Сновидения и неврозы

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Читатель, стоически вынесший поневоле насыщенное специальной терминологией и, вероятнее всего, скучное сравнение достоинств фрейдовской и юнговской психологических теорий, вправе взмолиться о пощаде, узнав, что его вдобавок ожидает аналогичный разбор концепций сновидений и неврозов. Он может решить: если, как утверждает автор, Юнг своим отступничеством от фрейдовских принципов вернул себя в ряды классических психологов, для которых вся психика сводится к сознанию, нет смысла сравнивать фрейдовскую и юнговскую теории сновидений и неврозов; между ними нет и не может быть ничего общего. Тем не менее имеется несколько причин, по которым его нельзя избавить от анализа этих вопросов.

 

Прежде всего, принято считать, что юнговская теория сновидений глубже и стройнее фрейдовской, поскольку Юнг не только подчеркивает «предсказательную функцию» сновидений, но и уверен, что они обращают на службу индивидууму нетленную мудрость прошлых веков; кроме того, как известно, Юнг считает сновидения символическим руководством к действию в настоящем и будущем. Кстати сказать, это мнение, которого вполне могут придерживаться самые поверхностные классические психологи, широко распространено среди тех сивилл, что царствуют на кухне и в детской. Аналогичная ситуация и с неврозами: принято считать, будто, заявив, что причина неврозов — неспособность индивидуума достичь жизненных целей — кроется в сознании, Юнг открыл более поучительную мотивацию психических расстройств, нежели какой-то там конфликт между бессознательным человека и его примитивными влечениями, о котором писал Фрейд. После этого пройти мимо концепции сновидений и неврозов для комментатора-фрейдиста значит быть заподозренным в малодушном нежелании вступать в дискуссию по этому вопросу. Так или иначе, любой читатель, бездумно разделяющий модное мнение, согласно которому психология Юнга в чем-то превосходит учение Фрейда, не вправе уклоняться от обсуждения данного вопроса с научной точки зрения независимо от того, к чему может привести подобная дискуссия.

 

Однако есть и более убедительная причина придерживаться именно такого образа действий. Задача психологов не ограничивается детальным описанием структуры психики, источников ее энергии и механизмов и даже описанием процессов, регулирующих развитие человеческого характера. Психологу требуется описать функционирование психики во всей ее полноте, причем это описание должно пролить какой-то свет на бессознательные проблемы и на сознаваемые сложности у мужчин, женщин и детей. Если бы человек не был столь раздираемым конфликтами существом, наш интерес к психологии зачах бы сам по себе. К старым классическим системам психологии стали относиться пренебрежительно оттого, что эти бесплодные служанки метафизики не видели универсальности человеческих конфликтов.

 

Далее, для старых психологических систем было характерно отношение к человеку не только как к «лабораторному» объекту и вечному взрослому, но и как к тому, кто всегда здоров душой и телом и непрерывно бодрствует. Нелепость этих исходных положений очевидна. Даже взрослые проводят треть своей жизни во сне; младенцы же, по самым консервативным оценкам — три четверти времени своего младенчества. Жизнь младенца — это вечность, спорадически прерывающаяся для еды и испражнения, из чего постепенно возникает способность измерять время. Кроме того, хотя точная статистика даже тяжелых душевных заболеваний никогда не велась, не будет ошибкой сказать, что от трети до трех четвертей человечества страдает теми или иными психическими расстройствами. Психологическая теория, которая игнорирует функционирование психики во время сна и душевные расстройства во время бодрствования — не более чем ловушка и иллюзия. Внушая людям представление, будто «нормальность» является божественным атрибутом, она уводит их в мир иллюзий. С точки зрения беспристрастного анализа «нормальный психолог» — это на три четверти теолог.

 

То, что сновидения и неврозы рассматриваются в одной главе, объясняется отнюдь не необходимостью экономии места. Даже с описательной точки зрения у сновидений и неврозов есть немало общего. Большинство людей, ложась спать, считают вполне вероятным, что им приснится кошмар, в котором за ними будет гнаться какое-нибудь дикое животное. Детская боязнь животных как правило считается вполне естественным явлением, хотя это мнение и ошибочно. Однако фобию животных у взрослого, хотя ее и принято считать чем-то болезненным, можно с полным основанием рассматривать как диссоциированный фрагмент сновидения, который, будучи вырван из контекста сна, маскируется под часть реальной повседневной жизни. Заявив это, можно предчувствовать, что далее последует профессиональный спор, поскольку для Юнга фрейдовская теория сновидений и образования симптомов продиктована личными идиосинкразиями ее создателя, в то время как для фрейдиста юнговская теория сновидений и неврозов — просто полная чепуха. Поэтому сначала рассмотрим эти теории по отдельности.

 

В наши утонченные времена, когда всем и каждому известно, что сновидения имеют какое-то отношение к психологии и даже повидавший всякие виды психиатр порой готов очертя голову рискнуть своей респектабельностью ради того, чтобы во всех тонкостях интерпретировать чей-нибудь сон, трудно себе представить, сколь радикален был переворот, свершившийся, когда Фрейд раскрыл механизм возникновения снов и их значение. Мы ничуть не погрешим против истины, сказав, что в истории человеческого разума было два ключевых события. Первое из них произошло в доисторические времена, когда человек, сам того не желая, развил в себе способность к вытеснению в бессознательное, которая — мы никогда не узнаем, внезапно или постепенно, — отрезала динамическое бессознательное от перцепционного сознания, и, заблокировав автоматику условного рефлекса, выиграл время и психическое пространство для развития Эго. Второе случилось в конце девятнадцатого столетия, когда Фрейд в одиночку пробил стену привычных представлений и открыл бессознательное. Как легко было бы пойти по линии наименьшего сопротивления, остаться по сю сторону барьера вытеснения и предоставить решение задачи интерпретации снов физиологам и гадалкам! Более того, даже и сейчас вовсе не исключено, что открытие бессознательного может быть еще утрачено. Чем больше предпринимается попыток превратно истолковать или выхолостить фрейдовскую теорию сновидений — а именно таковы, в конечном счете, характерные для психологии наших дней тенденции — тем меньше остается у психологии точек соприкосновения с современной наукой. Тем более актуально вспомнить, что не прошло и десятилетия с публикации работы Фрейда, как один из первых и самых восторженных его прозелитов отрекся от своих фрейдистских убеждений и предложил систему интерпретации снов, которая свела процесс сновидений до уровня сознательного рассуждения. Именно Юнг был первым и величайшим зоилом в истории клинической психологии.

 

Хотя в рамках данной работы не представляется возможным подробно рассмотреть все научные аргументы, выдвигавшиеся с обеих сторон, нетрудно указать основные предметы дискуссии и понять, почему те взгляды, которых придерживался Юнг, вынудили его оставить научную методику анализа снов и вернуться к более древней практике их толкования. Дело в том, что едва ли можно отрицать, что популярность юнговской теории сновидений зиждется на его убеждении, будто сны имеют свойство предсказывать грядущие события и по ним можно узнать не только настоящее, но и будущее. Между тем основной тезис фрейдовской теории гласит: психическая деятельность во время сновидения не включает в себя никаких интеллектуальных операций. Работа сновидения — это совокупное действие различных бессознательных механизмов, которое искажает латентные идеи сновидения таким образом, чтобы они могли пройти бессознательную цензуру в замаскированной форме, которая и составляет внешнее содержание сна. Латентные идеи сновидения могут формироваться как в предсознания, так и в истинном бессознательном, хотя именно конфликт, возникающий из-за тех или иных бессознательных представлений, приводит в действие цензуру и, следовательно, заставляет латентные идеи маскироваться. Само собой разумеется, диапазон предсознательного мышления во сне так же обширен, как и во время бодрствования. Предсознание способно заглядывать вперед настолько же далеко, насколько видит разум.

 

Еще один источник рационального мышления во сне, включающего в себя мысли о настоящем и будущем, берет свое начало в процессе вторичной обработки, во время которого хаотичное внешнее содержание сновидения упорядочивается, приукрашивается, и ему как правило, хотя и не всегда, придается вид связной цепочки мыслей. Вторичная обработка сновидения — это, по сути, «махание кулаками после драки», цель которого — скомпенсировать любую неудачу бессознательных механизмов сна в маскировке раздражающих и порождающих конфликты бессознательных импульсов спящего. Происходя в момент пробуждения, вторичная обработка сновидений имеет в своем распоряжении весь арсенал интеллектуальных операций. При ближайшем рассмотрении то, что Юнг считает содержащимися в сновидениях пророчествами о будущем, оказывается в большинстве случаев вторичной обработкой сновидений, ничем не отличающейся от процессов интроспекции и рационализации. Это подтверждается и тем фактом, что юнговские толкования снов ничем не отличаются от искренних оценок личности и способностей спящего, которые мог бы, желая ему добра, высказать ему любой участливый друг.

 

Это заблуждение относительно природы сновидений чрезвычайно распространено. Не подлежит сомнению, что сновидение — это результат деятельности нашего мозга во время сна; и в первом приближении можно сказать, что сновидение — нечто вроде замочной скважины, через которую можно наблюдать за работой бессознательного. Однако вместе с тем это кривое зеркало, которое искажает до неузнаваемости все происходящее. Внешнее содержание сна приближает нас к пониманию деятельности бессознательного не более, чем абсурдные плоды воображения шизофреника или куда более точно рассчитанные причуды сюрреалиста. То внешнее содержание, которое мы видим — это результат конфликта между желанием спать и всяческими раздражителями, которые грозят нарушением сна; а из этих раздражителей наиболее постоянными и сильными являются вытесненные желания.

 

Не только сексуальные желания, как зачастую утверждают те, кто не знаком с психоанализом, а любые подсознательные импульсы, которые сталкиваются с неодобрением суперэго или бессознательной совести. Однако поскольку благодаря физической неподвижности спящего у бессознательного оказываются развязаны руки, сновидение неизбежно оказывается компромиссным явлением, в котором бессознательным желаниям позволено исполниться в виде безвредных галлюцинаций; скрытые помыслы инсценируются и иллюстрируются в форме визуальных образов, которые, однако, настолько изменены, что вытесняющим из сознания силам их не узнать.

 

Стоит понять значение психической деятельности во время сновидения, и уже не составит никакого труда распознать, в чем заключается ошибочность юнговского метода толкования снов. Попросту говоря, игнорируя существование психической деятельности во время сновидения, Юнг путает внешнее содержание сна с его латентным содержанием. Его интерпретации сновидений не более основательны, чем противоречивые истолкования сна Кальпурнии в трагедии Шекспира «Юлий Цезарь».

 

 

Поскольку этот сон, хотя его и рассказал Цезарь, увидела Кальпурния, он, разумеется, не несет пророческого значения в юнговском смысле этого слова, поскольку, согласно Юнгу, тот, кто увидел сон, предсказывает (с помощью аналитика) собственную судьбу; интерпретация превращается в предсознательное прочтение символов, продиктованное сознательными реакциями и мотивами самих «аналитиков». Без сомнения, юнговские толкования больше развлекают пациента и в конечном счете больше льстят его самолюбию, чем динамические интерпретации фрейдовской школы, однако они не в силах пролить какой-либо свет на латентное содержание сновидений. Юнговская символика по определению не может иметь никакого латентного содержания, а сознательное содержание говорит само за себя. Стоит забыть о психической деятельности во время сна, и интерпретация сновидений превращается в гадания.

 

Следует признать, что функциональный подход Фрейда к психологии сновидений, хотя он и включает в себя понятия динамического бессознательного и первичных процессов, управляющих бессознательным, барьера вытеснения, суперэго или бессознательной совести, бессознательного конфликта и бессознательного сопротивления, безусловно должен разочаровать тех, кто надеется отыскать в сновидениях свидетельства наличия у человека оккультных и магических способностей. Поскольку естественные науки не сумели подтвердить подобное, а в деятельности сознания также не удалось обнаружить убедительных доказательств на сей счет, они не желают отказаться от своих взглядов, согласно которым сновидение — это дело рук некоего ясновидящего «ментора», который наделен животворящей энергией и заботится о том, чтобы люди следовали предначертаниям своей личной и расовой судьбы. Для таких жаждущих и страждущих поистине бесценным утешением должно показаться высказывание Юнга, согласно которому сновидение может быть «таинственной вестью от нашего ночного «я»», вещим откровением, предостерегающим об опасностях, которые грозят нам изнутри и снаружи и указывающим, каково должно быть решение проблемы. В сновидении, говорит Юнг, внутренняя правда и действительность представляются «такой, какова она есть, а не такой, какой я ее считаю и не такой, какой мне хотелось бы ее видеть». Внешнее содержание сновидения, заявляет Якоби, демонстрирует, «что может сказать о данной ситуации бессознательное... и оно всегда говорит искренне» (курсив мой — Э. Г.) Даже когда это высказывание выражено в архаических символах Коллективного Бессознательного, в нем тем не менее присутствует мораль — мораль индивидуации. Сколько бы ни употребляли сновидения язык детского мышления или мышления первобытных людей, они продолжают процессы рефлексии и интроспекции, которые должны применяться, но не применяются для анализа любой проблемы сознанием. Поэтому сновидение — это в первую очередь «подсознательная картина психологического состояния индивидуума во время бодрствования». Подобные предположения человек с улицы, знающий на собственном опыте, что «утро вечера мудренее», и что проблемы нужно решать «на свежую голову», сочтет вполне разумными и соответствующими действительности. Такова, по Юнгу, телеологическая функция сновидений. Переходя к рассмотрению взглядов Юнга на процессы возникновения сновидений, мы видим ту же абсолютную путаницу в мыслях, которая характерна для юнговской психологической теории вообще. Пользуясь терминами, которые звучат как фрейдистские, однако утратили заложенное в них Фрейдом значение, Юнг создает впечатление, будто его теория сновидений не порывает с фрейдовской, однако в то же время описывает механизм сновидения, который несовместим не только с фрейдовской теорией, но и с предположениями самого Юнга. По мнению Юнга, анализ сновидений ведет в «страну детства» — в то время, когда рациональное сознание не было еще отделено от Коллективного Бессознательного. Здесь, по всей видимости, Личное Бессознательное со своими детскими проблемами и комплексами в чем-то пересекается с доисторическим бессознательным. Более того — порой создается впечатление, что Юнг считает: дорога к Коллективному Бессознательному лежит через Личное Бессознательное. Потеряв связь со «страной детства», взрослый ощущает «недостаток инстинкта» и в общечеловеческих ситуациях теряется. В результате «страна детства» остается далеко позади, а детские склонности, будучи для сознания нежелательны, «вытесняются в бессознательное». Поток жизни пересыхает, и единственное, что может вернуть ему активность — это «страна детства», где можно получить наставления из бессознательного. Однако, по мнению Юнга, на то, чтобы посоветоваться со своим бессознательным, у среднего западного человека не хватит ни мужества, ни способностей».

 

Итак, даже если сбросить со счета противоречия, возникшие из-за неточного употребления слова «бессознательное», все эти теоретические выкладки полностью опровергают юнговскую концепцию, согласно которой во время сновидения продолжаются процессы сознательной интроспекции и рефлексии. Упоминание вытеснения только усугубляет это противоречие. Фактически Юнг отвергает фрейдовскую концепцию цензуры сновидений. А что такое цензура сновидений, если не механизм, который приводит в действие вытеснение? К чему утруждать себя даже упоминанием того, что вытесняется, если никакого вытеснения не существует; если цензуры сновидений нет, значит, не существует и вытеснения. Однако на этом путаница не кончается. Юнг вводит в свою теорию сновидений принципы компенсации и комплементарности. Он заявляет, что «только зная ситуацию в сознании, можно решить, какой сигнал нужно подавать тому, что содержится в бессознательном». Следовательно, значение символов изменяется; некоторые, как признает Юнг, неизменны, однако большинство, как он утверждает — нет; их содержание можно определить, только зная конкретную ситуацию, в которой находится индивидуум. Учитывается даже влияние типологии сознания; сновидения можно отличить друг от друга по роли, которую играют в их возникновении функциональные характеристики сознания и Коллективного Бессознательного.

 

Нет нужды говорить, что выбранные и проанализированные нами тезисы являются лишь частью юнговской теории сновидений; однако они достаточно характерны, чтобы составить на их основе представление об общих тенденциях его системы и проиллюстрировать путаницу и противоречия, весьма характерные для теоретических представлений Юнга. Так, сновидения у него — это стихийный продукт бессознательного, индивидуальный и ни от чего не зависящий. Следовательно, они, подобно Коллективному Бессознательному, из которого выходят, должны быть нейтральными в плане морального чувства и лишены элемента интеллектуальной рассудочности. Однако, если верить Юнгу, сновидения, по всей видимости, способны выносить неблагоприятные приговоры относительно состояния, в котором в данный момент находится сознание. Сновидения — архаический продукт, однако их архаическое значение можно истолковать лишь на языке современности. «Каждое сновидение, — заявляет Юнг, — это средство информации и контроля». Поскольку сновидения автономны, они стоят вне воздействия сознания или даже той части сознания, которая работает во сне; однако, согласно юнговским законам компенсации, система сознания может оказывать на них самое решительное воздействие. Сексуальные символы в конечном счете имеют несексуальное значение. Сновидения неорганизованы; однако в то же время они организованы. Сновидения никогда не обманывают: мы сами обманываем себя. Существование «вытесненных» идей изменяет их форму; однако в самом сновидении Юнг не видит ни малейших следов вытеснения. Фантазии Коллективного Бессознательного, содержащиеся в сновидениях, коренятся, как нам говорят, в архаических влечениях, унаследованных при рождении; однако лишь сам пациент может определить их интерпретацию, и ни одна интерпретация не может считаться правильной, если она не возбуждает в пациенте «животворящего чувства согласия».

 

Однако значит ли это, что пациент самостоятельно определяет интерпретацию своих сновидений? Никоим образом. Дело в том, что по окончании предварительного этапа юнговский аналитик принимается за процессы «амплификации» и «ассимиляции». Под амплификацией подразумевается расширение и обогащение содержания сновидения «всевозможными аналогичными образами». «Ее отличие от свободной ассоциации состоит в том, — пишет Якоби, — что ассоциации привносятся не только самим пациентом или спящим, но и врачом», который зачастую «определяет то направление, в котором должны пойти ассоциации пациента». Другими словами, Юнг, гордящийся тем, что он избегает фрейдовского редукционистского «Почему?» и ставит на его место вопрос «С какой целью?», — отличия которого от «Почему?» не так уж и существенны, — заботится о том, чтобы цель была найдена, и чтобы она соответствовала его учению. Однако почти тотчас же он утверждает, что производимый им анализ сновидений не является внушением.

 

Аналогичным образом обстоит дело с «ассимиляцией». Под ассимиляцией Юнг понимает «взаимопроникновение сознательных и бессознательных мыслей». Как только пациент начинает ассимилировать идеи, ранее пребывавшие в его бессознательном, «опасность со стороны бессознательного уменьшается». Между тем, как уже говорилось, Юнг считает, что бессознательное опасно только тогда, когда наша сознательная установка относительно него становится «опасно ложной». Исправление этой ложной установки являются частью интерпретации снов; аналитик-юнгианец наставляет пациента в мифологии. Это опять-таки происходит на более поздних этапах анализа или, во всяком случае, после того как Личное Бессознательное (как его понимает Юнг) было избавлено от комплексов, и «истинное» значение невроза или дефекта характера вот-вот всплывет на поверхность. Другими словами, ассимиляция — процесс в принципе субъективный — превращается в предлог для насилия над личностью. Здесь обнаруживается еще один ключ к пониманию тенденций юнговской психологии. Есть пословица: поскреби русского — увидишь татарина. У психологов есть свой вариант этой пословицы: поскреби взрослого — увидишь ребенка. Когда изучаешь Юнга, возникает желание добавить еще один ее вариант: поскреби психолога — увидишь педагога.

 

Однако, вероятно, лучше всего позволить Юнгу самому судить об этих вопросах. «У меня нет теории сновидений, — говорит он. — Я не знаю, как возникают сновидения. Также я совершенно не уверен, имеет ли мой способ анализа сновидений право называться «методом»». Также Юнг готов «на основе каждого конкретного случая построить абсолютно новую теорию сновидений». И, «если бы это не звучало так парадоксально», он мог бы дать берущемуся толковать сны такое предостережение: «Делай что хочешь, только не пытайся понять». По всей видимости, парадоксы Юнга не пугают.

 

Стороннему наблюдателю может быть не очень понятно, почему существует необходимость, анализируя психологические теории, затрагивать тему неврозов. Безусловно, может он заявить, психические расстройства свидетельствуют о недостаточно или чрезмерно выраженных функциях психики, однако, они не дают ключа к пониманию ее основ. На этом представлении основан распространенный упрек, направленный, как ни странно, больше против Фрейда, нежели против Юнга, и заключающийся в том, что теоретическая психология, основанная на клинических наблюдениях, обречена быть неполноценной и искаженной, а то и извращенной. В этой связи не лишен интереса тот факт, что в тот период, когда Юнг был ревностным приверженцем теорий Фрейда, он был именно психиатром, т. е. в это время его внимание привлекали прежде всего душевные болезни; не менее любопытно то, что разработку своей системы Юнг начал в то время, когда, судя по его собственным высказываниям, большинство его пациентов были практически здоровы, если не считать «некоторых проблем с индивидуацией».

 

Распространенное недопонимание природы психических расстройств является вечным камнем преткновения на пути к пониманию психологии. Чтобы уяснить себе функционирование психики, необходимо понять два основополагающих факта: во-первых, психические явления, как в том, что касается их описания, так и в том, что касается их развития, могут быть расположены в четко определенной последовательности; и во-вторых, основной механизм душевной болезни — это бессознательная регрессия, которая при своем движении назад активирует в обратном порядке предыдущие фазы развития и останавливается только в момент максимальной младенческой «фиксации». Иллюстрацией к такому «серийному» подходу может служить трактовка сновидения как проявления «нормального» безумия, происходящего во время «безопасных» в поведенческом отношении часов сна; или, с другой стороны, трактовка психоза — например, шизофренического бреда, — как «нормального» сновидения, продолжающегося в часы бодрствования. Фактически мы можем расположить психические явления в определенной (дескриптивной) последовательности в зависимости от их отношения к объективной реальности. Начав со сновидений нормальных субъектов, а также галлюцинаций и бреда и продолжив порождающими конфликты фантазиями и иллюзиями невротиков или патологической лживостью и мошенничествами преступников, мы придем в конечном счете к грезам и мечтам каждого из нас, к плодам воображения художника и, по контрасту, к логическому мышлению ученого.

 

Еще большее значение имеет последовательность психических явлений в плане их положения на «оси развития». Проанализируйте психику среднего ребенка в возрасте двух с половиной — трех с половиной лет, и вы обнаружите, что его образ мышления и действий напоминают особенности мышления и поведения взрослого, страдающего неврозом одержимости с его ритуалами и навязчивыми мыслями. Вот почему так важна точка фиксации, то есть этап психического развития, на котором инстинкты ребенка или его эго-функции частично ограничиваются, и который при достаточно серьезной регрессии формирует соответствующие симптомы. Наблюдаемые нами симптомы — всего лишь конечные продукты, степень выраженности которых зависит от точки или точек фиксации, заложенных в ходе развития личности в детстве. Изучая эти продукты, мы получаем такую возможность заглянуть в процесс нормального развития психики, которая совершенно недоступна тем, кто занимается лишь психологией в норме. Мы видим в неврозах и психозах не абсурдные и непонятные диковины, нарушающие нормальное течение взрослой жизни, а карикатуры на ранние фазы нашего развития, видим нашу психику как бы вывернутой наизнанку.

 

Если мы согласимся с этими по преимуществу фрейдистскими взглядами на природу психических расстройств, мы должны также проанализировать динамические факторы, лежащие в основе патологического процесса. Лучше всего это сделать, рассматривая начало и конец регрессии. Тогда становится очевидным, что не только точки фиксации связаны с пережитой в детстве фрустрацией, но и ускоряющие факторы или побудительные причины психических расстройств зрелого возраста коренятся во фрустрации, будь то явной или скрытой, травматической или накапливаемой. Частичная или полная фрустрация приводит к тому, что либидо (в фрейдовском смысле этого слова) уходит от реальных объектов, и обратный ток либидо, двигаясь регрессивно, достигает точки фиксации, сообщая при этом самой слабой части психического аппарата чрезмерный заряд энергии. Если слегка схематизировать происходящее, можно сказать, что энергия регрессии сталкивается со стремящейся наружу энергией бессознательных и вытесненных влечений. Не выдержав нагрузки, барьер вытеснения рушится, и бессознательное эго, подчиняясь необходимости, пытается найти компромисс между неэффективно вытесненными и неэффективно вытесняющими силами. Таков, в общих чертах, процесс возникновения симптомов. Следовательно, можно сказать, что невроз — это своего рода попытка самолечения, при котором основная часть эго исцеляется за счет его локального разрушения — попытка, «терпящая неудачу» именно из-за этого локального разрушения эго.

 

Итак, как мы видим, согласно теории Фрейда основные механизмы формирования сновидений и симптомов психического расстройства идентичны. В обоих случаях происходит регрессия, в обоих случаях имеет место конфликт между бессознательным и вытесняющими силами; в обоих случаях предпринимается попытка разрешить проблему путем бессознательного компромисса; при этом, однако, игнорируется истинная природа бессознательных импульсов. В противоположность этому, нормальный субъект либо обладает более высокой резистентностью к фрустрации, либо имеет более эффективную систему вытеснения, либо использует свои психические механизмы таким образом, чтобы предотвратить чрезмерное скопление психической энергии в каком-либо месте. Тем не менее за этим нормальным фасадом в психике нормального субъекта действуют те же силы, те же структуры, те же механизмы. Все мы — братья по крови.

 

Тем, кто уяснил себе основополагающие принципы общей психологической теории Юнга, а также его теории сновидений, не составит труда спрогнозировать, какова будет его теория неврозов. Например, если цензуры сновидений не существует, а значит, не существует и их латентного содержания, которое является причиной конфликта, то значит, неврозы не могут быть результатом бессознательного конфликта между инстинктивными силами и силами, находящимися в распоряжении бессознательного эго. Симптомы не могут обладать какой-либо структурой, Отношение Коллективного Бессознательного к эго-сознанию должно быть непосредственно реактивным, причем сознание имеет по крайней мере равные права с бессознательным. Более того, не может существовать никаких процессов формирования симптомов, никаких продуктов компромисса. В отличие от фрейдовского бессознательного, внутри юнговского Коллективного Бессознательного не происходит никаких уравновешивающих процессов. Независимо от того, являются ли архетипы идейными формами, заряженными энергией, или всего лишь наследуемыми склонностями применения этой энергии — а если верить Юнгу, верны оба предположения, — они получают свое значения только благодаря непосредственному влиянию на эго-сознание. Более того, если сны имеют обращенное в будущее значение, связанное с исполнением жизненной задачи, и если архетипы оживляют эго-сознание, то следовательно, одной из главных причин, если не единственной причиной невроза должна быть неспособность сознания выполнить жизненную задачу данного индивидуума. Однако если архетипы обладают оживляющим действием, невроз при некоторых обстоятельствах должен быть желательным явлением. Более того, если за возникновение невроза несет ответственность сознание, нам не следует ожидать, что мы столкнемся с какими-либо свидетельствами неудачного вытеснения. Скорее мы должны ожидать увидеть какой-то изъян в характере данного индивидуума, робость или трусость, которая заставляет его игнорировать и свою жизненную задачу, и конституционные склонности Коллективного Бессознательного.

 

Дальнейшую информацию относительно юнговской теории неврозов можно получить, изучая юнговские методы толкования сновидений. Как мы уже убедились, Юнг выступает здесь отнюдь не как аналитик, а как педагог. Между тем, продолжая нашу серию психологических пословиц, можно сказать, что стоит лишь поскрести педагога — и мы обнаружим моралиста, увещевателя и, рано или поздно, профессионального врачевателя. Юнговский педагог и юнговский увещеватель могут на это возразить, что они лишь следуют указаниям Коллективного Бессознательного пациента. Однако их возражения несостоятельны. Врач, берущий на себя задачу формирования жизненных установок пациента, тем самым заявляет, что он лучше пациента знает, что тому нужно, а если он оказывается врачом-юнгианцем — что он знает это лучше, чем Коллективное Бессознательное пациента. Он также считает, что ключ к психическому расстройству находится в сознании — мнение, всего лишь повторяющее избитую рекомендацию «взять себя в руки», которой пациента и так без устали потчуют со всех сторон родные и друзья.

 

Беглый обзор юнговских формулировок по проблеме неврозов подтверждает эти предположения и добавляет к ним лишь ряд противоречивых формулировок, которые еще более усугубляют общую путаницу. Достойно удивления, насколько мало может сказать Юнг или его последователи по этому вопросу. Безусловно, термин «невроз» используется часто, однако смысл его не более чем описателен, и зачастую этот термин является просто синонимом сознательного беспокойства по мелочам. Такая процедура вполне логична: если, как признает сам Юнг, у него нет теории сновидений, он не может иметь и теории невроза. Отсюда, без сомнения, и все эти бесконечные определения с упором на чисто сознательные факторы.

 

Все начинается с публичного покаяния. «Поэтому я теперь ищу причины невроза не в прошлом, а в настоящем. Я спрашиваю, какова та насущная задача, которую пациент не желает выполнять». В результате этого пренебрежения своим долгом либидо пациента отступает в бессознательное, где оно может собраться с силами, чтобы преодолеть препятствие. Если же этого не происходит, и либидо лишь вновь активирует более ранние или детские установки, это приводит к развитию невроза. Для разнообразия невроз списывается как «страдание человеческого существа, которое не обнаружило, что значит для него жизнь», или как «неудачный акт адаптации». Несколько отклоняясь от своей теории среды, Юнг также утверждает, что невроз — это «распад личности из-за существования комплексов», т. е. сочетаний эмоционально окрашенных представлений. Впечатляющий компромисс между внешними и эндопсихическими факторами достигается в утверждении, что «невроз — это попытка компенсировать односторонность сознательной установки, приведшей к неврозу». Начиная с этого момента невроз, как его представляет себе Юнг, обретает все больше позитивных и творческих аспектов. Невроз «вынуждает пациента найти новую сознательную остановку». Все больший акцент делается на эндопсихических факторах. Невроз оказывается «защитой против внутренней деятельности психики», попыткой «ускользнуть от своего внутреннего голоса и своего призвания». «Под невротическими отклонениями скрыто призвание, судьба, развитие личности, полная реализация воли к жизни, которая рождается на свет вместе с индивидуумом». Если мы спросим, что же это за внутренний голос, нам ответят, что это «голос более полной жизни». Итак, невроз в конечном счете определяется как разрыв пополам «внутренней личности».

 

Не подлежит сомнению то, что, отрекшись от фрейдизма, Юнг вынужден отрекаться от своего отречения и не прочь поступать именно так, лишь бы его отступление было прикрыто густой дымовой завесой двусмысленностей. Так, причиной неврозов «лишь отчасти можно считать возникшую в детстве предрасположенность». В некоторых случаях, в том числе и для самого Фрейда, признается верность фрейдовской теории неврозов; особенно полезным может оказаться фрейдовский подход для молодых людей — очевидно, здесь скрывается намек на то, что следует «провентилировать» сексуальные проблемы пациента. С другой стороны, нам заявляют, что «в этих инфантильных фантазиях нет ничего специфического для невроза». Конфликты невротика, заявляет Юнг, носят «инфантильный характер», на него оказывают выраженное влияние его «детские фантазии», и «он особым образом использует свое детское прошлое». Тем не менее сексуальная теория невроза, что бы ни подразумевал под этим термином Юнг, «слишком узка»... неврозы нужно рассматривать не с этой, а с «энергетической» точки зрения. «Психика невротика в основе своей нормальна». С другой стороны, Юнг не позволил бы пациенту думать, будто причиной невроза являются «непреодолимые силы, действующие внутри него самого». Будет «много лучше», если он поймет, что его комплекс — это Самостоятельная Сила, направленная против его сознательной личности.

 

Однако будем милосердны и не станем заострять внимание на этих противоречиях; предположим, что причина невроза заключена в той части сознания, которая граничит с внешним миром, ибо где же еще может располагаться область психики, ответственная за выполнение «жизненной задачи»? В чем именно, могли бы мы спросить, заключается эта жизненная задача, неспособность выполнить которую вызывает невроз? И почему именно невротику не удается ее выполнить? Юнг на это отвечает: пациент оказывается неспособен адаптироваться к сложившимся обстоятельствам, или у него не хватает на это воли. Обстоятельства не обязательно должны быть какими-то экстраординарными, драматическими или травмирующими; пациент может просто не удовлетворять, например, своих родителей и себя самого; быть жалкой, неразвитой фигурой; его умственные способности могут его в чем-то подвести; или он может запутаться в своих семейных отношениях — в последнем случае симптомы могут принять форму регрессии к некоей точке фиксации (в фрейдовском смысле этого слова). Так или иначе, эти детские фантазии не имеют особого значения, и их следует «осадить».

 

Однако почему пациент не может адаптироваться к этим заурядным условиям? Потому что, если суммировать взгляды Юнга на тревожность в двух словах, его пугают требования адаптации. А почему они его пугают? И здесь Юнг развеивает свою теорию по ветру. Оказывается, дело в том, что пациент обладает к ним «врожденной чувствительностью». Итак, если сознательная «побудительная» причина тривиальна, а предрасположенность к неврозу была заложена в детстве, мы вынуждены признать, что-либо у невроза вообще нет никакой причины, или основной его причиной является конституционная, т. е. наследуемая склонность. Далее, поскольку Коллективное Бессознательное является хранилищем всех наследуемых психических тенденций, из этого следует, что причина невроза находится не просто в нынешней ситуации, не просто в поверхностных слоях сознания, а в Коллективном Бессознательном, то есть в самой глубине бессознательного. Верный своему обычаю, Юнг хочет сидеть сразу на двух стульях.

 

Как указывалось ранее, по юнговской теории сновидений можно составить представление о юнговской теории неврозов. Теперь к этому можно также добавить, что в основе его теории невроза лежит то же заблуждение, что и в основе теории сновидений. Будучи до мозга костей психологом сознания, Юнг путает явное содержание сновидения с его латентным содержанием. Аналогичным образом обстоит дело и с неврозом. Кроме конституционных элементов, у невроза, согласно концепции Юнга, нет латентного содержания. Разумеется, Фрейд настаивал, что внешнее содержание сна подвергается вторичной обработке предсознанием, которое стремится дать ему правдоподобное и актуальное истолкование; однако Фрейд никогда не позволял этой поверхностной защитной реакции себя обмануть. Аналогичным образом Фрейд указывал, что формирование симптомов, хотя они и переработаны в системе бессознательного, может использоваться системой сознания и/или предсознания в целях сиюминутной выгоды. Эта «вторичная выгода от болезни», например, позволяет пациенту занять привилегированное положение среди родных и друзей, или избежать решения задач немедленной адаптации, которая ему не по вкусу. Однако вторичную выгоду от невроза не следует путать с его первопричиной. Юнг не смог или не захотел распознать это элементарное различие. «Свойство предвидения», которое он приписывает неврозу — это не причина, а следствие. Таким образом, юнговская теория невроза не только не является вкладом в развитие психологии бессознательного, но и представляет собой отступление к дофрейдовской классической психологии. Фактически Юнг не привнес в психологию бессознательного ничего, кроме термина «комплекс», — понятия, которое, между прочим, в настоящее время вытесняется более точными и четкими терминами. Поэтому нет ничего удивительного в том, что психотерапия по Юнгу на поверку оказывается процессом чтения морали. Если неврозы возникают из-за сознательного и умышленного нежелания выполнять «задачи», то лечение, по логике вещей, должно принять форму педагогического наставления. А именно таким наставлением, как мы увидим, и является юнговский анализ. Коррекция невроза, по словам самого Юнга — это «высокоморальная задача, дидактическая ценность которой громадна».