащей болезненной тревожности, чтобы ее можно было проанализировать.
Таким образом, по моему впечатлению, вне зависимости от того, что может быть первопричиной деятельности, ее функции сопротивления всегда дериваты Эго. Другие психические структуры следует понимать как действующие через Эго. Мотив для защиты и сопротивления всегда — избегание боли. Формы или способы [102] сопротивления могут относиться к любому типу психической деятельности, от защитных механизмов до инстинктивной деятельности. Стимул, вызывая воспоминания, вызывает при этом и защитные маневры, он может исходить из любой психической структуры — Эго, Ид или Суперэго. Но осознание защиты — функция Эго.

Идеи Фрейда о сигнальной значимости тревожности чрезвычайно важны при подходе к этим запутанным взаимоотношениям. Я бы хотел использовать роль Эго в тревожности, приведя в качестве примера некоторые важные работы. В работе «Затруднения, симптомы и тревожность» он описывает: а) Эго как местоположение тревожности; б) тревожность как реакцию Эго и в) роль Эго в продуцировании тревожности и его роль в защите и формировании симптомов (1926а, с. 132— 142, с. 157—168). Эти проблемы тщательно описаны и разобраны Максом Шуром в работе «Эго и тревога». Концепцию Фрейда о том, что Эго продуцирует тревогу в качестве сигнала опасности и вызывает защиты, он изменяет следующим образом: «...Эго оценивает опасность и испытывает некоторую форму тревоги. И оценивание, и само переживание действуют как сигнал для индуцированной защиты. Не только в ожидании опасности, но и в ее присутствии и даже если ситуация имеет какие-то элементы травматической ситуации, и если реакция тревоги Эго является регрессивной, с ресоматизацией, это переживание может еще служить для остального Эго сигналом вызвать резервы для принятия необходимых мер. Эта формулировка никоим образом не противоречит концепции функции тревоги как стимула адаптации, защиты и формирования симптомов... Эго способно продуцировать опасность, а не тревогу. Оно может делать это, манипулируя ситуациями и вовлекаясь в фантазии... Концепция «автоматической» тревожности, происходящей из Ид (например, при сексуальной фрустрации), замещается концепцией оценивания Эго некоторых изменений в Ид как опасных и реагирования на них как тревогой. Эта формулировка подчеркивает тот факт, что тревога всегда является ответом Эго (с. 92—93). [103]

2.52. В соответствии с точками фиксации.
Все попытки классифицировать сопротивления будут обязательно частично приводить к одинаковым результатам. Тем не менее, эти классификации необходимо знать как свои пять пальцев, ибо это поможет психоаналитику быть более восприимчивым к типичному материалу Ид, функций, Эго, объектных отношений или реакции Суперэго, с которыми ему, возможно, придется иметь дело. Позвольте мне привести следующую аналитическую ситуацию как пример анального сопротивления, которое появилось на третьем году анализа молодого человека, мистера 3., который имел, в сущности, орально-депрессивный характер. Распознавание анального качества частного сопротивления оказалось полезным в выявлении и понимании нижележащего бессознательного материала.

Пациент лежит на кушетке, напряженно и вытянувшись. Его кулаки сжаты, челюсти сжаты, на щеке видны напряженные мускулы, его лодыжки перекрещены, сжаты, его лицо залито краской, глаза смотрят прямо перед собой, он молчит. Через несколько минут он говорит: «У меня депрессия. Даже больше, чем раньше. Я ненавижу себя. Прошлой ночью я немилосердно бил себя... (пауза). И это оправдано. Я ведь все еще не продуцирую... (пауза). Мне ничего не приходит в голову... (пауза). Я застрял. Я не хочу работать. Я отказываюсь работать, когда чувствую себя так, как сейчас... (молчание). Я не хочу говорить... (длительное молчание)».

Слова произносились короткими, обрезанными фразами, разделенными на слоги. Он говорил так, будто выплевывал слова. Я мог почувствовать по его тону, манере, позе, что он рассержен, даже более того: он язвительно и вызывающе рассержен. Хотя он говорит только о том, что он ненавидит себя, я чувствую, что он рассержен и недоброжелателен по отношению ко мне. Кроме того, я насторожился, когда он сказал: «Я не могу продуцировать, я застрял». Все это, содержание и отношение, показывает наличие какого-то вида злобной анальной реакции. Я остаюсь спокойным и затем после продолжительного молчания говорю ему: «Вы выглядите так, как будто вы ненавидите не только себя, но еще и сердитесь и озлоблены на меня». Пациент [104] ответил: «Я сержусь на себя. Я проснулся в 12.15 и потом уже не мог спать. И сейчас я все еще задремываю и просыпаюсь (молчание). Я не хочу работать. Я бы, скорее, отказался от анализа, чем продолжал его. И вы знаете, я почти могу это сделать. Это странно говорить, но почти могу это сделать. Я могу прямо сейчас бросить его и не возобновлять до конца жизни. Я не хочу донять этого. Я не хочу работать».

И снова наступило молчание, а затем я сказал: «Это не ненависть и не отношение ко мне». На это пациент ответил: «Я не уступлю этому, Я не собираюсь уступить вам. Вы пытаетесь убрать что-то из меня. Я не хочу допускать, что в этом есть какое-то удовольствие. У меня такое ощущение, что вы ненавидите саму мысль о моем удовольствии, а я ненавижу это. Меня бесит все это. Я думаю, что вы, в действительности, не терпите ничего, что доставляет мне удовольствие. Вы обвиняете меня, вы злобный, дьявольского характера человек, вы постоянно нападаете на меня. Я должен выдержать, я [105] должен бороться с вами. Вы насторожены моим грязным характером, мне следует отрицать это и говорить, что всего этого нет. Я должен был бы согласиться, что все было бы ужасно, если бы было».

В этот момент я сказал: «Да, и вы бьете» себя для того, чтобы помешать мне сказать что-нибудь». На это пациент ответил: «Да, и я бы хотел знать, почему повешение, почему люк, что-то есть в этом люке и в «туалетном смущении». Я не хочу, чтобы вы сказали это. Я все еще негодую на вас, и я чувствую, что самобичевание — это защита... (пауза). Вы знаете, это смешно, но теперь у меня такое чувство, будто я начинаю анализ, что я, в сущности, не анализирован, и я бы хотел знать, как много времени это займет — впрочем, это все равно».

Я использую этот случай для иллюстрации того, что состояние рассерженности как формы сопротивления, язвительности, анальной злобы, в которой находился пациент, было стартовым моментом для очень важного куска анализа. Мы шли от язвительной злобы к фантазиям о повешении, которая затем привела к туалетным фантазиям, и, обратно, к проекции анальной враждебности ко мне. Последующие месяцы анализа открыли много важных истерических детерминант. Ключом ко всему этому, однако, было анальное качество его сопротивления, способ, которым он рассердился на том частном сеансе. Осознавая, что язвительность и вызывающее поведение типичны для анальной фазы поведения либидозного развития, он понял, что ощущение того, что он завяз, не хочет продуцировать, сжимает челюсти, его садистские и мазохистские фантазии избиения, стыд также являются элементами анальной фазы. Это было решающим в работе с сопротивлением в том сеансе и далее.

Точно так же, как приведенное выше сопротивление, можно классифицировать другие сопротивления как свойственные анальной фазе, как фаллические, латентные и юношеские сопротивления. Ключ может быть найден в инстинктивном характере сопротивления или объектных отношениях, или чертах характера, которые находятся на переднем плане, или посредством частной формы сопротивления, тревожности или отношения, или вторжение определенного симптома. Таким образом, в примере, приведенном выше, мы можем перечислить [106] следующее: злобу, вызывающее поведение, упрямство, стыд, садомазохизм, хорошую память, утаивание, заметную противоречивость и навязчивые обвинения — все, что типично для анальной фазы. Это утверждение не означает отрицания существования гетерогенных сопротивлений.

Следует подчеркнуть, что форма и тип сопротивления пациента изменяются в ходе курса анализа. Присутствуют как регрессия, так и прогресс, так что каждый пациент демонстрирует изобилие различных сопротивлений. В случае, приведенном выше, большой период анализа был посвящен прорыву фаллических побуждений и тревог, где внизу лежали вина от мастурбации, инцестозные фантазии и страх кастрации. Длительный период депрессии и оральных сопротивлений проявился в виде пассивности, интроекции и идентификаций, фантазий самоубийства, скоротечных пагубных привычек, потере аппетита и повышении чувства голода, слезливости, фантазии избавления и т. д.

2.53. В соответствии с типами защиты.
Другой плодотворный подход к сопротивлениям состоит в выяснении типа защиты, который сопротивления используют. Например, мы можем различать девять типов защитных механизмов, которые описала Анна Фрейд (1936), и отметить, как сопротивление применяет их для того, чтобы противостоять аналитической процедуре. Репрессия вступает в аналитическую ситуацию, когда пациент «забывает» свое сновидение или время сеанса, или его ум оказывается «очищен» от решающих переживаний, или значимые люди его прошлого стерты из его памяти и т. д.

Сопротивление изоляции проявляется тогда, когда пациенты отделяют аффекты своего жизненного опыта от содержания последнего. Они могут описывать событие с большим количеством вербальных деталей, но не склонны выражать какие-либо эмоции. Такие пациенты часто изолируют аналитическую работу от остальной своей жизни. Инсайты, полученные при анализе, не привносятся в их повседневную жизнь. Пациенты, которые используют механизмы изоляции при сопротивлении анализу, часто сохраняют память о травматическом событии, но эмоциональная связь утеряна или смещена. В анализе они будут неправильно использовать [107] свои мыслительные процессы для того, чтобы избежать своих эмоций.

Можно пойти дальше и перечислить все различные механизмы защиты от инстинктивных импульсов и аффектов и описать, как силы сопротивления могут воспользоваться тем или другим и использовать их против аналитической процедуры. По этому вопросу читателю следует ознакомиться с основными работами (А. Фрейд, 1936, с. 45—58; Феничел, 1945а). Для наших целей важно отметить, что защитные механизмы Эго могут использоваться для целей сопротивления.
Однако мы не только видим, как простые и основные защиты используются сопротивлением, но мы можем наблюдать и то, как для этих целей используются более сложные феномены. Намного более важный тип сопротивления, встречающийся в анализе, — сопротивление переноса. Сопротивления переноса, которые являются очень сложными сопротивлениями, будут обсуждаться в следующей части, посвященной собственно переносу. Здесь я хочу лишь отметить, что сопротивление переноса относится к двум различным группам сопротивлений: 1) к тем, которые развиваются пациентами, имеющими реакции переноса; 2) к тем, которые вырабатываются пациентами для того, чтобы избежать реакций переноса. Цельная концепция переноса связана с сопротивлением, и, тем не менее, реакции переноса не должны пониматься как сопротивления только. Я отложу наше дальнейшее обсуждение сопротивления переноса до тех пор, пока мы не будем понимать ясно природу переноса.

Отреагирование  — другой специальный маневр сопротивления, который заслуживает отдельного рассмотрения. Здесь мы снова имеем дело с явлением, которое выполняет функции сопротивления в анализе и является довольно сложным по своему значению. Отреагирование включает в себя важные элементы Ид и Суперэго, так же как и функции Эго. Мы определяем Отреагирование как введение событий прошлого в настоящее, что является слабо измененной версией прошлого, но что кажется пациенту связанным, рациональным и синтоничным Эго. С действиями вовне в анализе [108] можно столкнуться практически у каждого пациента, у заторможенных пациентов это может быть даже желанным. Некоторые пациенты склонны повторять и растягивать действие вовне, и это вызывает затруднения при анализе, а иногда и невозможность его проведения. Успешность анализа зависит, в частности, от способности Эго существенно отграничивать стимулы так, что пациент может выразить свои импульсы в словах и чувствах. Пациенты, которые имеют тенденцию разряжать свои невротические импульсы в виде позы действия, представляют собой особую проблему для анализа. Проблема анализа, обращения и опознания действия вовне будет обсуждаться в секции 3.84 и во втором томе. Читатель может более подробно ознакомиться с предметом по работам (Фрейд, 1905с, 1914с; Феничел, 19456; Гринакре, 1950).

Сопротивление характера является другим сложным и чрезвычайно важным типом защиты, который заслуживает специального упоминания (В. Рейх, 1928, 1929). Вопрос о том, что такое характер, труден для ответа. Для наших целей я упрощу ответ и скажу, что под характером мы будем понимать форму привычек организма, связанных как с внутренним, так и с внешним миром. Постоянно организованное и интегрированное состояние и позиции Эго по отношению к потребностям создают эту форму. В сущности, характер состоит из привычек и отношений. Некоторые из них — защитные, другие — инстинктивные. Некоторые — компромиссные. Такая черта характера, как чистоплотность, может быть понята как защита, реактивная формация против приятной запачканности. Но мы также можем видеть, что неряшливость является не реактивной формацией, а выражением приятной запачканности.

Сопротивления характера являются дериватами защит характера. Они представляют собой особую проблему для психоаналитической техники, так как ригидно они зафиксированы в привычках и обычно Эго-синтоничны. Гловер (1955) называет их молчаливыми сопротивлениями. Вообще говоря, пациент живет в мире и даже одобряет свои защиты характера, поскольку в обыденном обществе они расцениваются как добродетели. Специальные технические меры, которых требуют «сопротивления характера, будут описаны позже в секции [109] 3.8. В. Рейх (1928, 1929), А. Фрейд (1936), Феничел (1941) дают более полное обсуждение природы характера и сопротивлений характера.
Экранные защиты также следует описать, поскольку они могут быть использованы для целей сопротивления. Некоторые пациенты имеют тенденцию экстенсивно использовать экранные воспоминания, экранные аффекты и экранную идентичность для того, чтобы отвратить более болезненное воспоминание, аффект или идентичность. Это защитное образование является также сложным психическим явлением и включает в себя как важные вознаграждения, так и важные защиты (Гринсон, 1958а).

2.54. В соответствии с диагностической категорией.
Клинический опыт учит нас, что определенные диагностические объекты должны использовать специальные типы защит и, следовательно, что частные сопротивления будут преобладать в курсе анализа. Однако множество форм сопротивления проявляется во время анализа. Те клинические объекты, которые мы описываем, редко представлены в чистой форме; большинство пациентов имеют некоторую смесь различных патологий помимо того центрального диагноза, который мы им ставим. Далее, в курсе анализа мы видим временный регресс и прогресс, что усложняет клиническую картину и распознавание типа сопротивлений.
Примером этого служит случай мистера 3., который я использовал для иллюстрации анального сопротивления (секция 2.82). Пациент имел орально-депрессивный характер, а также невротическое расстройство. Однако он тщательно разобрался в своих детских анальных травмах, и поэтому он действительно пережил период анальной язвительности, ненависти и ярости в той части анализа, которую я описал. В тот же самый период его ненависть была тщательно изолирована и ограничивалась особыми женскими объектами любви в его внешнем мире. Во время пика анальной злобы он переместил и проецировал свой гнев на меня.

Если мы сделаем краткий обзор типичных неврозов переноса, которые мы лечим аналитически, я полагаю, мы найдем, что преобладают следующие сопротивления;
Истерия: репрессия и изолированные реактивные [110] формации. Регрессия к фаллическим характеристикам. Эмоциональность, соматизация, конверсии, генитализация. Идентификация с утерянными объектами любви и объектами, вызывающими вину.
Неврозы навязчивости. Изоляция, уничтожение содеянного, проекции и тяжелые реактивные формации. Регрессия на анальный уровень с образованием таких черт характера, как аккуратность, чистоплотность и уязвимость, которые становятся важными сопротивлениями. Интеллектуализация как сопротивление чувствам. Магическое мышление, всемогущество мысли, размышление. Направление вовнутрь враждебности и садистических реакций Суперэго.
Невротические депрессии: интроекции, идентификации, действие вовне, импульсивность и экранные защиты. Оральная и фаллическая инстинктивность регрессивно искажены. Эмоциональность, контрфобическое поведение и отношения, склонность к пагубным привычкам и мазохизм.
Неврозы характера: в зависимости от того, носят ли они в основном истерический, навязчивый или депрессивный характер, их можно было бы описать как ригидные, Эго-синтоничные, «молчащие» привычки, черты и отношения (Фрейд, 1908; Абрахам, 1924; В. Райх, 1928, 1929; А, Фрейд, 1936; Глава VIII; Феничел, 1945а, Глава XX).

2.55. Практическая классификация.
Все классификации, описанные выше, имеют свои достоинства и недостатки. Клинический опыт, однако, говорит, что мне следует указать еще на один подход, который, по существу, является практическим. Я нахожу полезным отличать чуждые Эго сопротивления от Эго-синтоничных. Чуждые Эго сопротивления представляются чужими, посторонними, странными разумному Эго пациента. Как следствие этого, такие сопротивления относительно легко узнавать и работать с ними. Пациент будет готов формировать рабочий альянс с аналитиком в его попытке анализировать такое сопротивление.

Следующий пример является типичным. Пациентка [111] рассказывала быстро, почти задыхаясь, и я уловил дрожание в ее голосе. Она, казалось, отчаянно старается заполнить каждый момент аналитического сеанса. Не было ни пауз, ни моментов релаксации, даже при излиянии бессвязных фрагментов воспоминаний. В предварительных интервью я почувствовал совершенно определенно, что молодая женщина является невротически-депрессированной личностью. Было ясно, что это не психотическое и не пограничное состояние. Я также знал, что она была «в анализе» с уважаемым аналитиком из другого города, который считал ее поддающейся анализу.
Я прервал пациентку и сказал, что она кажется испуганной, она пытается заполнить каждую секунду сеанса так, словно она боится замолчать хоть на мгновение. Пациентка боязливо ответила, что я буду критиковать ее за то, что у нее есть сопротивление, если она помолчит. Я ответил насмешливо: «Критиковать вас за сопротивление?». В ответ на это молодая женщина рас-сказала мне, что она чувствовала, ее предыдущий аналитик действовал так, как будто это был ее недостаток — иметь сопротивление. Он казался очень строгим, не одобряющим это, и она чувствовала, что он считает ее совершенно недостойной психоанализа. Это напоминало ей об отце, который был очень темпераментным мужчиной и часто кричал на нее, когда она была ребенком, что она «чертово отродье».

Я полагаю, что приведенный выше пример демонстрирует чуждое Эго сопротивление. Он также показывает легкость, с которой образуется рабочий альянс с пациентом при анализировании такого сопротивления.
Давайте сравним эту ситуацию с Эго-синтетичными сопротивлениями. Они характеризуются тем, что ощущаются как знакомые, рациональные и целенаправленные. Пациент действительно не чувствует деятельности сопротивления даже при внимательном рассмотрении. Такие сопротивления, следовательно, труднее опознать и аналитику, и пациенту, труднее заключить рабочий яльянс по отношению к ним. Такие сопротивления являются обычно хорошо укоренившимися, привычными аспектами поведения, чертами характера, иногда социальной: ценностью для пациента. Реактивные формации, действия вовне, сопротивления характера, контрфобические [112] отношения и экранные защиты относятся к этой категории.
Приведу простой пример. Пациент приходил на аналитические сеансы на 2—5 минут раньше в продолжение двух лет анализа. В разное время я пытался привлечь его внимание к этой ригидности, но он не видел в этом проблемы или чего-то, достойного анализа. Он допускал, что он пунктуален, но считал это достоинством, знаком самодисциплины и характера. Я не настаивал на анализе этой черты, работая над другими аспектами его невроза, которые казались менее трудно излечимыми.

В конце одного из сеансов я сказал пациенту, что опоздаю примерно на десять минут на нашу следующую встречу, так как приду из университета. Пациент ничего не сказал. На следующем сеансе он казался сильно ажитированным. Он сказал мне, что был страшно рассержен из-за того, что я опоздал, хотя и знал о моем предупреждении. Он обвинял меня в том, что я преднамеренно мучил его, поскольку я должен знать, как он ненавидит опоздания (Он никогда не упоминал об этом раньше). Он хотел сам прийти позже, но почувствовал побуждение непреодолимой силы прийти на свои «обычные» три минуты пораньше. В комнате для ожидания он не мог сидеть спокойно. Он попытался уйти из офиса, но был остановлен мыслью, что, если он столкнется со мной в холле, я могу подумать, что он идет в туалет. Это была недопустимая мысль. У него не было никакого намерения идти в туалет, ни в коем случае. Даже если бы у него было побуждение пойти, он бы не уступил ему, потому что страшился возможности встретить меня там, «лицом к лицу». В действительности, мысль, пришедшая ему сейчас, состояла в том, что он пришел раньше для того, чтобы иметь возможность воспользоваться туалетом без риска «столкновения» со мной. Он бы, скорее, умер, чем допустил, чтобы его «застукали».

После этой вспышки пациент замолчал. Я не говорил ничего. Он резюмировал печальным тоном: «Я внезапно осознал, что у меня новая фобия — страх встретить вас в туалете». Я мягко добавил, что это открытие было новым, а страх был все время, он скрывался за его пунктуальностью.

Я полагаю, что этот клинический пример иллюстрирует [113] проблемы анализирования Эго-синтоничных сопротивлений. Они требуют дополнительной работы по сравнению с чуждыми Эго сопротивлениями. В действительности, они должны сделаться чуждыми Эго пациента до того, как эффективный анализ будет завершен. Дру¬гими словами, нашей первоочередной задачей будет по-мощь пациенту упрочить разумное Эго пациента по отношению к этому специфическому сопротивлению. Только если это будет сделано, сопротивление проявится как чуждое Эго. Потом уже можно надеяться получить историю данного специфического сопротивления и анализировать его. Когда пациент сможет понять исторические причины происхождения защитного сопротивления, он будет в состоянии различать свою прошлую необходимость в защите и настоящую уместность этой защиты.

Как правило, в начале анализа работают с чуждыми Эго сопротивлениями. Только после того, как пациент становится в состоянии сформировать реальный рабочий альянс, становится возможным начать поиски и работу над Эго-синтоничными сопротивлениями. Эти сопротивления присутствуют с самого начала, но бессмысленно предпринимать что-то против них, пока пациент либо будет отрицать их значимость, либо будет только на словах пытаться анализировать их. Следует завершить определенную предварительную работу с чуждыми Эго сопротивлениями, а также достичь реального рабочего альянса до того и для того, чтобы смочь эффективно анализировать Эго-синтоничные сопротивления.
Этот вопрос будет снова поднят в разделе 2.6. Читателю следует сравнить мнения В. Райха (1928, 1929), А. Фрейд (1936), Феничела (1941) и Старба (1951) по этому вопросу.

2.6. Техника анализирования сопротивления.
2.61. Предварительные замечания.
Перед тем, как пуститься в детальное обсуждение технических проблем, хорошо было бы сделать обзор некоторых фундаментальных вопросов. Психоанализ как [114] техника появился на свет тогда, когда сопротивления стали анализировать, а не избегать их или преодолевать различными путями. Нельзя определить психоаналитическую технику, не включив концепцию последовательного и тщательного анализа сопротивления. Важно снова напомнить о тесной взаимосвязи между сопротивлениями, защитой, функциями Эго и объектными отношениями.

Сопротивление понимается не только как противодействие в ходе анализа, хотя в этом состоит наиболее непосредственное и очевидное проявление его. Изучение сопротивлений пациента проливает свет на многие основные функции Эго, так же как и на его проблемы в отношении к объектам. Например, отсутствие сопротивлений может показывать, что мы имеем дело с пси-хотическим процессом. Внезапная вспышка непристойности и брани в поведении до того момента чопорной и приличной домашней хозяйки может быть проявлением того же. Кроме того, анализ сопротивлений также открывает путь различным функциям Эго, на которые интраструктурно влияют Ид, Суперэго и внешний мир. Помимо этого, сопротивления терапевтическим процедурам повторяют невротический конфликт в различных психических структурах. В результате аналитическая ситуация дает аналитику возможность наблюдать «из первых рук», «на аналитической кушетке», образование компромиссов, которые аналогичны формированию симптомов. Всегда изменяющиеся взаимоотношения между силами сопротивления, с одной стороны, и побуждением к коммуникации, с другой, наиболее отчетливо видны в попытках пациента при свободном ассоциировании. Это одна из причин, почему свободная ассоциация рассматривается как основной инструмент коммуникации в психоаналитической процедуре.
Термин «анализирование» — сжатое выражение для многих технических процедур, все из которых способствуют пониманию пациента (см. секцию 1.32). По меньшей мере, четыре различные процедуры включаются или подразумеваются под названием «анализирование»: конфронтация, прояснение, интерпретация и тщательная проработка.

Интерпретация — исключительно важный инструмент психоаналитической техники. Любая другая аналитическая [115] процедура является подготовкой для интерпретации, развивает ее либо делает ее эффективной. Интерпретировать значит делать подсознательные и пред-сознательные психические события сознательными. Это означает, что разумное и сознательное Эго осознает то, что было забыто. Мы приписываем значение и причинность психическому феномену. С помощью интерпретации мы заставляем пациента осознать историю, источник, форму, причину или значение данного психического события. Это обычно требует более чем одного вмешательства. Аналитик использует свой собственный сознательный ум, свою эмпатию, интуицию, фантазию так же, как свой интеллект и теоретические знания при интерпретации. Путем интерпретации мы заходим дальше того, что уже готово для понимания и наблюдения обычного сознательного, логического мышления. Ответы пациента необходимы для того, чтобы определить, является интерпретация обоснованной или же нет (Е. Вибринг, 1954; Феничел, 1941; Крис, 1951).
Для эффективного вовлечения Эго пациента в эту психологическую работу существует необходимое условие, заключающееся в том, что то, что интерпретируется, должно быть сначала продемонстрировано и прояснено. Для того, чтобы демонстрировать сопротивление, например, пациент сначала должен быть осведомлен о том, что сопротивление работает. Сопротивление должно быть продемонстрировано, и пациент должен быть настроен против него. Затем специфическая разновидность или отдельная деталь сопротивления должна быть помещена в четкий фокус. Конфронтация и прояснение — необходимые дополнения к интерпретации и должны рассматриваться именно так, с тех пор, как наши знания о функциях Эго расширились (Е. Вибринг, 1954, с. 763).

Иногда пациент не нуждается в конфронтации, прояснении или интерпретации, даваемых аналитиком, поскольку пациент в состоянии сам сделать все это. Иногда все три процедуры присутствуют почти одновременно или инсайт может расчистить путь конфронтации и прояснения.
Тщательная проработка относится, в сущности, к повторению и выработке интерпретаций, которые ведут пациента от первоначального понимания частного явления [116] к последующим изменениям в реакции или поведении (Гринсон, 19656).
Тщательная проработка делает интерпретацию эффективной. Следовательно, конфронтация и прояснение подготавливают все для интерпретации, а тщательная проработка завершает аналитическую работу. При этом интерпретация становится центральным и основным инструментом психоанализа.

2.611. Динамика лечебной ситуации
Ситуация лечения мобилизует конфликтующие тенденции пациента. До того, как мы попытаемся анализировать сопротивление пациента, было бы полезно сделать обзор расстановки сил у пациента (см. Фрейд, 1913б, с. 124—144). Я начну перечисление с тех сил, которые находятся на стороне психоаналитика, психоаналитических процессов и процедур.
1) Невротическое страдание пациента, которое принуждает его работать в анализе, вне зависимости от того, настолько оно болезненно. 2) Сознательное рациональное Эго пациента, внимание которого сосредоточено на дальних целях и которое понимает рациональность терапии. 3) Ид, репрессированное и его дериваты; все эти силы пациента стремятся, к разрядке и имеют тенденцию появляться в продукции пациента. 4) Рабочий альянс, который дает возможность пациенту кооперироваться с психоаналитиком, несмотря на одновременное существование оппозиционных чувств переноса. 5) Деинстинктуализированный позитивный перенос, который позволяет пациенту переоценивать компетенцию аналитика. На основании немногих данных пациент будет считать аналитика экспертом. Инстинктивный позитивный перенос также может побуждать пациента работать какое-то время, но его значительно менее реально и просто превратить в его противоположность. 6) Рациональное Суперэго, которое побуждает пациента выполнять его обязанности и обязательства. «Контракт» Меннингера и «договор» Гителсона отражают сходные идеи (Меннингер, 1958, с. 14). 7) Любопытство и страстное желание самопознания мотивируют пациента исследовать и открывать себя. 8) Желания профессионального продвижения и другие варианты амбиции. 9) Иррациональные факторы, такие как чувство [117] соперничества по отношению к другим пациентам, окупаемость денег, необходимость искупления вины и исповеди, все это временные и воображаемые союзники психоаналитика.

Все силы, перечисленные выше, побуждают пациента работать в аналитической ситуации. Они различаются по ценности и эффективности и изменяются в ходе анализа. Это станет более понятно после того, как мы обсудим различные клинические проблемы в следующих частях.
Силы пациента, противостоящие аналитическим вопросам и процедурам, могут быть классифицированы следующим образом: 1) защитные маневры бессознательного Эго, которые заготавливают модели для операций сопротивления; 2) страх изменения и поиск безопасности, которые побуждают инфантильное Эго липнуть к знакомым невротическим структурам; 3) иррациональное Суперэго, которое нуждается в страдании для того, чтобы искупить бессознательную вину; 4) враждебный перенос, который мотивирует пациента расстраивать планы психоаналитика; 5) сексуальный и романтический перенос, которые ведут к ревности и фрустрации и, в конце концов, к враждебному переносу; 6) мазохистские и садистские импульсы, которые толкают пациента к различным болезненным удовольствиям; 7) импульсивность и действие вовне, которые толкают пациента к быстрому достижению удовлетворения без понимания; 8) вторичные выгоды от невротического заболевания, которые «соблазняют» пациента «липнуть» к неврозу.

Это те силы, которые аналитическая ситуация мобилизует у пациента. Слушая пациента, полезно в уме держать эту расстановку сил. Многие пункты, перечисленные выше, будут обсуждаться в следующих разделах книги.2.612. Как аналитик слушает
Возможно, покажется ненужным такое педантичное описание того, как психоаналитику следует слушать. Кроме того, клинический опыт учит нас, что то, как аналитик слушает, является настолько же уникальным и сложным, как и свободное ассоциирование пациента. [118]
Этот вопрос будет рассматриваться более глубоко в секциях 4.211, 4.212, 4.221, 4.222. Здесь же представлен лишь его набросок.
Аналитик слушает, имея при этом в уме три цели: 1. Перевести продукции пациента в их бессознательные содержания, то есть должны быть установлены связи мыслей, фантазий, чувств, поведения и импульсов пациента с их бессознательными «предками». 2. Бессознательные элементы должны быть преобразованы в понимание, полное значения. Фрагменты прошлой и на-стоящей истории, сознательное и бессознательное, должны быть связаны так, чтобы создавалось ощущение цельности и последовательности в определенный период времени, период жизни пациента. 3. По мере достижения инсайтов они должны сообщаться пациенту. Слушая, следует устанавливать, какой раскрытый материал будет конструктивно использован пациентом.
Клинический опыт предлагает несколько основных генеральных линий достижения этих различных целей (Фрейд, 19126, с. 111 —117). 1. Аналитик слушает с равномерно распределенным, ровно парящим, свободно плывущим вниманием. Он действительно не делает сознательной попытки запомнить. Аналитик запомнит значимые данные в том случае, если уделит им внимание и если пациент не возбудит у него собственных реакций переноса. Невыборочное, ненаправленное внимание позволит исключить его собственную необъективность и позволит аналитику уступить инициативу пациенту. Благодаря равномерно распределенной, свободной позиции аналитика он может переходить от одного к другому, соотносить продукцию пациента со своими свободными ассоциациями, эмпатией, интуицией, интерпретацией, теоретическими знаниями, обдумыванием проблем и т. д. (Ференци, 19286; Шарп, 1930; Глава 11).

Необходимо избегать действий, которые этому мешают. Аналитику не следует ничего записывать, если это мешает его свободному слушанию. Дословные записи являются, безусловно, противопоказанными, поскольку этим исказилась бы главная цель аналитика. Аналитик является тем, кто понимает и передает понимание. Он не есть записывающее устройство или коллектор получаемых данных (Березин, 1957). Для того чтобы слушать эффективно, аналитик должен также обращать [119] внимание на свои собственные эмоциональные ответы, поскольку они часто дают важные ключи. Кроме того, аналитик должен быть готов к своему собственному переносу и реакциям сопротивления, так как они могут мешать или помогать его пониманию продукции пациента.
Аналитическая ситуация — это, в сущности, терапевтическая ситуация. Аналитик является тем, кто управляет пониманием и осознанием для терапевтических целей. Он слушает для того, чтобы достичь инсайт, причем он слушает с позиции «свободно плывущего внимания», со сдержанными эмоциональными ответами, с сочувствием, с терпением. Все другие научные задачи должны быть отодвинуты в сторону, если он хочет выполнить свою задачу эффективно.

2.62. Распознавание сопротивления.
Первая задача аналитика заключается в том, чтобы распознавать, что сопротивление присутствует. Это может быть просто, когда сопротивление очевидно, как в клиническом примере, приведенном в секции 2.2. Это более трудно, когда сопротивление неявно, сложно, неопределенно или Эго-синтонично для пациента. В последнем случае пациент может усложнять задачу нашу, пытаясь скрыть, что он бежит от чего-то. Или, может быть, трудно выяснить обстановку потому, что материал пациента содержит смесь какого-то имеющего значение бессознательного содержания Ид и сопротивления. Интеллектуальное наблюдение за пациентом, должно быть дополнено эмпатией аналитика для того, чтобы выявить эти неявные сопротивления. Клинический опыт и психоаналитическая работа под наблюдением опытного аналитика — лучший путь для обучения распознаванию этих сложных проблем, связанных с проявлением сопротивлений. Тем не менее, я бы хотел проиллюстрировать проблему выявления сопротивления клиническим примером для того, чтобы сделать некоторые технические замечания.

Тридцатидвухлетний мужчина, профессионал, который проходил анализ в течение полугода, начал свой сеанс в понедельник, сказав мне, что он устал, у него болит голова, он чувствует раздражение, но ни с чем [120] не может связать это. Уик-энд был скучным и даже немного депрессивным. Его дочь намочила постель впервые за несколько месяцев, у сына был рецидив ушной инфекции. Пациент часто мочился в постель, когда был мальчиком, он пересказал, как мать унижала его за это. Его дочери не приходилось страдать от этого. Его жена была гораздо более тактичной нянькой, чем его мать. Конечно, эти обязанности — обуза, и он не мог порицать свою жену за усталость. Тем не менее, она охотно занималась сексом и даже себе в ущерб делала те вещи, которые ему правились. Она вызывалась сосать пенис и делала это, но не особенно хорошо. Быть может; то, что он отдает предпочтение сосанию пениса, является признаком гомосексуальности. Это пришло ему в голову на сеансе в пятницу, как он полагает. Да, мы разговаривали о его интересе к сравнению размеров пениса с пенисами других мужчин. Эта мысль изводила его, когда он назначал свидание другим женщинам. Не предпочтут ли они других мужчин, у которых пенис больше, чем у него? У сына пенис, кажется, «хорошо подвешен», может быть, у него не будет тех сексуальных проблем, которые мучают пациента. Кто-то однажды сказал — «анатомия — это судьба». Он никогда не верил аксиомам и презирал религию.
Приведенный выше отрывок занял почти сорок минут сеанса. Слушая, я улавливал депрессивный и сердитый подтекст, и материал был, казалось, в соответствии с этим настроением. Уик-энд был скучным, дочь — мокрой, сын — больным, жена только сносно удовлетворяла его сексуальное желание, у других мужчин пенис большего размера, и судьба немилостива к нему. Идя с ним дальше в его ассоциациях, я ждал вспышки какой-то нижележащей злобы или депрессивного импульса и не вмешивался. Но этого не произошло. Мне казалось, что пациент борется с какими-то сильными латентными эмоциями, но его материал указывал на слишком большое число значимых возможностей.

Был ли он зол на свою мать, судьбу, свою жену или же все это относилось ко мне? Чувствовал ли он себя в большей степени сердитым, чем обиженным или депрессивным. Я не знал наверняка, что было более важным: нижележащее содержание, ищущее разрядки, или то, выльется оно в своем собственном виде или в [121] виде сопротивления. Я, тем не менее, предоставил ему идти далее почти до самого конца сеанса. В конце я решил вмешаться, потому что, несмотря на наличие некоторых бессознательных дериватов, казалось, что сопротивление уже достаточно велико и разумное Эго доступно для интерпретации.

Я полагаю, что ответ пациента показывает, что я был прав в том, что распознал присутствие сопротивления и отметил это. Я мог бы вмешаться раньше и попытаться заняться той или другой темой, которую он предоставил. Например, я мог попытаться выяснить у него, как его мать унижала его, или узнать о его страхе гомосексуальности, который проявился уже на сеансе в пятницу, или о его чувстве обиды на судьбу за обман. Но у меня было такое чувство, что он парит над какими-то эмоциями и импульсами, с которыми борется, чтобы они не прорвались. Я, таким образом, решил сосредоточиться на борьбе, то есть битве между бессознательными импульсами, ищущими разрядки, и сопротивлениями, противостоящими им. Эта борьба наиболее ясно [122] прояснилась в его свободных ассоциациях. Наша задача более проста, когда то или другое превалирует в ясно очерченном образе, как это было в клиническом примере в секции 2.2 или как это было во время «хороших часов», когда производные становятся все менее и менее извращенными. При выслушивании пациента нашей первой обязанностью является определить, доминируют ли бессознательные дериваты, то есть «содержание», над силами сопротивления или же мы находимся в тупике.
Это ведет к следующему вопросу: как распознать сопротивление, когда материал не столь очевиден. Ответ основывается на нашем понимании свободной ассоциации и возможности предоставить его пациенту в анализе. Когда мы просим пациента позволить мыслям прийти на ум и затем пересказать их без обычной социальной цензуры, мы пытаемся исключить сознательное сопротивление. Результат выявляет борьбу между более бессознательными сопротивлениями и бессознательными дериватами Ид, пытающимися достичь разрядки. Феничел (1941, с. 34), использует аналогию высвобождения иглы компаса и наблюдения за его колебаниями назад и вперед. Существуют два признака возможного нарушения: игла не останавливается, а продолжает вращаться, или она останавливается слишком быстро. В первом случае, случае постоянного вращения иглы, пациент рассказывает о гетерогенном материале, который не локализован вокруг какого-либо бессознательного импульса или какой-то ведущей к общему знаменателю экспрессии. Локализация была бы, если бы не работали определенные сопротивления. Во втором случае, когда компасная игла останавливается слишком резко и быстро, мы можем допустить, что у пациента есть сознательная программа, и он пропускает бессвязные мысли, которые должны возникать, если его ассоциирование осуществляется относительно свободно.

Я нахожу полезным спросить себя, когда слушаю пациента: движется ли он к какому-то бессознательному знанию или прочь от него. Является ли материал углубленным или лежащим в одной плоскости? Добавляет ли пациент что-то значимое или он пустословием заполняет сеанс? Если кажется, что он движется к чему-то, я жду, пока это прояснится, затем распознаю это как сопротивление [123] и приступаю к работе над ним. Иногда я остаюсь в неуверенности. Обычно в конце такого сеанса я говорю пациенту, что мне неясно, как двигаться дальше.

2.63. Конфронтация, демонстрация сопротивления.
Первый шаг основной процедуры при анализировании сопротивления посвящен описанию того, что аналитик должен представлять себя до того, как он сможет работать с пациентом над сопротивлением. Последующие пункты представляют собой шаги, с помощью которых аналитик пытается достичь совместных действий с пациентом. Коротко говоря, наша задача состоит в том, чтобы дать понять пациенту, что он сопротивляется, чему он сопротивляется и как он сопротивляется.
Пациентка, в начале анализа, пришла на несколько [124] минут позже и, задыхаясь, объяснила, что с трудом нашла место для того, чтобы припарковать машину. Показывать прямо пациентке, что это сопротивление, было бы ошибкой. Прежде всего, вы можете ошибаться, а ваше вмешательство отвлечет пациентку от истинного содержания, которое она готова передать. Но, более того, вы потеряете потенциально полную возможность задать вопрос, который пациентка с успехом может отрицать. Если же вы молча подождете, и если ваша мысль правильна, за этим небольшим сопротивлением последуют другие. Пациентка, которую я описываю, замолкала несколько раз во время сеанса. Она сказала, что забыла свой сон, приснившийся в предыдущую ночь. Снова молчание. Мое молчание давало возможность ее сопротивлению расти, что увеличивало ясность, что она будет не в состоянии отрицать мою позднейшую конфронтацию.

Для того чтобы увеличить демонстративность сопротивления, следует позволить сопротивлению развиться. Для этого ваше молчание является лучшим методом. Но время от времени можно использовать другую технику для увеличения сопротивления и его демонстративности. И снова я смогу лучше проиллюстрировать это с помощью клинического примера:
Молодой человек, мистер С., в начале анализа, пришел на сеанс и начал его, сказав: «Хорошо, я имел довольно успешный брачный опыт прошлой ночью со своей женой. Это принесло большое удовлетворение обеим сторонам». Затем он очень сдержанно рассказал о том, как он «занимался любовью» со своей женой, а потом продолжал рассказывать о довольно безобидных вещах. В этот момент я прервал его и сказал: «Вы заметили ранее, что вы наслаждались «брачным опытом» прошлой ночью. Объясните, пожалуйста, что вы понимаете под «брачным опытом». Пациент колебался, краснел и затем, запинаясь, начал объяснять, остановился, произнес: «Я думаю, что вы хотите, чтобы я был более подробен...» и снова пауза. Тогда я сказал: «Вы кажетесь робким, когда речь заходит о сексуальных вопросах». Остаток сеанса пациент провел, описывая свои затруднения при разговоре о сексе. Теперь он начал работать над своим сопротивлением.

Для меня было очевидно, что пациент имел большое [125] нежелание говорить о своем «брачном опыте», и, более того, он пытался незаметно обойти это, говоря о тривиальном. Я придал большое значение его нежеланию тщательно проработать именно эту часть его материала, таким образом, признание существования стало неизбежным, и мы приступили к работе над его сопротивлением разговором о сексе, что было жизненно важно на том сеансе.
Эти два примера служат иллюстрацией облегчения демонстрации сопротивления путем увеличения сопротивления: молчание аналитика и его просьба тщательной проработки момента сопротивления. Эти методы оживят сопротивление и сделают его узнаваемым для нежелающего этого разумного Эго пациента. Когда аналитик просит пациента заметить, что он, кажется, не-охотно говорит о сексуальных вопросах, он тем самым сдвигает конфликтную ситуацию для пациента, как бы говоря: «Не рассказывайте о сексе, лучше скажите о ваших затруднениях при разговоре о сексе». Во-первых, мы должны анализировать его сопротивление разговору о сексе до того, как мы сможем эффективно анализировать его сексуальные проблемы. Более того, мы будем не в состоянии дать ясную картину его сексуальных проблем до того, как он сможет эффективно общаться на эту тему.

Другой техникой для помощи пациенту в распознавании присутствия сопротивления является рассмотрение всех клинических данных. В случае леди, которая пришла на несколько минут позже на сеанс, потому что не могла найти место для паркования машины, я ждал до появления, по меньшей мере, еще двух признаков сопротивления. Затем я вмешался; сказав: «Кажется, вы избегаете чего-то. Вы немного опоздали, затем вы замолкали, и теперь вы говорите, что забыли свое сновидение». Теперь сама пациентка поняла, что она бежит от чего-то. Если бы я вмешался при первом небольшом признаке, она бы отделалась рационализацией. Следует отметить, что я просто показал, что привело меня к заключению, что она сопротивляется. Я не настаивал на том, что она сопротивляется. Я только намекнул на то, что это возможно. Если бы она стала отрицать это, я бы не стал убеждать ее на основании клинических данных. Я бы молчал и наблюдал за тем, не пытается ли она [126] теперь скрывать сопротивление, даже если оно будет вторгаться все более явно. Аналитик может только показывать что-то разумному Эго — он будет ждать до того момента, как проявится разумное Эго, или до того как данные станут настолько явными, что даже слабое разумное Эго пациента будет вынуждено признать его.

2.64. Прояснение сопротивления.
Давайте продолжим рассмотрение процедур при анализировании сопротивления. Мы заставили пациента осознать, что у него есть сопротивление. Что мы делаем дальше? Существуют три возможности, которые мы теперь рассмотрим: 1) Почему пациент избегает? 2) Чего пациент избегает? 3) Как пациент избегает? Первые два вопроса: почему и чего пациент избегает, — могут рассматриваться вместе как мотив сопротивления. Вопрос о том, как пациент избегает, относится, скорее, к форме или способу сопротивления. Все равно, с чего мы начнем, с мотива или формы сопротивления. В любом случае анализ будет продолжен путем прояснения вопроса при внимательном исследовании. Нам следует попытаться заострить внимание на тех психических процессах, которые мы пытаемся анализировать. Нам следует тщательно выделить и изолировать специфический мотив или форму сопротивления, которое мы пытаемся исследовать. Значимые детали следует найти и тщательно отделить от посторонних.
Я начну с проявления мотива сопротивления, потому что, хотя это и все равно, но такой подход более продуктивен. Только когда мы чувствуем, что способ сопротивления поразителен или необычен, нам следует приступить к этому вопросу в первую очередь. Или, если мы уже знаем из материала, почему и от чего бежит пациент, мы исследуем метод, который используется пациентом.

Вопрос: «Почему пациент сопротивляется?» — может быть редуцирован, до какого болезненного аффекта он старается избежать. Ответ на этот вопрос обычно ближе к сознанию, чем ответ на вопрос: «Какие инстинктивные импульсы или травматические воспоминания способствуют болезненному аффекту?». Как было сказано ранее; непосредственным мотивом для защиты и сопротивления [127] является избегание боли, то есть болезненного аффекта. Сопротивлением пациент пытается отвратить такие болезненные эмоции, как тревога, вина, стыд, депрессия или какие-то комбинации их. Иногда, несмотря на сопротивление, болезненный аффект очевиден, потому что пациент ведет себя так, как это характерно для данного специфического аффекта. Например, то, что пациент рассказывает, колеблясь или пользуясь клише, или бессвязно и тривиально, может выдавать его чувство стыда, так же как и краска смущения или то, что он закрывает лицо ладонями или отворачивает голову, так что аналитик не может видеть его лица, или же он прикрывает руками генитальную область или внезапно тесно перекрещивает лодыжки и т. д. Скрытное поведение также выдает стыд, дрожание, потение, сухость языка и рта, мускульное напряжение, вздрагивания или ригидность могут быть признаками страха. Пациент, который говорит медленным, мрачным тоном, со стиснутыми челюстями, вздыхая, иногда замолкая, болезненно глотает, сжимает кулаки, может бороться против слез и депрессии.

Здесь следует отметить некоторые важные технические моменты. Мой язык прост, ясен, конкретен, прям. Я использую те слова, которые не могут быть неправильно [128] поняты, которые не являются смутными или уклончивыми. Когда я пытаюсь связать специфический аффект, с которым, возможно, борется пациент, я стараюсь быть насколько возможно более конкретным и точным. Я выбираю те слова, которые отражают ситуацию пациента в данный момент. Если кажется, что пациент знаком с аффектом, хотя бы и в детстве, например: если пациент кажется встревоженным, как ребенок, я бы сказал: «Вы, кажется, испуганы», потому что это слово из детства. Я бы никогда не сказал: «Вы, кажется, полны тревоги» — эти слова не подходят, так как эти слова взрослых. Более того, «испуганный» — такое слово, которое восстанавливает в памяти картины и ассоциации, тогда как «полны тревоги» — скучны. Я буду использовать такие слова, как «робкий», «застенчивый» или «пристыженный», если кажется, что пациент борется с чувством стыда, пришедшим из прошлого, но я бы не использовал таких слов, как «унижение» и «кротость».

Кроме того, я также стараюсь оценивать интенсивность аффекта настолько аккуратно, насколько возможно, Если пациент очень рассержен, я не говорю ему: «Вы, кажется, раздражены», но говорю: «Вы, кажется, взбешены». Я использую обычное и живое слово для того, чтобы выразить силу и оттенок аффекта, который, как я думаю, продолжается. Я скажу что-нибудь вроде: «Вы кажетесь раздражительным, или раздраженным, или надутым, или мрачным, или сварливым, или взбешенным», — для того, чтобы описать различные виды враждебности. Обратите внимание, насколько различаются ассоциации к слову «ворчание» по сравнению со словом «враждебный». При попытках раскрыть и прояснить болезненный аффект слово, которое использует аналитик, должно быть настолько своевременным, насколько верным по смыслу, силе воздействия и тону. Больше об этом будет сказано при обсуждении проблемы прерывания переноса и также в секции 3.943 и во втором томе.
Точно так же, как мы пытаемся прояснить аффект, вызывающий сопротивление, нам следует попытаться прояснить побуждение, вызывающее аффект, если оно представлено в анализе.

Позвольте мне проиллюстрировать это. Пациент, который был в анализе более трех лет и который обычно [129] имел небольшие трудности при разговоре о сексуальных вопросах, внезапно неуловимо «опустился на дно», когда описывал сексуальный акт со своей женой, бывший тем утром. Он, очевидно, был смущен из-за того, что случилось. Я решил дать ему шанс прояснить это самому. В конце концов, он сказал: «Я считаю, что неприятно говорить вам, что мы занимались в то утро анальной игрой». Пауза, молчание. Поскольку у нас с ним был в общем хороший рабочий альянс, я решил просто следовать непосредственно за ним. Я просто повторил: «Анальной игрой?» — но добавил знак вопроса. Пациент сглотнул, вздохнул и ответил: «Да, мне как-то захотелось засунуть палец в ее анус, в ее ослиную дыру, как я думал, будь я проклят, если я понимал, что с этого момента ей, кажется, все перестало нравиться, но я настаивал. Я хотел вдвинуть что-нибудь в нее против ее воли, я хотел взорваться в ней, разорвать ее каким-нибудь способом. Возможно, я сердился на нее за то, что она неведома мне, или, возможно, это была вовсе и не моя жена. Я даже знаю, что хотел причинить ей боль, там внизу».

Это пример частично проясненного инстинктивного побуждения, специфической, проясняемой инстинктивной цели. В этом случае целью было причинить назойливую, разрывающую боль женщине «там, внизу». Во время остальной части сеанса и на следующем сеансе мы смогли больше прояснить это. Женщиной, которой он хотел причинить боль в своей фантазии, была его мать, и он хотел ворваться в ее «клоаку», откуда, как он представлял себе в три года, родился его маленький брат. Остальные значения этой деятельности, в частности, те, которые относились ко мне, его «саналист»-у, уведут нас слишком далеко в сторону.

По мере того, как мы проясняем болезненный эффект или запрещенное побуждение, которое мотивирует сопротивление, становится возможным прояснить и форму сопротивления, то есть то, как пациент сопротивляется. До того, как мы сможем исследовать бессознательную историю тех способов, которые пациент использует для сопротивления, нам сначала следует убедиться в том, что обсуждаемый вопрос четко определен для пациента и отброшен не относящийся к делу и неопределенный материал. [130]
Например, у одного из моих пациентов, профессора X., чрезвычайно интеллигентного биолога, был странный способ пересказывать сновидения. Он начинал сеанс с утверждения, что видел интересный сон прошлой ночью и «вы были там, и нечто сексуальное происходило». Затем он минутку молчал и начинал говорить: «Я не совсем уверен, что это было ночью, быть может, это было уже утро. Я вошел в большой школьный кабинет, и там не было места для меня. Я почувствовал смущение из-за того, что опоздал, как это сейчас часто бывает, когда я опаздываю на встречи. Когда это случилось последний раз, я должен был пойти в небольшой офис неподалеку и притащить небольшой стул, и я чувствовал себя ужасно глупо. Точно так же я, бывало, чувствовал себя, когда приходил в классы своего отца, когда он преподавал в летней школе. У него были большие классы, и студенты были гораздо старше меня. Он был блестящим учителем, но я думаю, что студенты испытывали благоговейный страх перед ним, или, быть может, это моя проекция. Сейчас мне пришла мысль, что, может быть, у него были гомосексуальные тенденции, которые заставляли его испытывать неловкость — или это тоже одна из моих проекций? Как бы там ни было, я уже в классе, который превратился в кинотеатр. Что-то случилось с фильмом, я взбешен из-за оператора. Когда я пришел бранить его, я увидел, что он весь в слезах. У него были большие мягкие глаза, как у грека, который стоит при входе. По крайней мере, это то, что я помнил, когда проснулся сегодня утром. Эти большие опущенные веки, глаза, переполненные слезами, напомнили мне вас, а если я думаю о плачущем мужчине, я чувствую мягкость и любовь, я полагаю, что это связано с гомосексуальностью и с моим отцом, хотя я и не могу вспомнить отца плачущим. Он всегда был так поглощен своей работой или своими хобби, что те эмоции, которые он проявлял, относились к моей сестре и моему старшему брату. Моя сестра была во сне, в той его части, когда я нахожусь в кинотеатре. Когда оператор погасил свет, и ничего не было видно на экране, она сказала мне, что нам не следовало бы приходить. Это было, когда я рассердился на вас. Одно время моя сестра хотела стать актрисой; и, действительно, мы часто играли в пьесах вместе, она, бывало, играла [131] роль мальчика, а я — девочки. Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что в классной комнате были только мальчики, а в кино — в основном девочки и т. д. и т. п.

Этот образец специфической формы сопротивления, которую этот пациент демонстрировал при пересказе содержания сновидения или при рассказе случаев из его настоящей или прошлой жизни. Он никогда не рассказывал случай так, как он был, но часто начинал с середины, перепрыгивал к началу, затем к концу, пересыпал свой рассказ ассоциациями и какими-то интерпретациями, а затем разрабатывал некоторые детали из начала, середины или конца, которые он пропустил. Мне не хотелось прерывать его, потому что я не хотел нарушать течения этих ассоциаций. Однако я никогда не знал, что в данном содержании он пересказывал, а что было его ассоциациями. Более того, когда я расспрашивал его о сновидении, то его ответы также состояли из смеси фактов и ассоциаций.

В конце концов я спросил его, осознает ли он тот факт, что он не может просто рассказать сновидение или случай из своей жизни от начала и до конца, но начинает с середины, и я описал детально, как он думал, что обязан говорить то. что приходит в голову, но тут он улыбнулся и, вздохнув, сказал, что знает за собой такую склонность «валить в кучу» свои задания и обязанности. Затем он спонтанно рассказал, что никогда не читает книгу с начала, а читает кусками к концу, а затем к началу. В школе и в долгие годы последующей учебы, где он выделялся, он никогда не начинал домашнего задания с начала, но чаще с середины или с конца. Он делал то же самое и в других сферах жизни, например, когда он учился в начальной школе, он начал писать книгу по высшей математике, а когда начал работать по специальности, начал учить людей, много старше его.
Я опишу некоторые из бессознательных детерминант и значений этой формы сопротивления в секции 2.652 по интерпретации формы сопротивления. Здесь же позвольте сказать, что затруднение в данном случае связано с тем, что его отец был известным педагогом и академиком и вся его семья прославилась своими занятиями наукой. В данный момент я хочу сделать ударение [132] на том, что прояснение формы сопротивления было стартовым моментом для многих важных инсайтов в бессознательные факторы.

2.65. Интерпретация сопротивления.
2.651. Интерпретация мотива сопротивления
Здесь я должен вставить, что иногда для аналитика нет необходимости демонстрировать и прояснять сопротивление, потому что пациент делает это сам спонтанно. Эти шаги не нужно предпринимать в описанной последовательности, поскольку оба события могут происходить более или менее спонтанно. Когда сопротивление становится демонстрируемым и ясным, мы готовы попытаться интерпретировать бессознательные детерминанты. Это означает, что мы стараемся раскрыть скрытые инстинктивные побуждения, фантазии или воспоминания, благодаря которым возникло сопротивление. (Обычно в психоаналитических дискуссиях обозначаются как «содержание» репрессированные или отвращаемые бессознательные побуждения, фантазии или воспоминания, которые определяют данное психическое событие.) При анализе мотива сопротивления нам следует пытаться исследовать содержание, которое вызывает болезненный аффект, определяющий сопротивление.

Давайте вернемся к пациенту, мистеру С., см. секцию 2.63, который стал застенчивым, когда попытался рассказать о своем «брачном опыте». Для того чтобы понять его смущение, нам следует теперь попытаться раскрыть, какие побуждения, фантазии или исторические события были ассоциированы с его разговором о сексуальных вопросах. Исследование содержания, вероятно, приведет нас к чувствам, побуждениям или фантазиям, которые были когда он рассказывал «свою историю» во время сеанса, к реакциям переноса или к его прошлой истории, или от одного — к другому. Обычно мы предоставляем пациенту решать, по какой линии следовать, и открыто задаем вопрос типа: «Что происходит с вами, когда вы представляете себе разговор о сексе?» [133]
Застенчивый мистер С., отвечая на мой вопрос, начал перечислять, что секс считается грязной и запретной темой дома, что его распекали за вопрос, как рождаются дети, и говорили, что это неподобающий вопрос для приличного мальчика и т. д. Позже он преодолел свою робость в школьной компании, но все еще реагирует со смущением, когда сексуальные вопросы поднимаются незнакомыми людьми или специалистами. Это затем привело его к чувству, что я незнакомец или специалист. Хотя умом он понимает, что я должен быть знаком со всеми видами сексуального опыта, тем не менее, он обнаружил, что реагировал так, как будто я был не в меру щепетилен и сделал ему выговор. Я интерпретировал это ему так, что в тот момент, когда он упомянул секс, я был для него отцом, а он стал маленьким мальчиком. Если пациент не позволил бы своим мыслям спонтанно переместиться на меня и только рассказал о своем смущении дома, я бы сказал ему перед концом сеанса: «А теперь вы реагируете на меня так, как будто я — ваш родитель, и вы смутились». Анализ сопротивления всегда должен включать анализ реакций переноса, вопрос, который будет разъясняться в 3 части.

Дальнейший анализ смущения мистера С. при разговорах о сексе проходил в течение нескольких лет. В процессе тщательной проработки мы обнаружили, что он чувствует, что ему нужно скрывать свои сексуальные интересы, потому что он боялся, что его будут считать слишком сексуальным. Это было связано с воспоминанием детства о сексуальных играх с сестрой и сексуальных фантазиях, касающихся матери. Его мастурбационные фантазии имели отношение к подсматриванию «взрослых» во время полового акта и затем их избиению. У него также было глубоко репрессированное мазохистическое желание быть побитым, так же, как тенденция идентификации с женским полом. Мистер С. испытывал большую тревогу в отношении к мужчинам, поскольку оно было наполнено инстинктивными побуждениями, как враждебными, так и сексуальными. Он был также не уверен в своей принадлежности к полу, в ощущении того, что он — мужчина. В этом состоит сконденсированный рассказ об анализе мотивов его сопротивления разговорам о сексе. [134]

Но давайте вернемся к нашему анализу мотивов сопротивления. Пациент избегает, потому что хочет спастись от какого-то болезненного чувства. Но какое содержание, какой материал вызывает болезненный аффект? Мужчина с «брачным опытом» раскрывает некоторое содержание, пытаясь говорить о сексе, несмотря на робость. В этом случае было ясно, что сексуальный материал был непосредственной причиной смущения и сопротивления. Но бывает и так, что не ясно, ни почему, ни чему пациент сопротивляется. Пациент может сохранять молчание более или менее долго, в течение целого сеанса и не давать никакого ключа к тому, что вызвало его реакции тела или выражение лица. В моем опыте это бывает редко. Абсолютное молчание и отсутствие выражений лица и тела могут быть ключом к фантазиям о смерти, коме или глубоком сне. Дважды в моей практике это означало комбинацию: страстное желание крови, и суицид (Гринсон, 1961).
Давайте предположим, что мы выяснили, что есть болезненный аффект, но все еще не имеем ключа к тому, что вызвало его.

И снова пример. Молодая пациентка, миссис К., см. секция 1.24, во время третьего года анализа работала очень продуктивно над вопросами об опоздании, а затем был сеанс, когда она показала значительное сопротивление. Она начала сеанс, сказав: ей не хотелось приходить на сеанс, в голове у нее ничего нет, почему я не даю ей намека, о чем говорить, ее жизнь течет так гладко, ее ребенок чудесный, новая квартира комфортабельна, вероятно, ей можно позволить оставаться одной, ей гораздо лучше, действительно ли ей необходимо продолжать анализ, она ходила в интересную картинную галерею, но ничего не купила, у нее назначено свидание с «умником», мужчины, с которыми она встречается, либо «растрепы», либо «умники» — и так далее, и так далее, перемежаясь короткими периодами /молчания. Я понял, что ее тон имел оттенок раздражения и досады. После почти десяти минут всего этого я вмешался и сказал: «Вы, кажется, раздосадованы». Она ответила: «Я полагаю, да. Но я не знаю, чем». Я сказал: «Что-то раздражает вас. Постарайтесь найти это. Позвольте своим мыслям следовать за идеей «что-то досаждает мне». [135]

Пациентка минуту помолчала, а затем вдруг сказала: «О, я забыла сказать вам, что моя мать звонила мне вчера вечером из Нью-Йорка». Затем пациентка принялась пересказывать содержание беседы и свои реакции на нее стальным, холодным тоном, в неестественном, отрывистом ритме. Мать упрекала ее за то, что она не пишет, пациентка была взбешена, но контролировала себя и играла только равнодушие и пренебрежение. Она резко сказала, что пошлет матери ее регулярный чек, но будь она проклята, если она будет писать. Пауза, молчание. «Я не собираюсь впутывать ее снова... Даже хотя я знаю, что вы хотите, чтобы я... Вы говорите, это поможет моему анализу, и, может быть, вы и правы, но я не могу, и я не буду, и я не хочу запутываться еще и с вами».
Я молчал, я вспомнил, что на предыдущем сеансе она говорила мне о дне, когда у нее было назначено свидание с артистичным молодым человеком. Она чувствовала, что он интересен, даже очарователен, но было в нем что-то, что отпугивало ее. На том сеансе мы не нашли, с чем связано это отталкивающее чувство. Пациентка затем рассказывала мне о своей двухлетней дочери, о том, как она любит играть с ней, как прекрасно детское тело, не уродливо, как тело взрослой женщины, и как она любит купать ее. Она остановилась и вдруг пересказала сновидение: «Она была одной из женщин-лягушек — ей внушили идти в убежище в Москву и запоминать, что она видит под водой. Вода была холодная, но она была защищена своим резиновым костюмом. Была опасность, что что-то взорвется, и она должна была спешить, уходить как можно скорее. Была какая-то мысль о том, что она должна финишировать в 4 часа». [136] что собираетесь найти под водой, в своем бессознательном. Вы испуганы, поэтому надеваете резиновый костюм, поэтому вы не будете чувствовать, вы не впутаетесь — во что?»

Я ответил: «Вы раздражены на меня, потому что я не буду кормить вас, я не буду вашей доброй мамочкой». Пациентка буквально закричала на меня: «Не говорите этого слова, я не вынесу этого. Я ненавижу его и вас тоже. Да, я хочу, чтобы вы помогли мне, но не только работали для меня, я хочу, чтобы от вас исходили тепло и благожелательность. Все, что вы делаете, — это работа, работа (пауза)... Я знаю, что вы правы. Я хочу, чтобы вы заботились обо мне, как я забочусь о своем ребенке. Вы знаете, вчера, когда я купала ее, я посмотрела ее гениталии, на ее вульву, это выглядит так прекрасно, как цветок, как сладкий кусочек фрукта абрикоса. Я могла бы поцеловать это, только я знала, что это было бы нехорошо для нее». Я просто сказал: «Для нее?» Пациентка продолжала: «Хорошо, не только для нее, я согласна, но также и для меня. Это напомнило мне, вы знаете, художника, с которым я встретилась несколько дней назад. Мы пошли на пляж, и я заметила, что его бедра очень толстые, и зад тоже — прямо как у женщины. Может быть, именно это оттолкнуло меня». Я ответил: «И пленило одновременно. Это то самое убежище, которое вы боялись найти под водой. От этого вы бежите». Пациентка: «Я купила красное бикини для моей дочери, она выглядит так прелестно в нем — оно ярко-красное — я могу съесть ее в нем — буквально — съесть».

Этот необычно продуктивный сеанс начался со значительного сопротивления. Однако пациентка была упорна в своей аналитической работе и установила хороший рабочий альянс. Я думаю, что это ясный пример того, как я исследую вопрос о том, что является мотивами [137] защиты. Просмотрев материал сеанса, можно увидеть, что пациентка осознала свое сопротивление, ей не хотелось приходить, не хотелось запутываться. Более ранняя часть материала сеанса не дает ключа, только показывает некоторую враждебность к мужчинам, но этого недостаточно, чтобы идти дальше. Затем я конфронтировал ее с ее сопротивлением и попросил ее ассоциировать к чувству раздражения. Это привело ее к пересказу ее раздражающей, холодной беседы с матерью и ее гнева по отношению ко мне. Затем она вспомнила свой сон, это знак того, что интерпретация сопротивления находится на верном пути. Манифестация содержания тревожных сновидений прекрасно показала ее страх раскрытия некоторых бессознательных побуждений. Убежище символизирует мать, так же, как вода. Идея женщины-лягушки намекает на гомосексуальность. Потом, в промежутке, она рассказывает о купании дочери. Ее первая ассоциация приводит к ее страху и желанию, чтобы я умер. Она нуждается во мне и боится меня. Она трет небо — это повторение инфантильной потребности. Затем сопротивление усиливается, она не хочет работать, она в бешенстве от моей интерпретации, что она хочет, чтобы я был ее «мамочкой».
Таким образом, в данном сопротивлении мы видим возвращение репрессированных импульсов: 1) ужас перед ее инфантильными страстными желаниями матери; 2) ее ассоциации к ее ребенку и откровенные орально-корпоративные и сексуальные желания по отношению к вульве ребенка; 3) попытка переместить свою тревожность на ребенка; 4) попытка убежать от своих собственных страхов; 5) ее ассоциации к бедрам и спине ее друга-художника и, наконец; 6) возвращение к ребенку, к красному (красный = Москва) купальному костюму и побуждение съесть ее.

Ответом на вопрос, чего пациентка избегает, что вызывает болезненный аффект, который делает ее раздраженной на меня и анализ, является то, что она пыталась избежать своей оральной активности и пассивных гомосексуальных, садистических устремлений по отношению к своей матери, ребенку и ко мне. Это были мотивы ее сопротивления.
Я отметил выше, что в попытке анализировать мотивы [138] сопротивления обычно начинают с того, что пытаются раскрыть болезненный аффект, потому что болезненный аффект обычно более доступен сознательному Эго, чем содержание, вызывающее болезненный аффект. Это не всегда верно, и иногда содержание может раскрываться в аналитическом сеансе, до того, как нам станет ясен аффект. Затем наша задача состоит в том, чтобы следовать содержанию сопротивления, которое, если мы добьемся успеха, прояснит факт. Мы начали с материала, имеющегося в наличии, а затем продолжали искать то, чего не достает. Мы идем от известного к неизвестному. Следующий пример иллюстрирует, как содержание сопротивления становится известным до аффекта.

Пациент пришел на сеанс после того, как отсутствовал в городе в течение недели. Он рассказал, что у него были чудесные каникулы, пока я отсутствовал. Он оживленно говорил о том, как он уезжал в короткое путешествие за город, каким отдохнувшим он себя почувствовал, как хорошо гулять с женой и детьми, как он оказался способен делать много физических упражнений и читать. А затем, после пяти минут описания того, как он наслаждался, пока меня не было, он вдруг истощил свой запас того, что можно сказать, и замолчал. Я сохранил молчание. Он бы хотел знать, о чем мы говорили перед тем, как я уехал. Пауза. Он бы хотел знать, помню ли я, о чем он рассказывал перед тем, как я уехал. Помнят ли аналитики то, что им рассказывают пациенты? Еще пауза. Он бы хотел знать, куда я уезжал, и что я делал. Он бы хотел знать, ездил ли я один или с женой. Он подумал, что я выгляжу переработавшим и бледным, тогда, на сеансе перед отъездом. Он сказал, что у него появились беспокойства по поводу моего здоровья. Он даже пересказал, что у него была мысль о том, что я могу умереть. Он хотел бы знать, рекомендую ли я ему кого-нибудь в том случае, если ослабею или умру.

Все это он говорил, сильно колеблясь и с большим количеством пауз. Было очевидно, что он сопротивляется. Было также совершенно очевидно, что он избегает говорить более детально и с большим чувством о своих реакциях на мое отсутствие. Я поэтому конфронтировал его, сказав: «Вы, кажется, в действительности, [139] неохотно говорите о тех разных чувствах, которые были у вас по отношению ко мне, когда я уехал, и забыл вас здесь». На это он сразу завел разговор о том, как он обиделся, когда его «оставили», и как часто это случалось с ним в прошлом. Его отец часто уезжал один на отдых, оставляя его и мать дома одних. Затем он перешел к другим воспоминаниям о том, что, когда он и мать уехали одни, оставив своего отца, это затем привело к его желанию смерти отца разными способами. В конце сеанса стало ясно, что болезненные чувства, которых он пытался избежать, были его озлобленные желания моей смерти и разочарование во мне из-за того, что я оставил его.
Я представляю на рассмотрение эту иллюстрацию для того, чтобы она явилась примером того, как событие, которое является мотивом сопротивления, становится, ясным, несмотря на сопротивление, и, следовательно, становится стартовым пунктом для анализа сопротивления, и далее ведет к аффектам, побуждениям, воспоминаниям.

И снова следует подчеркнуть, что, раскрывая специфическое событие или аффект, который вызывает сопротивление (в данном случае это было событие), аналитик идет от сопротивления к истории специфического события или аффекта, или фантазии в жизни пациента. Начнет ли аналитик с аффекта или фантазии, или с события, он, в сущности, придет к истории фантазии, аффекта или события. В случае успеха аналитик сможет затем вернуться к текущему сопротивлению в анализе и отметить для пациента: «Да... и мой отъезд, кажется, вызвал у вас похожую реакцию, которую вы побоялись сообщить мне». Еще яснее осознает пациент сопротивления, имеющие место в анализе, при повторении событий, которые случились до того в жизни пациента. Повторяю: сопротивления не являются артефактами анализа, они не являются и каким-то новым творением, но повторением новым изданием прошлых событий.
Важное Клиническое замечание, которое следует повторять снова и снова, состоит в том, что наиболее частым источником сопротивления является ситуация переноса. Каждый клинический пример, который я привожу, подтверждает это, хотя я не всегда подчеркиваю [140] это. Когда все остальное неясно или неизвестно, аналитику следует искать реакции переноса как источник сопротивления. Детально я буду рассматривать это в 3 части.

2.652. Интерпретация формы сопротивления
Иногда при анализировании сопротивления не аффект и не побуждение или некоторое событие являются наиболее обещающей линией исследования. Ею может оказаться форма сопротивления, метод или способ сопротивления, предлагающие наиболее плодотворную линию для исследования. Если форма сопротивления часто повторяется, это, вероятно, будет тот случай, когда мы имеем дело с чертами характера. Хотя анализ формы, возможно, не часто является первым при анализе сопротивления, типичные и связанные с привычками методы сопротивления, в сущности, должны стать предметом анализа, поскольку эта процедура является входом в анализирование так называемых защит характера. Если форма сопротивления «странная» или «нехарактерная» для пациента, это обычно симптоматично и более легко воспринимается разумным Эго пациента.

Шаги при анализировании формы сопротивления те же самые, что были набросаны для других аспектов поведения. Во-первых, нам следует добиться того, чтобы пациент узнал, что данная часть его поведения является сопротивлением. Это может быть или просто, или очень трудно, в зависимости от того, является деятельность Эго-синтоничной чертой характера или чуждой Эго. Если поведение является Эго-синтоничным, встает вопрос, насколько трудно сделать данное поведение Эго-дистоничным; другими словами, сможет ли аналитик заручиться помощью разумного Эго пациента, которое объединится с аналитиком при рассмотрении этой активности как сопротивления (Феничел, 1941, с. 66—68). Сможет ли аналитик добиться успеха в отделении разумного Эго пациента от его экспериментирующего Эго и, тем самым, поставить пациента перед вопросом исследования этой активности?

Демонстрируемость будет зависеть от двух факторов: во-первых, от отношений Эго к данной деятельности, т. е. насколько она является Эго-синтоничной; и, во-вторых, [141] от рабочего альянса, т. е. от того, насколько охотно пациент принимает аналитические отношения. Чем более согласованной, адаптивной, успешной представляется деятельность пациенту, тем труднее будет убедить его, что это — сопротивление. В нашем обществе, например, нелегко подвести пациента к тому, что чистоплотность в ее свободных ассоциациях и во внешней жизни является тем, что следует анализировать. Чистоплотность является одной из добродетелей в американском обществе, одной из превозносимых и высоко ценимых черт в семье. Бомбардировка рекламой помогает сделать чистоплотность идеалом Эго для многих людей даже и в более позднем возрасте.
Это сильно отличается от попыток анализировать более чуждую Эго деятельность. Например, пациент с очень сильным враждебным переносом моментально засыпает во время сеанса. Несмотря на агрессивное отношение ко мне, пациент может осознать, что засыпание во время сеанса является сопротивлением.

Ситуация более трудна, когда реальные факторы смешиваются с бессознательными сопротивлениями пациента.
Например, пациентка большую часть сеанса рассказывает об опасности ядерной бомбардировки и целесообразности уехать на Средний Запад, где она будет в безопасности. Когда я предположил, что, быть может, уехав, она будет чувствовать себя в безопасности от меня и психоанализа, она явно рассердилась и замолчала. Затем она резко напомнила мне, что люди строят бомбоубежища. После паузы я признал, что существует некоторая вероятность ядерной атаки, но я полагаю, что ее реакции несоответствующе интенсивны. Большинство экспертов придерживаются мнения, что бомбоубежища не являются надежной защитой, и отъезд тоже не гарантирует ее безопасность. Затем пациентка начала говорить. Она допускает, что ее страхи непропорционально велики, но простейшая мысль о ядерном взрыве вселяет в нее ужас. Я сказал ей, что каждый разумный человек боится атомной войны, но, должно быть, есть еще что-то, что делает ее страх таким сильным, что она намеревается «вырвать с корнем» свою жизнь. Медленно пациентка начала ассоциировать, ее мысли привели ее к несчастному замужеству, годам [142] фрустраций и затруднений, ее страстному желанию «вылезти из этого», начать новую жизнь. Теперь я был в состоянии показать ей, что все это являлось причиной того, что скрыто накапливался гнев, который угрожает взрывом. Вот почему возможность взрыва атомной бомбы кажется такой близкой. Вот отчего ее страх интенсифицирован до ужаса. Пациентка, казалось, поняла, и в течение следующих нескольких сеансов мы продуктивно работали над этой темой.

Я хочу сделать паузу в этом месте для того, чтобы подчеркнуть небольшой, но важный технический момент. Всякий раз, когда факторы реальности смешиваются с сопротивлением, эти факторы должны быть адекватно осознаны (Мармор, 1958). Если не сделать этого, пациент будет все более громогласно цепляться за элементы реальности в сопротивлении и тратить свое время, пытаясь убедить аналитика в логичности своих аргументов. Обратите внимание, как моя пациентка завела разговор о бомбоубежищах, когда я пытался объяснить ее бегство на Средний Запад как бегство от анализа. Только после того, как я допустил, что в ее страхе есть доля реальности, она смогла работать со мной, она смогла сформировать рабочий альянс. До этого ее тревожность по отношению к ядерной бомбе была Эго-синтоничной. Мое признание факта реальности позволило установить рабочий альянс, что сделало страх ядерного взрыва, по меньшей мере, его интенсивность, чуждыми для Эго. Она стала в состоянии работать над этим как над внутренней проблемой и, в сущности, действительно осознала, что ее бегство на Средний Запад является сопротивлением переноса.

Когда пациент осознает сопротивленческий аспект своего поведения, нашей следующей задачей становится проявление. Теперь мы разыскиваем соответствующий паттерн поведения вне анализа и затем занимаемся историей и целями данной деятельности. Что случилось в жизни пациента, что было причиной того, что он принял этот способ сопротивления? Позвольте мне вернуться к профессору К., человеку, который рассказывал свои сновидения, «сваливая все в кучу» (см. секцию 2.64).
Профессор К. рассказал, что он читал книги, «сваливая все в кучу», и делал домашние задания в той же [143] манере. Он не мог заниматься, сидя за партой, но только лежа либо прохаживаясь. Это стало понятным, когда он осознал, что его отец был известным учителем и готовил сына пойти по своим стопам. Мальчик хотел противодействовать, потому что он испытывал глубоко затаенные неприязненные, ревнивые, сопернические чувства по отношению к отцу, его способ работать был выражением его злобы и вызова. Но была также и глубокая любовь к отцу, которая имела сильный прегенитальный анальный и оральный тип. Он боялся находиться слишком близко к отцу, так как это означало бы анальное и оральное проникновение и заглатывание. Его история проясняет это тем, что отец любил играть роль врача, когда пациент болел. Много раз им была измерена ректальная температура, много поставлено клизм, много раз смазано горло и т. д. Поведение «все в кучу» было также проявлением и его борьбы против идентификации с отцом, поскольку идентификация была равносильна тому, чтобы быть поглощенным или аннигилированным. Это представляет собой возвращение репрессированных стремлений и утрату границ Эго (Гринсон, 1954 г, 1958а; Кан, 1960).
Другой пациент-ученый использовал для описания своих переживаний очень реалистичный тон и технические термины. Даже описывая интимнейшие сексуальные события, он никогда не выказывал никаких эмоций. Он никогда не колебался, не проявлял страстного желания, но механически и досконально докладывал. Я пытался дать ему понять, что из-за того, что он использует технические термины и описывает эти события так, как будто он докладывает о не относящемся к определенной личности эксперименте, он пропускает все свои эмоциональные реакции. Он был холодным, дотошным наблюдателем, докладывающим сотрудником, но не пациентом, сообщающим интимные переживания своему терапевту.

В течение долгого времени пациент оправдывал себя, говоря, что факты — более важны, чем эмоции. Затем я смог доказать ему, что эмоции также являются фактами, но что он с неохотой признает эти «факты» в отношении себя. Затем пациент осознал, что он отбрасывал эмоции, докладывая мне, так как чувствовал, что зрелому ученому стыдно иметь чувства. В дальнейшем [144] он также признался, что скрывает свои чувства и от других, даже от своей жены при сексуальных отношениях. Анализ этого поведения затем привел его в детство, когда его отец, инженер, выказывал презрение к эмоциональным людям, считая их слабыми и ненадежными. В сущности, пациент осознал, что он считал проявление эмоций эквивалентом несдержанности и бесконтрольности. Он приравнивал холодность к чистоте, а эмоциональное тепло к грязи и утрате контроля.

Анализ формы сопротивления в таком случае, как этот, становится возможным, только когда пациент, не может дольше сам оправдывать использование данного метода для данного вопроса. Это сопротивление должно стать Эго-дистоническим до того, как пациент с готовностью продолжит анализ этого старого, привычного способа поведения. Для данного пациента потребовалось около года, чтобы изменить его отношение к бесстрашному способу рассказывать. Даже, когда мы стали способны проследить эту форму поведения назад, в его детство, к конфликтам, касающимся выработки туалетных навыков и анально-садистических импульсов, он не был в состоянии поддерживать реальный рабочий альянс. Его нижележащая тревожность, в сущности, обусловила параноидные черты характера и лишала истинной мотивации продолжать анализ. Он с охотой анализировался бы, если бы мог остаться, в сущности, неизменным и нетронутым эмоционально. Мы, в конце концов, согласились прервать анализ.

2.653. Резюме
Если мы теперь кратко повторим, что является основными процедурами в анализе, то придем к следующему. Нужно:
1) Осознать сопротивление.
2) Продемонстрировать сопротивление пациенту:
а) позволить сопротивлению стать демонстрируемым, ожидая его проявления в нескольких случаях;
б) вмешиваться, с тем чтобы увеличить сопротивление; способствовать тому, чтобы оно стало демонстрируемым.
3) Прояснить мотивы и формы сопротивления: [145]
а) какой специфический болезненный аффект заставляет пациента сопротивляться?
б) какое специфическое инстинктивное побуждение является причиной болезненного аффекта в данный момент?
в) какую конкретную форму и метод пациент использует для выражения своего сопротивления?
4) Интерпретировать сопротивление:
а) какие фантазии или воспоминание являются причиной аффектов и побуждений, которые стоят за сопротивлением?
б) заниматься историей и бессознательными объектами данных аффектов и побуждений или событий вовремя анализа, вне анализа и в прошлом.
5) Интерпретировать форму сопротивления:
а) заниматься анализом этой и сходных форм деятельности во время и вне анализа.
6) проследить историю и бессознательные цели этой деятельности в настоящем и прошлом пациента.
6) Тщательная проработка.
Повторение и разработка шагов 4) а), б) и 5) а), б).
Важно осознать, что лишь небольшой фрагмент работы может быть доведен до конца в течение одного сеанса. Множество сеансов закончатся всего лишь с неясным сознанием того, что работает какое-то сопротивление, и, все, что аналитик, может делать в конце, таких сеансов, — это указывать пациенту на то, что он чего-то избегает. Иногда он может прояснить только аффект и даже его не полностью; иногда только историческое прошлое, иногда только форму. Когда это возможно и насколько это возможно, аналитик пытается исследовать эти избегания вместе с пациентом, пробуя, как много из этих исследований пациент может со значением и пользой делать сам во время данного сеанса. Усердие самого аналитика должно играть вторичную роль в исследовании и раскрытии бессознательных явлений, такую, какую пациент может вынести и использовать, пациент не должен быть ни травмирован, ни вовлечен в какое-то, похожее на игру, исследование сопротивления.

Важно не делать преждевременной интерпретации сопротивления, поскольку это приведет пациента только к рационализации или интеллектуализации или же [146] к интеллектуальному соперничеству в интерпретации сопротивления. В любом случае это лишь опыт эмоционального заряда. Следовательно, это усилит сопротивление вместо того, чтобы ослабить его. Пациенту следует дать возможность почувствовать его сопротивление, чтобы он стал осознавать его силу и упорство. Важно знать, когда быть пассивным и когда быть активным при аналитической работе. Слишком большое количество терпения со стороны аналитика может способствовать тому, что пациент будет расточать ценное время, тогда как он мог бы поработать эффективно. Слишком большая активность аналитика может либо помешать проявлению способности пациента быть активным и удовлетворит его пассивные желания; или это может вызвать события, для которых пациент еще не готов, и, тем самым, возбудить травматическую ситуацию. Кроме всего прочего, слишком большая активность может послужить избеганию эмоционального заряда и превратить анализ сопротивления в игру в загадки (Фрейд, 1914с, с. 155; Феничел, 1941, с. 36—43). Важно, кроме того, не играть в сопротивление с пациентом, используя тот же самый вид сопротивления, что и он. Если он молчит, вы должны быть внимательным, чтобы ваше молчание не оказалось контрсопротивлением. Или, если он использует высокопарный язык, непристойности или клише, вы должны избегать следовать за его сопротивлением или поступать наоборот. Важно, чтобы все непосредственно относилось к делу, без непродуманных вещей или заслуживающих упрека провокаций.

Обязательным союзником аналитика в этой работе является разумное Эго пациента. Оно должно присутствовать или должно возникнуть благодаря вмешательствам аналитика; иногда аналитику следует подождать, пока эмоциональный взрыв утихнет и разумное Эго вернется, что может выразиться, в частности, в виде отношения [147] к аналитику. Рабочий альянс должен существовать или возникнуть до того, как аналитик приступит к глубокому анализу сопротивления. Это является необходимым условием для интерпретации (Гринсон, 1965). Данное положение будет детально проиллюстрировано в 3 части.
Важно осознать, что вне зависимости от того, насколько умело и правильно аналитик работает с сопротивлением, сопротивления будут возвращаться. Следует помнить замечание Фрейда о том, что сопротивление будет присутствовать в каждом шаге, каждом аспекте, на каждом сеансе анализа, до того, как анализ будет завершен. Тщательная проработка необходима для того, чтобы данное сопротивление утратило свою патогенность. Анализ сопротивления является не окольным путем психоанализа, а необходимой и жизненно важной частью лечения.

2.66. Специальные проблемы при анализировании сопротивления.
2.661. Сопротивления на первых сеансах
В начале анализа, на первых сеансах, когда сопротивление уже осознано и продемонстрировано пациенту, до того, как приступить к исследованию мотива или формы сопротивления, аналитику следует рассмотреть интерполяции к следующим шагам.
1. Пациенту следует рассказать, что сопротивление является деятельностью самого пациента, что это акция, которую он осуществляет либо бессознательно, либо предсознательно, либо сознательно (Феничел, 1941, с. 35). Сопротивление не является чем-то, что происходит совершенно независимо от пациента, хотя он может ощущать его именно так. Это важно, потому что многие пациенты ощущают сопротивление как нечто, случающееся с ними, и они склонны чувствовать себя беспомощными или покорившимися. Я нахожу полезным образовать их в этом вопросе.

Например, пациент рассказывает мне, что его ум пуст. Подождав некоторое время, я нахожу полезным информировать моего пациента, что ум кажется пустым [148] только в том случае, когда он пытается избежать чего-то. Затем я прошу его перемешать свои мысли за замечанием: «Я избегаю чего-то», — и говорить, что приходит в голову. Неминуемо какие-то ассоциации попадут в фокус. Я могу подчеркнуть этот момент, напомнив, что его ум не пуст, когда он покойно лежит на кушетке, у себя дома, или просто позволяет блуждать своим мыслям, пока ведет машину. То же самое должно быть и здесь, хотя что-то мешает, охраняет мысли, не давая им прийти в голову, охраняет их от определения того, что происходит.

2. Пациенту следует рассказать в подходящее время, что определенные сопротивления и анализ сопротивления важны, что это стоит делать и что это составляет значительную часть психоанализа. Сопротивление не является грехом или виной, или слабостью пациента. Он не критикуется и не отвергается за то, что имеет сопротивления. Здесь, конечно, чрезвычайно важен тот тон, которым аналитик демонстрирует сопротивление пациенту. Слова аналитика могут сказать пациенту, что это совершенно нормально — иметь сопротивление, но если его тон укоризненен, слова теряют свое значение. Следует сделать так, чтобы пациент осознал анализ сопротивления как необходимую, неизбежную и продуктивную часть психоаналитической процедуры.
Достигнув успеха в анализировании некоторых аспектов в начале лечения, я пытаюсь продемонстрировать обоснованность того положения, что анализ сопротивления является плодотворным и стоящим.

Я полагаю, такие вмешательства важны в раннем анализе, потому что они помогают установить определенную атмосферу в аналитической ситуации. Я хочу, чтобы мой пациент чувствовал, что ему дано право знать определенные вещи о том, что происходит в анализе, для того, чтобы чувствовать, что он мой «сотрудник» в аналитической ситуации. Я хочу способствовать развитию рабочего альянса. Я не хочу, чтобы он чувствовал себя ребенком, блуждающим во мраке, видел во мне эксперта, который находится гораздо дальше и выше него. Я хочу, чтобы это была ситуация, когда двое упорно работающих, серьезных взрослых действуют совместно, причем один из них нуждается в помощи, а другой — специалист; но при этом оба одинаково ответственны, [149] серьезны в своей совместной работе. Я не хочу создавать авторитарную атмосферу, атмосферу мистерии или родительскую атмосферу.

В основном, я считаю, что пациенты скрывают свои сопротивления по двум причинам: 1) Они стыдятся или боятся выказать состояние сопротивления. Сопротивление означает дефект, который приведет к потере любви или к наказанию. 2) Они боятся выявления продуцирующей сопротивление ситуации — обычно из-за того, что стараются избежать материала, который, как они чувствуют, может привести к враждебной реакции переноса. Это те пациенты, которые боятся стать рассерженными. Они часто стараются прикрыть свой гнев противоположными чувствами — заискиванием и покорностью. Хорошими примерами являются кандидаты, которые будут избегать упоминать о тех встречах, когда я сказал что-нибудь неправильно, или будут говорить о том, с чем они согласны, пропуская все остальное.

Могут быть даже более запутанные констелляции сопротивлений сопротивлениям и различным содержаниям. Позвольте мне привести следующий клинический пример из единственного аналитического сеанса.
Пациент начал свой сеанс, повторяя довольно легкомысленно, что его трехлетняя дочь заболела, но он не хочет говорить об этом, так как не хочет впадать в депрессию. Далее он продолжал болтовню, касающуюся безобидных повседневных занятий. Поскольку он не проявлял намерения вернуться к болезни ребенка, я прервал его, сказав: «Почему вам следует избегать болезни вашей девочки?» Он раздраженно ответил: «Почему вы не оставите меня одного — почему вы продолжаете притеснять меня?» — и так далее. Я сохранял спокойствие. Постепенно он начал рассказывать о болезни своей дочери, о том, что они вызвали консультанта, который сказал, что ей, вероятно, необходимо хирургическое вмешательство; как он страшится это-то, как он боится, что она может умереть. Он корчился на кушетке, как от боли. Слезы текли по его щекам, он даже не пытался вытереть их. Я сохранял спокойствие. Пациент сделал большую паузу и крикнул: «Я хочу быть мертвым. Мне следовало бы убить себя». Молчание. В этот момент я вмешался и сказал: «Я могу понять ваши переживания в отношении ребенка, но [150] почему же вы так ненавидите себя?». После этого пациент рассказал, каким виноватым он чувствует себя по отношению к маленькой девочке: она фрустрирует его, любя больше свою мать; она разочаровывает его из-за того, что она — не мальчик; он пренебрегает ею; и все это он делал; он заслуживает смерти... пауза... «кроме того, некто изрыгает проклятия на меня всяческими способами».

Сделав обзор этого сеанса, мы можем увидеть, насколько сложны сопротивления: болтливое избегание депрессирующей темы; гнев против меня за притеснения; его страхи, относящиеся к прикрытию ребенком его вины по отношению к ребенку; его возмущение и чувство обиды по отношению к ребенку, прикрывающую его идентификацию с нежеланным ребенком, которая заканчивается упреком ко мне. Этот сеанс иллюстрирует, насколько разнообразные сопротивления используются против различных содержаний и как одно содержание может вызываться для того, чтобы отвратить еще более глубоко лежащее содержание. Концепция тщательной проработки касается не только раскрытия тога же самого сопротивления в различных ситуациях или в другое время в другом месте, но также и раскрытия большого разнообразия сопротивлений, которые используются для того, чтобы отвратить данное побуждение или воспоминание или переживание и т. д. Это будет рассмотрено более детально во втором томе.
2.662. Секрет
Нашей обычной задачей в анализе является раскрытие бессознательных секретов; пациент не осознает воспоминаний, которые он хранит скрытыми; они являются секретом для сознательного Эго. Хотя он может иметь бессознательные и сознательные сопротивления для наших исследований, он обычно находится на стороне аналитической работы, по меньшей мере, сознательно. Но случается и так, что пациент будет сознательно скрывать определенный материал от аналитика. В большинстве случаев это сознательное, преднамеренное утаивание проходит быстро и обычно преодолевается самим пациентом — он сознается в своем секрете. Очень часто это случается в течение одного сеанса. Но бывают [151] и такие пациенты, которые хранят секрет в течение длительного времени и не могут преодолеть это осознанное сопротивление без нашей помощи. Некоторые специальные проблемы анализа секрета заслуживают обсуждения, потому что, если секрет не поддается анализу или если с ним неправильно обращаться, то он может подвергать опасности Анализ в целом. Студентам следует ознакомиться с работой Альфреда Гросса по этой теме (1951).

Существует несколько базисных принципов, которые следует специально выделить по отношению к аналитическому методу обработки секрета. Прежде всего, не может быть и речи ни о какой уступке по отношению к тому, что нам следует проанализировать все важнейшие психические события, проходящие в пациенте. Секрет уже по своей природе является важным психическим событием и должен быть проанализирован. Никакого компромисса по этому пункту быть не может. Фрейд (1913, с. 135—136) выражает это мнение очень ясно, когда объясняет, что если психоаналитик позволит существовать секрету любого рода, все табулированные воспоминания, мысли и побуждения будут скрыты в этом убежище и ускользнут от анализа. Он сравнивает это с тем, что произошло бы в деревне, если бы полиция предоставила возможность существовать какому-то месту, где бы она не осуществляла свою власть. Все отбросы общества собрались бы там и, следовательно, избежали бы обнаружения. Фрейд приводит свой личный опыт, когда он пытался анализировать пациента, занимающего высокий государственный пост, которому он позволил сохранить государственный секреты от анализа. В таких условиях было невозможно провести полный анализ. Многие пациенты ищут предлог для сохранения определенных вещей в секрете. Они будут требовать, например, не называть имен, так как это неблагоразумно, неправильно называть имена посторонних людей и т. д. Малейшая уступка секрету, по любой причине, несовместима с анализом. Один секрет, который позволено сохранить, означает конец эффективного анализа.

Я могу подтвердить находки Фрейда и привести те переживания, которые у меня были во время Второй мировой войны. Я был начальником секции в госпитале воздушных сил, где мне по долгу службы пришлось [152] заниматься лечением группы офицеров и штатских, которые совершили побег из вражеского лагеря военнопленных. Эти люди, однако, были проинструктированы Вашингтоном о неразглашении кому бы то ни было того, как, лагерное подполье помогло им бежать. Это было сделано для защиты тех, кто работал в подполье, чья ценная работа продолжалась. Эти беглецы страдали от различных состояний тревожности и травматических неврозов и отчаянно нуждались в лечении. И все же было невозможно провести эффективную психотерапию с этими людьми, пока они должны были держать определенные данные в секрете. Имена подпольщиков были не так существенны для истории этих людей, как тот факт, что они чувствовали себя обязанными скрывать эту информацию, а это делало лечение недейственным. К счастью, я прибегнул к помощи психоаналитика, который был начальником психиатрической службы, полковнику Джону Мюррею, который согласовал с Вашингтоном необходимость наличия определенных психиатров на каждом посту, которые были бы посвящены в секретный материал. Пациенты были проинформированы об этом, и только тогда стало возможным проведение эффективной психотерапии.

Главное в этом вопросе, на наш взгляд, состоит в том, что не может быть никаких уступок по отношению к секрету, они должны быть проанализированы. Однако важно осознать, что ошибкой является использование принуждения, угроз или мольб, чтобы подвигнуть пациента рассказать свой секрет. Еще большая ошибка — насильно заставлять пациентов открыть свои секреты, равно как и позволить им иметь их. Аналитическое отношение состоит в том, чтобы пытаться анализировать секреты так же, как мы пытались бы анализировать любую другую форму сопротивления. Мы так же детерминированы, как и пациент. Мы можем осознавать, что у пациента есть сознательный секрет, но мы знаем, что существуют бессознательные факторы, которые следует анализировать до того, как пациент сможет выдать секрет. Пациент знает содержание секрета, но он не осознает важных причин, которые делают необходимым сохранять секретность. Психоанализ направляет острие атаки не на сам секрет, а на мотив создания этого секрета. [153]

Позвольте мне перевести это в конкретные термины. Пациент говорит мне, что существует нечто, чего он не может сказать мне, и не скажет. Мой ответ: «Не рассказывайте мне, в чем состоит ваш секрет, но скажите мне, почему вы не можете рассказать мне об этом». Другими словами, я занимаюсь мотивом для секрета, а не его содержанием. Этот метод сходен с тем, который я разбирал в разделе, посвященном анализу мотивов сопротивления. Я бы спросил пациента, какого рода чувства он испытал бы, если рассказал мне об этом секрете. Если он может представить себе, как бы он себя чувствовал, рассказывая, я бы спросил его далее: «Как вы представляет себе, как бы я отреагировал на то, что вы мне рассказали?» Другими словами, я бы занимался болезненными аффектами и фантазиями, которые секретный материал вызывает у пациента, включая болезненные фантазии переноса. Затем я бы занялся историей этой болезненной ситуации переноса в его прошлом, т. е. «когда это случалось с вами раньше?».

Я бы хотел процитировать простой клинический пример того, что было отмечено выше: пациентка во время первого полугода психоанализа сказала мне, что есть определенные слова, которые она просто не может позволить себе сказать. Эта пациентка обычно была очень способной к кооперации, и я мог видеть ее борьбу с собой, когда она произносила эти слова. Я помолчал некоторое время и затем, когда увидел, что она потерпела поражение в своих попытках к общению, спросил ее: «Как бы вы чувствовали себя, если бы сказали это слово?» Она ответила, что чувствовала бы себя опустошенной, подавленной. Она бы чувствовала себя как гусеница под камнем, как насекомое, грязное, маленькое, безобразное насекомое. Мне не пришлось поднимать вопрос о ее фантазии переноса, так как она самопроизвольно сделала это. «Я бы внушала вам отвращение, вы бы ненавидели меня, вы были бы шокированы и попросили бы меня уйти». Я остался спокоен. Пациентка продолжала: «Это скверно. Вы бы ничего этого не сделали... Но именно так я это чувствую. Я реагирую, так, будто это слово вывело вас из душевного равновесия». Я ничего не сказал. Пациентка продолжала мне рассказывать о том, как она в первый раз сказала это слово дома. Был ленч, они были вдвоем с матерью, и она [154] сказала это слово, играя, дразнясь. Ее мать была шокирована и выразила свое отвращение. Она приказала своей девятилетней дочери выйти из-за стола и велела вымыть ей рот с мылом. Пациентка чувствовала, что слово «грязное», но была сильно удивлена реакцией матери. В этот момент пациентка стала способна сказать мне секретное слово; это было неприличное слово «трахаться».

Такой ход событий в известной степени типичен. Когда аналитик анализирует мотив сопротивления, включая фантазии переноса и болезненные аффекты, пациент обычно будет в состоянии поведать свой секрет. Но на этом не кончаются технические проблемы, связанные с анализированием секретов. Секрет — это что-то интимное и важное для пациента, неважно, насколько тривиальным это может показаться, если вытащить его на свет. Для пациента рассказать аналитику секрет означает показать что-то чрезвычайно личное и ценное. С информацией следует обращаться с уважением и деликатностью, но аналитик, тем не менее, должен заниматься анализом продукции.
После того, как секрет выявлен, могут быть два возможных пути для продолжения анализа. Выбор одного из них будет зависеть от реакций пациента, ходу которых нам не следует следовать. Мы можем либо исследовать реакции пациента на то, что секрет раскрыт, либо мы можем изучать содержание секрета. Очень часто эти два направления пересекаются.

Позвольте мне продолжить рассказ о случае женщины, которая не могла сказать слово «трахаться». В конце концов, она смогла, как я описал это выше, сказать [155] это слово мне, после того, как мы проделали некоторую работу над ее чувством смущения. После того, как она сказала слово, она замолчала, я отметил ее смущение, молчание и спросил ее о нем. Теперь она реагировала на то, что сказала «грязное» слово. Она чувствовала себя так, как будто была в туалете в моем присутствии; как будто я видел в действии движение ее кишок. Другими словами, выдать секрет означало осуществить дефекацию передо мною.

Анализ секрета очень информативен, хотя и сложен. В общем, секреты обычно относятся к выделениям. Они всегда имеют какое-то анальное или уретральное сопутствующее значение и считаются постыдными и вызывающими отвращение или же их противоположностями, тем, что очень ценно, что следует хранить и защищать. Секреты также могут быть связаны с. сексуальной деятельностью родителей, которую [156] теперь пациент повторяет, идентифицируясь с ними, и которую он производит в отместку в ситуации переноса. Кроме всего этого, секретность и признание всегда связаны с проблемами эксгибиционизма, скоптофилии и поддразнивания. Секрет неизбежно проявляется в ситуации переноса как специальная форма сопротивления.
Секция по специальным формам сопротивления будет прервана в этом месте по нескольким причинам. Некоторые проблемы техники слишком сложны, чтобы их обсуждать в данном месте книги, ими мы займемся позже. Я имею в виду анализ действия вовне, сопротивления характера, молчания пациента — все те сопротивления, которые осложнены тем, что посредством их деятельности осуществляется важное удовлетворение Ид, сюда же относятся определенные мазохистские сопротивления, экранные сопротивления и так называемые сопротивления «либидозная сцепленность ассоциаций».

Другие специальные формы сопротивлений будут обсуждаться в секции 3.8 по сопротивлениям переноса, потому что элемент переноса очень важен. В связи с интерпретацией я буду обсуждать сопротивления, последовавшие за неправильной дозировкой, выбором времени или тактом интерпретации, так же, как сопротивления, предшествующие и следующие за отпуском и после социального контакта аналитика и пациента и т. д. (см. второй том).

2.67. Отклонения в технике.
Обсуждая основную процедуру так же, как некоторые специальные проблемы техники анализирования сопротивления, мне кажется полезным сопоставить ее с двумя подходами, отклоняющимися от классического психоанализа. Мелани Клейн и Франц Александер являются лидерами двух школ психоанализа, которые весьма резко отличаются по отдельным вопроса по классической позиции, как в теории, так и на практике, в технике. Хотя эта книга посвящена так называемой классической психоаналитической технике, краткое описание этих двух дивергировавших, но важных подходов может послужить прояснению некоторых существенных моментов. Обе эти школы ответственны за некоторые ценные [157] вклады в психоанализ, хотя они также являются и источниками острой дискуссии. По этим причинам студентам следует ознакомиться с основными работами (Клейн, 1932; Клейн ет. ал., 1952, 1955; Александер ет. ал., 1946). Здесь я могу предложить лишь краткую версию их мнений, касающихся анализа сопротивлений.

Прежде всего, поразительно, что термин «сопротивление» совершенно отсутствует в указателе первых двух книг Клейн, указанных выше, и встречается лишь дважды в третьей. Однако, читая различные клинические примеры, можно установить, что Клейн и ее последователи действительно осознают, что временами их пациенты находятся в оппозиции аналитической процедуре. Но с этими клиническими находками они не работают так, как я описывал это на предыдущих страницах. Не делается попытки сформировать рабочий или терапевтический альянс с разумным Эго пациента для того, чтобы дать ему возможность осознать и понять мотивы или форму, или историю его сопротивления (Цетцель, 1956), Все сопротивления немедленно интерпретируются в терминах нижележащих импульсов, которые аналитик переводит в специфические и детализированные фантазии, даже если они касаются превербальных моментов. Клинические данные для их аналитических интерпретаций, на мой взгляд, довольно скудны; они редко представлены детальным материалом случая; и интерпретации поразительно похожи у разных пациентов. Создается впечатление, что индивидуальная история пациента имеет небольшое значение для личного развития и развития невроза.
Я процитирую в виде примера некоторый клинический материал из работы Торнера (1957, с. 286—287) в недавнем собрании работ Клейн. Он описывает пациента с экзаменационной тревожностью и другими симптомами, который рассказывает сновидение — красные пауки вползают и выползают из его ануса, и врач, который осматривает его, говорит, что он не в состоянии увидеть ничего плохого у него, на что пациент ответил: «Доктор, вы не можете увидеть ничего, но они там и все то же самое». Аналитик, последователь Клейн, работал с этим сновидением, интерпретирует его следующим образом: пациент чувствует, что его преследуют плохие внутренние объекты. Аналитик затем сообщает, что пациент [158] воспринял эту интерпретацию с большим облегчением, после чего он дал аналитику «свежие инфантильные воспоминания», которые символизировали «хорошие и помогающие объекты».

Я участвовал в работе секции, посвященной вкладу Мелани Клейн в психоанализ, под руководством Элизабет Зетцель на зимнем собрании Американской Психоаналитической Ассоциации в декабре 1962 года. На секции было около двадцати аналитиков почти из всех Штатов с разнообразными данными, интересами и опытом. Все соглашались, что Мелани Клейн и ее последователи внесли ценный вклад в наше понимание ранних объектных отношений, самых ранних разновидностей ненависти и агрессии, и специальных форм примитивной [159] враждебности. Было также общее согласие и в том, что последователи Клейн игнорируют работу с сопротивлениями как таковыми, отрицают рабочий альянс, недооценивают личную историю пациента и универсализируют фантазии превербальных времен.

Александер и его последователи, как кажется, ударились в другую крайность. Тогда как последователи Клейн интерпретируют большинство инфантильных инстинктивных побуждений, не работая с сопротивлениями, в самом начале анализа, школа Александера пытается работать с сопротивлениями с помощью различных манипуляций. Как кажется, их целью является помочь пациентам избежать сопротивлений, прежде всего, регрессии, которую они рассматривают, в сущности, как расточительность. Александер отстаивает манипуляцию посредством частых интервью для того, чтобы предохранить пациента от того, чтобы стать слишком сильно регрессивно зависимым. Он, бывало, сокращал частоту встреч с пациентом до двух или даже одной в неделю. Аналитику следует предохранить пациента от тенденции «опуститься в безопасный, комфортабельный невроз переноса» (Александер ет. ал., 1946, с. 33). Он полагает, что, когда пациент повторяет материал, который он привносил много раз раньше, стоит прервать лечение, так как то, что пациент «знает о своих предыдущих затруднениях, он все еще помнит...» (с. 36). Более того, Александер полагает, что аналитику «следует поощрять пациента (или даже приказывать ему) делать те вещи, которых он избегал в прошлом, и осуществлять эксперимент в той области деятельности, где ранее он потерпел неудачу (с. 41).

Френч, сотрудник Александера, ясно определяет свои взгляды на работу с сопротивлениями, предостерегая от слишком большой веры в инсайт. Я процитирую место из параграфа, относящегося к враждебным побуждениям: «Путем раскопок позади враждебных побуждений можно найти проблему, которая вызвала их, однако часто можно элиминировать враждебные побуждения без фокусирования внимания пациента прямо на них, просто помогая пациенту найти решение нижележащей проблемы» (Александер ет. ал., 1946, с. 131),
Очевидно, что эти методы обращения с сопротивлением, к которым призывает Александер и его последователи [160] не могут считаться психоаналитическими. Они, в сущности, манипулятивны и анти-аналитичны. Пациент не учится осознавать и понимать свои сопротивления, нет награды за инсайт, то есть за преодоление сопротивлений, нет попытки изменить структуру Эго. Всемогущий аналитик решает, с каким сопротивлением пациент будет иметь дело и какого он должен постоянно избегать. Это может быть эффективной симптоматической психотерапией, но это, конечно же, не психоанализ.

2. 7. Правила техники, касающейся сопротивлений.
Здесь я полагаю, мы можем изложить определенные общие принципы для руководства в определении наших технических процедур. Это не означает, что эти правила являются командами или законами, но, скорее, опорными точками, которые определяют основное направление. Все правила должны использоваться разумно: они должны подходить пациенту, аналитику и ситуации. Техническая мера ценна в том случае, когда аналитик постигает клиническую проблему, способности пациента и цель, которую он пытается достигнуть. Аналитик может достичь той же самой цели, идя более длинной боковой дорогой или в обход, но во время длительного путешествия практически важно держать в уме «карту дорог», которая показывает местность, топографию, препятствия и т. д. Следующие правила и представляют собой такие путеводные замечания. Они особенно ценны, когда аналитик чувствует недостаток или неопределенность. Фрейд называл эти правила «рекомендациями» и он не требовал никакого безусловного принятия их. Он чувствовал, что существует такое разнообразие психических констелляций и такое богатство детерминирующих факторов, что любая механизация психоаналитической техники приведет к снижению эффективности. Тем не менее, он действительно полагал, что определенные процедуры полезны для обычной ситуации (Фрейд, 19136, с. 123).

2.71. Анализ сопротивления до (прежде) содержания; анализ Эго до Ид; анализ, начиная с поверхности.
На ранних этапах развития психоанализа техника была сфокусирована на попытке получить репрессированные воспоминания, задачей было просто сделать [161] бессознательное сознательным. Считалось, что сопротивлений можно избежать, интерпретируя свободные ассоциации пациента. Однако Фрейд вскоре осознал, что ударение сделано неверно, что эффективным является не получение забытых воспоминаний, а преодоление сопротивления. Воспоминания, получаемые при наличии все еще «целого» сопротивления, будут неспособны произвести какие-либо изменения, потому что они будут по-прежнему подвластны силам сопротивления (Фрейд, 19136, с. 141). В 1914 г. Фрейд утверждал, что работой аналитика является анализ и интерпретация сопротивления пациента. Если мы преуспеем в этом, пациенту будут часто открываться забытые воспоминания и будут устанавливаться правильные связки (1914с, с. 147).

С осознанием центральной роли сопротивления старая топографическая формула о делании бессознательного сознательным сменилась динамической формулой; мы анализируем сопротивления до содержания (Феничел, 1941, с. 45). Эта формула не отрицает старой, она просто уточняет ее. Перевод бессознательного полезен, если только это вносит изменения в невротический конфликт. Нет смысла в раскрытии репрессированного, если это будет встречать те же самые защитные силы, которые обусловили репрессию в первый раз. Причем изменение должно быть произведено в области сопротивления. Различные процедуры анализа сопротивлений (см. секцию 2.5) позволяют осуществить заметные изменения в силах сопротивления.
Здесь будет уместно привести точку зрения структурную, потому что это прояснит нашу терапевтическую задачу. Нашей единственной целью является борьба Эго с Ид, Суперэго и внешним миром (Фрейд, 19236, с. 56—57). В процессе анализа Эго пациента может рассматриваться как имеющее два различных аспекта и функции. Бессознательное, иррациональное Эго является инициатором патогенных защит и выглядит как экспериментирующее Эго во время лечения. Сознательное, разумное Эго является союзником аналитика и проявляется клинически как наблюдающее Эго пациента во время анализа (Серба, 1934). Техническое правило, состоящее в том, что аналитику следует анализировать сопротивление до содержания, может [162] быть выражено структурно: аналитику следует анализировать Эго до Ид (Фрейд, 1933, с. 80; Феничел, 1941; с. 56). Более точно, вмешательства аналитика имеют целью сделать разумное Эго пациента более способным справляться со своими опасными ситуациями.
В прошлом пациент чувствовал, что эти опасности являются слишком угрожающими, и его иррациональное Эго устанавливает патогенные защиты, что выливается в невротические симптомы. В аналитической ситуации с помощью рабочего альянса и посредством соответствующей последовательности интерпретаций мы ожидаем, что разумное Эго пациента расширит свое влияние. Работа с наблюдающим Эго пациента и демонстрация неразумности операций его экспериментирующего Эго делает возможным для разумного Эго расширить свой суверенитет. Мы анализируем сопротивление до содержания, Эго до Ид, так что иногда мы интерпретируем отвращаемое содержание пациенту, он будет иметь дело с ними более адекватным образом, а не просто повторять свои прошлые невротические паттерны.

Для того, чтобы прояснить причины, стоящие за этими формулами, позвольте мне привести клинический пример.
Пациент, мистер 3. (см. 2.52 и 2.54), который проходил анализ уже полтора года, начал сеанс с рассказа о следующем сновидении: «Мне снится, что я лежу на огромной кровати. Я совершенно наг. Большая женщина входит и говорит, что она должна искупать меня и приступает к мытью моего генитального органа. Я чувствую стыд и бешенство, потому что мой генитальный орган не становится эректным».
Я молчу, и пациент начинает говорить. Вот основное содержание его ассоциаций: «Женщина во сне похожа на друга семьи. Действительно, она выглядит, как мать моего хорошего друга Джона. Она была также и другом моей семьи и, в особенности, подругой моей матери, но она не похожа на мою мать. Она не избалована. Она не была избалованным ребенком, как моя мать. Мне нравилась эта женщина. Я часто хотел, чтобы моя мать была такой, как она... (пауза)... Она замужем. И она вызывала желание; действительно, она была агрессором. Женщины, которые так ведут себя, похожи на проституток. У них нет никакого чувства любви, они интересуются [163] только сексом. Они хотят, чтобы их обслуживали. Все в этом разговоре заставляет меня чувствовать себя очень некомфортно... (пауза)».

В этот момент, я думаю, это ясно, прежде всего мы имеем дело с ситуацией, в которой мистер 3. борется с выражением и сокрытием инфантильных деланий и страхов. Взглянув на манифестацию содержания сновидения, а также на ассоциации, нетрудно понять, что этот материал касается пациента — маленького мальчика, лежащего на большой кровати и имеющего детское желание, состоящее в том, чтобы его мать ласкала его пенис. Но здесь есть также доля гнева и стыда, потому что его пенис не производит такого глубокого впечатления, как пенис его отца. Он обижается на тех женщин, которые предпочитают большие пенисы. Он также хочет, чтобы играли с его пенисом. Теперь все в этом содержании ясно, но было бы неправильно представлять интерпретацию любого из этих мест пациенту, потому что также очевидно, что у мистера 3. есть сильные тенденции бежать от всего этого, скрывать это, прикрывать все это. Заметьте, как не естествен его язык, как он уклончив, стерилен. «Я был совершенно наг». Женщина продолжает мыть «мой генитальный орган». «Мой генитальный орган не становится эректным». Затем откровенное признание: «Все в этом разговоре заставляет меня чувствовать себя очень некомфортно».
В такой ситуации, когда некоторое скрытое содержание выступает вперед, но когда также налицо значительное сопротивление, я полагаю, было бы бессмысленно продолжать заниматься отвращаемым содержанием до того, как я проанализирую и тщательно проработаю некоторые из сопротивлений пациента. Если я попытаюсь указать, к смущению мистера 3., что он, кажется, хочет, чтобы какая-то материнская личность ласкала его пенис, он бы зло обвинил меня в том, что я похотливый старик или, возможно, совсем замолчал. Я совершенно уверен в этом, потому что в других случаях у него были такие реакции, даже после того, как я пытался работать над его сопротивлением.

Таким образом, я решил работать прежде всего над сопротивлениями, и только после того, как я увижу проявление изменений в них, я попытаюсь конфронтировать его с содержанием. Я говорю ему, когда он замолкает: [164] «Вы, кажется, смущаетесь сегодня, когда пытаетесь рассказывать мне о ваших сексуальных переживаниях. Даже ваш язык становится неестественным». (Я говорю «сегодня», потому что были случаи, когда он был способен более прямо говорить о сексуальных вопросах и таким способом я напоминаю ему об этом.) На это мистер 3. ответил: «Да, что пользы быть грубым (пауза)... Я не знаю, какой язык использовать здесь. Мне очень хочется знать, как бы вы реагировали, если бы я говорил первые пришедшие в голову слова. Я осознал, как только сказал это, что это как раз то, что вы, возможно, хотели (пауза)... Да, это не вы неодобрительно относитесь к этому, это я сам; я не одобряю вульгарный язык... (пауза). Сновидение было так живо, чувства во сне были так сильны... я чувствовал себя так по-детски».

В этот момент я чувствовал, что пациент успешно работает над некоторыми аспектами сопротивления переноса; он понимает, что он защищает свои чувства от осуждения мною и что такие чувства осуждения неуместны. Мы могли заниматься этим сопротивлением дальше, но в это время он, казалось, был готов заняться содержанием сновидения, потому что он самопроизвольно вернулся к чувствам во сне. Я вмешался следующим образом: «Вы рассердились и почувствовали стыд, но как вы чувствовали себя во сне, когда женщина начала ласкать ваш пенис?»
Здесь следует отметить, что я собираюсь шагнуть дальше пациента. Я не использую его неестественный язык, я пользуюсь повседневным языком, и я говорю откровенным тоном. Я говорю о женщине, которая ласкает его пенис, а не моет его. В первый момент пациент отвечает молчанием. Потом он говорит: «Да, сначала мне нравится это» (пауза). Затем он продолжает, что, когда он был на свидании, женщина делала «это»... она действительно играла с его пенисом. Но он хочет заверить меня, что она была агрессором, а не он. Однако он должен согласиться, что ему нравилось это; па самом деле, ему это нравилось чрезвычайно; на самом деле, если уж допустить это, он предпочитает такой вид сексуального наслаждения всем остальным. Но, так или иначе, он чувствует, что это неправильно (пауза)... Женщина была замужем. Ее муж был большим руководителем. [165] Ему доставляло удовольствие обмануть ее мужа, но, в действительности, обмана не было, поскольку они разошлись. «Это не было реальной победой, только ложной победой. Это так, как в моей работе; я выгляжу так, будто упорно работаю, но это не реальная деятельность, и я, в действительности, не работаю столь уж усердно. Это еще что-то напоминает: я ничего не хочу делать, я хочу, чтобы мне что-нибудь дали, Я притворяюсь все время активным и упорно работающим, но, в действительности, я хочу, чтобы кто-нибудь дал мне что-нибудь».

Пациент, казалось, работает хорошо, его сопротивление исчезло на время. Итак, в этот момент я снова вмешиваюсь, Я говорю, что мне кажется, что он наслаждается чувством, что ему дает сексуальное наслаждение большая женщина, и, хотя он наслаждается этим, он также и стыдится этого, потому что чувствует себя маленьким мальчиком. На это пациент ответил, что да, во сне кровать была такая большая, она была огромная, он должен был быть по сравнению с ней очень маленьким. Пауза, и затем он говорит: «Вы должны подумать, что это следовало делать с моей матерью? Фу. Это верно, что девушка, с которой у меня было свидание, была того же сорта, с такими же тяжелыми чертами, которые я находил такими отталкивающими у своей матери».

Этот клинический пример иллюстрирует то положение, что, начиная работу с сопротивления, аналитик может завершить определенную часть аналитической работы с пациентом. Я полагаю, что если бы я избегал сопротивления и перешел прямо к содержанию, то последовал бы либо сердитый отказ, либо интеллектуальное обсуждение, либо покорность без истинных эмоций и истинного инсайта. Используя этот клинический пример в качестве иллюстрации, позвольте попытаться перепроверить разумное обоснование технического правила: анализ сопротивления до содержания.
Для того чтобы интерпретация или конфронтация была эффективной, мы должны быть уверены в том, что пациент может воспринимать, может понимать, может осознавать интерпретацию или конфронтацию. Таким образом, мы должны быть уверены, что разумное Эго имеется в наличии. Мы анализируем сопротивление, в [166] первую очередь, потому что сопротивление будет мешать формированию разумного Эго пациента. Более точно: смущенный пациент имеет лимитированное разумное Эго. Если я конфронтирую его со смущающим содержанием, он потеряет даже эту ограниченную разумность. Я должен работать в области, в которой он может использовать свое лимитированное разумное Эго. Однако при этом я отмечу, что он чувствует смущение; очевидно, что замечание приемлемо для его разумного Эго, что оно не заставит его бежать, и он вполне может вынести его. Я бы хотел узнать с его помощью, что заставляет пациента смущаться сегодня, косвенно напомнив ему, что он не всегда смущается. Сначала он защищается бессознательно, говоря, что нет смысла быть грубым и что ему хотелось бы знать, как я отреагирую на такое выражение. Его разумное Эго, не чувствуя себя изолированным и одиноким, делает большой шаг вперед, расширяя свои границы, и он становится способен осознать, что это не я неправ, а он сам. Затем он осознает свою реакцию как неприемлемую, он смотрит на свое поведение аналитически, он формирует временную и частичную идентификацию со мной, формирует рабочий альянс по отношению к своему сопротивлению. Я отмечаю кое-что в его поведении, чему он должен следовать и что понимать, идя далее вместе со мной. По мере того, как он формирует со мной этот альянс, его разумное Эго становится сильнее, и теперь он способен посмотреть аналитически на то, что он переживал, Я продолжаю раскол его Эго, кото-рое теперь имеет функции переживания и наблюдения. Затем он становится способен увеличить разумное, наблюдающее Эго. Блестящая работа Стербы (1934) по этому вопросу заслуживает прочтения.

Мой смущенный пациент стал бы сердиться или отдалился и перестал работать, если бы я начал анализ с тревожащих содержаний его сновидений и его ассоциаций. Я же начал с того, что было приемлемо для его разумного Эго, с того, что он охотно принял как свои собственные чувства. Ссылаясь на другую топографическую формулировку, я начинаю с поверхности (Фрейд, 1905а, с. 12; Феничел, 1941, с. 44). Я взываю к его сознанию, и оно может быть настолько разумным, что допустит, что он смущен. Затем был достигнут рабочий [167] альянс со мной, и он сам смог проанализировать неуместную реакцию переноса по отношению ко мне. Если бы он не смог этого сделать, я бы интерпретировал это для него сам. Теперь, когда у пациента было сильное разумное Эго для работы с отвращаемым материалом, я мог осмелиться представить этот болезненный материал.

Я почувствовал, что он, вероятно, готов к конфронтации с тем фактом, что это было инфантильным, т. е. инцестуозным желанием — таким образом я вел его в определении того, что эта деятельность заставляла его испытывать чувство стыда, потому что она заставляла его чувствовать себя маленьким мальчиком, которому дает сексуальное удовлетворение большая женщина. Он отметил это и боролся с ним. Он осознал, что ему нравилось обманывать мужей, осознал, что это была ложная победа, а затем впервые осмелился подумать, что, может быть, это была его мать, когда сказал: «Вы должны были бы подумать так...» Затем, в конце концов, он принял и закрепил это содержание. Как расширилось его маленькое разумное Эго, обрело способность успешно бороться с различными видами сопротивления, прогрессируя во время сеанса! Можно наблюдать, как во время сеанса шла его битва с сопротивлениями. Если они усиливались и останавливали в росте разумное Эго, это означало, что следует работать дальше над сопротивлениями и воздерживаться работать над содержанием. [168]
Это основные правила техники: анализировать сопротивление до содержания, Эго до Ид, начинать с поверхности. Работа с содержанием может быть более интересной, более блестящей, работа с сопротивлением может оказаться более тяжелой. Но если сопротивление Эго не анализируется, аналитическая работа может оказаться более тяжелой или зайти в тупик. Пациент будет ограничен, он будет деструктивно регрессировать или же анализ станет интеллектуальной игрой или скрытым удовлетворением переноса.

То правило, что мы анализируем сопротивление до содержания, не должно быть понято так, что мы в первую очередь анализируем только сопротивление или подступы к нему и что мы избегаем содержания совершенно до того, как сопротивление будет решено. В действительности, здесь нет четкого разделения между сопротивлением и содержанием. В различных примерах я дал много иллюстраций того, как сопротивление становится содержанием и затем данное содержание используется как сопротивление. Более того, анализ каждого сопротивления ведет к его истории, которая есть содержание. В конечном счете, нам, вероятно, следует использовать какое-то содержание для того, чтобы помочь выявить сопротивление. Основное техническое правило означает, что интерпретация содержания не будет эффективной до тех пор, пока значимые сопротивления не будут проанализированы в достаточной степени. Последний пример со смущающимся пациентом ясно иллюстрирует это. Он не мог работать с материалом, пока в до-статочной мере не преодолел свое сопротивление переноса, Позвольте мне теперь привести пример, иллюстрирующий использование содержания в качестве вспомогательного средства при анализе сопротивления.
Пациентка, миссис К. (см. 1.24 и 2.651), на четвертом году анализа начинает сеанс, рассказывая мне следующее сновидение: 1) «Я фотографируюсь голой, лежа на спине в различных положениях: ноги сомкнуты, ноги врозь». 2) «Я вижу мужчину со свернутой рулеткой; на ней написано что-то, что считается эротичным. Красный, покрытый иглами маленький монстр кусает этого мужчину крохотными острыми зубками. Человек звонит в колокольчик о помощи, но никто не слышит его, кроме меня, а мне, кажется, это безразлично». [169]

Позвольте мне добавить здесь, что эта пациентка работала во время нескольких последних сеансов над проблемой своих страхов гомосексуальных импульсов, которые она связывала со своей клиторной сексуальностью, противопоставляя ее вагинальной сексуальности. Теперь, когда она получила возможность испытывать вагинальный оргазм, она могла посметь идти дальше. Более того, она никогда в действительности не чувствовала зависти к пенису и только недавно осознала, что ее отношение — я рада, что я девушка, я потерпела бы неудачу, будучи мужчиной, — было защитой против глубоко спрятанной и до сих пор не затрагиваемой враждебности к пенису. Если мы знаем все это, для нас будет очевидно, что манифестация содержания сновидения является продолжением этих тем, фотографирование в голом виде относится к проблемам разоблачения отсутствия пениса. Мужчина с рулеткой, которого она игнорирует, очевидно, представляет собой ее аналитика. Красный монстр, с которым он сражается, представляет собой проекцию или месть за ее чувства к мужским гениталиям.

Пациентка начинает говорить каким-то печальным, пустым голосом. Она пересказывает планы вечера, который она устраивает для своей двух с половиной-летней дочери. Она надеется, что ребенок будет наслаждаться им, это будет не такой ужасный вечер, какие установились для нее в то время, когда она была ребенком. После этого пациентка вспоминает, как она вышла из дома со своим женихом и обнаружила, что она язвительно попрекает его за декадентское прошлое, за то, что он был волокитой, никудышным человеком. Пауза. Менструация у нее задерживается на один день, и она думает, что она беременна, но, как кажется, ее это не волнует. Пауза. У нее такое чувство, что внутри у нее что-то не так, внутри что-то омерзительное, что напоминает о чувствах человека из «Имморалиста», который испытывает чувство отвращения из-за туберкулеза жены. Пауза. «Я пошла на скучнейший вечер и возненавидела его (молчание). Я хочу, чтобы вы сказали что-нибудь. Я чувствую пустоту. Я схожу с ума из-за своей малышки, она становится очень привлекательной (молчание). Я чувствую отчужденность и отстраненность». [170

В этот момент я вмешался и сказал: «Вы чувствуете отчужденность и пустоту потому, что вы, кажется, боитесь взглянуть на того ненавистного монстра, который находится внутри вас». Пациентка ответила: «Тот монстр был красным, в действительности, глубокого красно-коричневого цвета, как старая менструальная кровь. Это был средневековый дьявол, такой как на картинах Иеронима Босха. Мне он напомнил это; если бы я рисовала, я бы нарисовала именно так, наполнив все всеми видами демонов секса, кишечной перистальтики, гомосексуальности и ненависти. Я полагаю, мне не хочется встать перед лицом своей ненависти к себе, к Биллу, к моему ребенку и к вам. Я, реально, не изменилась, а я думала, что сделала большой прогресс {молчание)».
Я вмешался: «Мы недавно раскрыли нового монстра: вашу злобу на пенисы мужчин и ваше отвращение к своей вагине. И вы бежите от этого, пытаясь спрятаться в пустоте». Пациентка ответила: «Вы говорите так уверенно, как будто вы уже все решили. Может быть, я бегу. Я читала книгу о мужчине, который давал своей жене коньяк, чтобы она была лучшим сексуальным партнером, и она притворялась пьяной, чтобы смочь выказать свои реальные чувства. Может быть, и я такая Я бы реально показала вам, мужчинам, что я могу быть сексуальной. У меня иногда бывает такое чувство, что под кроткой внешностью рабыни мне присуща грандиозность. Я бы показала вам, бедным «трахнутым», как нужно использовать пенис, если бы он у меня был. Да, когда Билл пытался удовлетворить меня другой ночью, я смотрела на него, а в уме пронеслась мысль о том, кто теперь «прислуга за все». И какой рулеткой, спрашиваю, какой рулеткой вы измерите неврозы? Я терпеть не могу чувствовать себя бестолковой, а иногда вы и этот анализ делаете меня такой. Я могла бы быть настолько резкой, как и вы, если бы осмелилась. Но я боюсь, я потеряла бы тогда вас или стала бы вызывать у вас отвращение, и вы бы бросили меня. Я полагаю, мне следует говорить вам больше правды. Я не могу ждать от Билла, что он возьмет все это — но вы могли бы...»

Я представил на рассмотрение этот фрагмент сеанса для того, чтобы продемонстрировать, как я работал с [171] сопротивлением пациентки, привлекая на помощь содержание. Я интерпретировал для нее, что она бежит в пустоту, чтобы избежать монстра своей зависти к пенису, своего ненавистного, внутреннего пениса и маскулинной идентификации. Эта формулировка помогла ей осознать, как она пыталась отрицать и затем проецировать эту ненавистную интроекцию на меня и на своего жениха. Она могла видеть ее эффект, продуцирующий сопротивление, и была в состоянии исследовать его в себе. Прояснение содержания помогло ей в работе с враждебно-депрессивным сопротивлением переноса.
2.72. Пациент определяет предмет сеанса.
Это правило техники является продолжением старого правила: начинать каждую интерпретацию с поверхности. Мы просмотрели топографическую формулу и выразили ее структурно, прочитав: мы начинаем наши интерпретации с того, что приемлемо для сознательного, разумного Эго пациента. Правило, что мы анализируем сопротивление до содержания, является применением этой формулы. Поскольку сопротивления являются продуктом функционирования Эго, они более приемлемы для разумного Эго, чем материал Ид. Эта причинность также ценна для параллельных формул: анализировать защиту прежде, чем репрессированный материал, анализировать Эго до Ид.

Фрейд (1905а, с. 12) сделал технические рекомендации в случае Доры: позволять выбирать пациенту тему сеанса. В то время он связывал это с тем, что мы начинаем аналитическую работу с поверхности разума пациента. Мы не должны навязывать свои интересы пациенту, равно как и теоретические заключения. Метод свободных ассоциаций также основывается на нашем желании позволить пациенту выбрать тему сеанса. Его ассоциации дают нам доступ к тому, что является для пациента живой психической реальностью в данный момент. Его ассоциаций раскрывают нам, что его беспокоит, что он пытается вывести на сознательный уровень, что имеет для него значение. Ассоциации или отсутствие их также показывают нам, чего он пытается избежать. Именно по этой причине я включаю это правило в технические правила, касающиеся сопротивления. Пациент [172] очень часто определяет тему сеанса тем, о чем он молчит, чего он избегает, как он избегает и т. д.
Это не означает, что пациент может обдуманно определять, о чем мы будем говорить. Например, пациент начинает сеанс, сказав: «Я хочу рассказать вам о своей жене». Затем он тратит большую часть сеанса, описывая озадачившие его реакции жены на него. Я продолжаю молчать, потому что мне кажется, что он рассказывает о чем-то эмоционально значимом для него, и я не определяю ничего уклончивого в его продукции. Однако он делает ошибку в какой-то момент, говоря: «Моя мать очень требовательна в сексуальном плане... я хочу сказать моя жена». В этот момент я изменяю фокус его рассказа, прося его рассказать мне об отношениях его матери и жены. В действительности я не меняю тему; он сам бессознательно изменил ее: я просто следую его направлению.

Позволить пациенту «выбрать» тему сеанса означает: 1) позволить пациенту начинать каждый сеанс с манифестации материала, который беспокоит его и 2) не навязывать ему ваши интересы. Если материал вчерашнего сеанса кажется вам очень важным, вы должны воздержаться от своего интереса и следовать за пациентом до тех пор, пока он работает продуктивно. Кандидату будут часто навязывать материал своих контрольных сеансов при работе с пациентами, когда это не-уместно. Некоторые аналитики будут продолжать заниматься интерпретацией сновидения, когда это не является значимой частью сеанса, потому что аналитику нравится работать со сновидениями. 3) Пациент выбирает тот материал, которым он начинает сеанс, но мы отбираем из его материала то, что, как мы полагаем, его действительно волнует или должно было бы волновать. Например: пациент рассказывает нам о своих сексуальных наслаждениях, но мы отбираем его смущение при разговоре о сексе. Мы выбираем то, что его действительно беспокоит, даже если он не осознает этого. Аналитик может привести аналогию к данному сновидению и попросить пациента выбрать манифестацию содержания, тогда как сам аналитик пытается уловить значимый материал, находящийся в латенте. [173]

2.73. Исключения из правил.
2.731. Минорные сопротивления
Хотя аналитическая техника отличается от всех остальных методов именно тем, что мы анализируем сопротивления, мы не анализируем при этом все и каждое сопротивление. С небольшими и временными сопротивлениями обращаются, просто сохраняя спокойствие и предоставляя возможность самому пациенту преодолевать их. Или можно делать уточняющие замечания. Например: пациент молчит или колеблется, и вы говорите: «Да» или — «Что?» — и пациент начинает рассказывать. Нет необходимости возвращаться и анализировать значение, цель или содержание каждого сопротивления. Это остается верным, пока пациент, как кажется, преодолевает сопротивление сам и может осмысленно общаться. Если же сопротивление, однако, упорно или же нарастает, тогда следует анализировать его. Другими словами, общее правило состоит в том, что небольшие и временные сопротивления не нужно анализировать; они могут быть преодолены самим пациентом.
Исследование небольших сопротивлений не только не необходимо, но и может увести в сторону от важного материала. Более того, пациенту следует позволять играть активную роль в преодолении своих сопротивлений. В конечном счете, занятие каждым небольшим сопротивлением превращает аналитика в природу, а анализ — в изводящее занятие. Составной частью такта при проведении анализа является знание о том, как различить сопротивления, требующие анализа или не требующие его.

2.732. Утрата функций Эго
Иногда в анализе возникает ситуация, когда отсутствие сопротивлений обусловлено утратой функций Эго. Тогда нашей задачей будет позволять и даже поддерживать развитие определенной степени сопротивления. Это может произойти при работе с психотическими или пограничными случаями, но также и с невротическими пациентами на этапе переживания ими инфантильных неврозов. Необходимые вмешательства в этих ситуациях, [174] может быть, не совсем аналитичны, но такие ситуации не вызовут инсайта; они требуют применения чрезвычайных мер. Поскольку такое случается во время анализа, стоит уделить немного внимания обсуждению связанных с ними технических проблем.
Эмоциональные взрывы сопровождают все анализы, проникающие в глубь инфантильных неврозов. Во время пика эмоционального излияния есть в большей или меньшей мере потеря функций Эго, зависящая от интенсивности и количества разряжающегося аффекта. Если это имеет место в начале сеанса, наша задача может быть достаточно простой. Терпение и поддерживающее молчание будут достаточны для того, чтобы дать пациенту возможность разрядить запретные эмоции. При наступлении паники, гнева или уменьшении депрессии можно определить возвращение разумного Эго и можно попытаться продолжить работать аналитически. Но, если эмоциональный взрыв не утихает или если это случается в конце сеанса, становится необходимым вмешательство. Хотя в идеале мы бы хотели, чтобы у пациента была полная разрядка чувств, целесообразно помешать этому в данном случае. Было бы опасно позволять пациенту уходить на вершине эмоционального взрыва, без функционирующего, разумного Эго. Нашей задачей в таком случае является «усыпить» пациента и не вызывать не поддающихся анализу осложнений.

По моему опыту, следующие шаги, как кажется, являются эффективными и несут минимальные осложнения. Предположим, что пациент терзается болью из-за интенсивной реакции на неудачу, неистово рыдает, а сеанс кончается. Я бы подождал до самого последнего момента, прежде чем прерывать его. Тогда бы я сказал: «Простите, что я прерываю вас, когда вы так несчастны, но наше время кончилось». Если пациент отреагирует на это замечание, а они обычно делают это, я бы, затем сказал: «Давайте займем еще несколько минут, пока вы немного успокоитесь». Потом я бы дал пациенту возможность сказать что-нибудь, если он этого хочет, но в любом случае я даю ему шанс увидеть, что я не встревожен, не печален и не нетерпелив. Мое поведение показывает, что я сочувствую его состоянию, но и стою лицом перед реальностью. Я помогаю осуществить [175] некоторый контроль привнесением реальности в конце сеанса, но я показываю, что мне жаль прерывать его излияние эмоций. В конце концов, важно, что аналитик показывает, что он не боится вспышки пациента и выражает готовность быть моделью для идентификации пациента с ним. В конце такого сеанса я обычно говорю что-нибудь вроде: «Это эмоционально излияние болезненно для вас, но оно важно для нашей работы. Мы должны понять его, проанализировать его и справиться с ним».

Возникают и другие ситуации во время анализа, в которых пациент теряет либо испытывает страх, что он потерял некоторые или многие функции Эго. Например, пациент может начать болтать, как ребенок, или говорить непонятным словесным винегретом. Здесь также следует проявить терпение, не бояться этого, быть твердым. В конце концов, аналитик должен прерывать пациента: «Теперь давайте посмотрим на то, что получилось — вы говорите, как маленький ребенок». Вмешавшись таким образом, аналитик может служить напоминанием и моделью пациенту для его временно утраченного разумного. Своим твердым тоном он показывает, что он не боится, и тем самым успокаивает пациента.

Пациент может перейти в состояние сильной паники, ужаса или беспомощности, лежа на кушетке. Одна из моих пациенток жаловалась, что слова выскальзывают из нее, и она боится намочить кушетку. Я позволил ей переживать так сильно, как мне казалось, она может вынести, а затем сказал: «Хорошо, теперь давайте вернемся к анализу и попытаемся взглянуть на все это с самого начала. Давайте попытаемся понять, что же произошло».
В некоторых ситуациях пациенты приходят в ужас, что они потеряют всякий контроль, и боятся, что они станут сильно агрессивными или сексуальными. Когда я чувствую, что этот страх — искренен, и когда есть причина, обосновывающая страхи, я говорю или веду себя в манере, которая показывает: «Не расстраивайтесь, я не позволю вам причинить боль себе или мне».

Как я сказал ранее, эти вмешательства не аналитичны, но я полагаю, что эти ситуации также неаналитические. Я использую неаналитические процедуры, но я стараюсь избегать анти-аналитических, то есть таких [176] актов, которые будут мешать дальнейшему анализу. После того, как острый кризис пройдет, аналитик может продолжать анализ. Однако, по моему опыту, вмешательства, предпринятые с терапевтическими целями и позднее тщательно проанализированные, не вызывают непоправимого вреда для аналитической ситуации. С другой стороны, строгая пассивность и молчание аналитика могут представлять собой большую опасность тем, что они позволяют пациенту регрессировать к травматическому уровню. Молчание и пассивность аналитика будут в таком случае восприняты как отсутствие заботы, беспокойства о пациенте. Это может быть значительно более пагубно. Когда такие случаи имеют место, аналитику следует проделать некоторый самоанализ своего поведения контрпереноса.
В заключение этой части по техникам анализирования сопротивления я испытываю потребность еще раз повторить, что наиболее важными сопротивлениями являются сопротивления переноса. Я не подчеркивал этого в клинических примерах, приведенных выше, поскольку я в первую очередь хотел обсудить концепцию сопротивления в целом.
2.21.
Арлоу (1961), Гловер (1955), Лоевенштейн (1961), Лумм (1961), Ван дер Найде (1961), Зелигз (1961).
2.41.
Фриман (1959), Фрейд (1916—17), Глава XIX 19236, Глава V; 19266; 1933, Героу (1951), Хартманн (1951), Хоффер (1954), Кохут (1957), Лэмпл-де Грут (1957), Лоевенштейн (1954), Сперлинг (1958), Винникот (1955).
2.214.
Альтманн (1957), Вирд (1957), Екстейн и Фридман (1957), Канзер (1957), Шпигель, (1954), Зелигз (1957).
2.6.
Гиллепси (1958), Гительсон (1958), Гловер (1958), Катан (1958), Нахт (19586), Вильдер (1958).
2.5.
Гловер (1955), Меннингер (1958), Шарп (1930). [177